Безветрие

В конце концов, им все еще хорошо друг с другом. Хэ Сюань смотрит на Цинсюаня, распростертого на кровати, разгоряченного после секса — такого красивого, такого юного. Цинсюань лежит, закинув руку за голову, прикрыв глаза — длинные ресницы бросают тень на высокие скулы. Губы полуоткрыты, перепачканы семенем — жаркое ликование поднимается в груди Хэ Сюаня. Распущенные волосы лучше любой одежды. Синяки на запястьях и алые цветы следов на шее. Хэ Сюань наклоняется над ним, целует в губы, слизывая собственное семя и чужую кровь. Цинсюань открывает глаза. В них не отражается ничего. Одного этого взгляда достаточно, чтобы прогнать ликование. — Назови меня моим именем, — требует Хэ Сюань. — Сюань-гэ, — еле размыкая губы, шепчет Цинсюань, но ликование не возвращается. *** Цинсюань беседует с братом. Его белые одежды пропитаны кровью и перепачканы вязкой могильной землей, но надевать другие он отказывается. Хэ Сюань приносит ему дорогие шелка и мягкую парчу, но Цинсюань отвергает одно платье за другим, оставаясь в драном ханьфу заклинателя. Кровь на нем принадлежит Ши Уду. Натекла с его оторванной головы, пока Цинсюань, обезумев, баюкал ее в руках, словно не веря в случившееся. Он и сейчас это делает. Держит голову в объятиях бережно, точно мать — новорожденного ребенка. Рвет подаренные шелка на тряпки, омывает лицо, тщательно очерчивая линии глаз, носа, губ. — Как жаль, что ты не видишь, какая солнечная погода сегодня, гэ. Берег такой пустынный, только эти странные рыбы приплывали подкормиться. — Как жаль, гэ, что ты не видел больших птиц, которые осмелились подлететь к самым скалам! — Гэ, сегодня в черных водах поднялся настоящий шторм. Как думаешь, гэ, есть ли жемчуг на самом дне возле острова? Ши Уду, конечно, не может ему ответить — но Цинсюань выглядит так, словно слышит ответ. Подносит голову брата к уху, жмурится довольно. Солнце заливает пустынный пляж. *** Так уж повелось, что Ши Уду живет с ними. При первой же попытке Хэ Сюаня избавиться от мерзкой головы — утопить в черных водах, пустить на корм рыбам, — Цинсюань впадает в безумие. Простоволосый, он валяется в ногах у Хэ Сюаня, хватает за лодыжки, за колени, куда дотянется, и в неразборчивом вое и рваных всхлипах еле различимы слова: — Нет… Пожалуйста… Все, что хочешь… Мин-сюн, Мин-сюн… — Все, что хочу? Хэ Сюань почти рычит, поднимая его за волосы — черная шелковая волна легко обвивается вокруг запястья. Цинсюань кричит от боли. Лицо опухло от слез, губы кровоточат, он запрокидывает голову, глядя на Хэ Сюаня из-под слипшихся ресниц. Хэ Сюань крепко держит его за волосы. В другой руке — так же, за волосы — болтается голова Ши Уду. — Пожалуйста… Мин-сюн… Все, что угодно… Все сделаю... Все… — Все сделаешь? — Хэ Сюань приближает лицо к его лицу. — Тогда назови меня моим именем. Только услышав, как Цинсюань стонет: «Сюань-гэ», он отпускает его. Размахивается, отшвыривает голову Ши Уду в другой конец комнаты и, резко повернувшись, уходит прочь. *** Если Цинсюань что-то делает по дому, Ши Уду всегда с ним. Убирается, моет полы, готовит ужин — ведет нехитрое хозяйство, которое здесь у них есть, только под присмотром мертвых глаз оторванной головы. Хэ Сюань не любит смотреть на то, как Цинсюань воркует с братом. Так, как сейчас — отставив в сторону лохань и тряпку, Цинсюань держит голову в руках и что-то шепчет, рассказывает, прижавшись лбом ко лбу. Хэ Сюаню он никогда ничего не рассказывает. Да и что там слушать? Вся жизнь Цинсюаня вертится вокруг дома и берега черных вод, по которому он прогуливается, изредка собирая ракушки, камешки и рыбьи головы. Все это имело бы значение, если бы Ши Уду остался жив и вознамерился во что бы то ни стало добраться до Черновода и забрать себе свое. Но Ши Уду — какая печаль! — умер. И, казалось бы, некому нарушить уединение. Но он и здесь вмешивается — словно мертвая голова может давать советы. И — что хуже — напоминает о случившемся. И Цинсюань сникает и перестает разговаривать с Хэ Сюанем, плачет, забившись в угол, прижимая голову брата к груди, и Хэ Сюань с отвращением и ужасом смотрит на это. Потом уходит, раздевается донага, входит в черные воды, долго лежит на недвижимых волнах… Голова Ши Уду заставляет его помнить. Это его вина. *** — Мин-сюн… — Назови меня моим именем, — рычит Хэ Сюань. — Мин-сюн! Иногда на Цинсюаня что-то находит и он начинает вести себя как… тогда. Когда он был беспечным небожителем, легко порхающим по чужой судьбе, и приставал к Хэ Сюаню, считая его своим лучшим другом. Цинсюань порхает по дому, летящий и прекрасный, почти обнаженный, кокетливый, соблазнительный… Хэ Сюань не отказывается от соблазнов — разложить Цинсюаня на грубом обеденном столе, развести ноги в стороны, оттрахать до крика — но удовлетворения не получает. Цинсюань улыбается, проводит пальцами по груди и переводит взгляд на голову брата. Смотрит в мертвые глаза, посылает воздушный поцелуй. — Хорошо… — бездумно шепчет он. — Мин-сюн, мне так хорошо… — А будет еще лучше, дорогой, — шипит Хэ Сюань ему на ухо. — Только назови меня моим именем… Но Цинсюань отказывается, и Хэ Сюань чувствует в горле горечь и желчь. *** Измотанный сексом и ночным кошмарами, Цинсюань спит беспокойно. Хэ Сюань тянется обнять его, но Цинсюань, не просыпаясь, вырывается, отталкивает его. — Гэ… — сонно зовет он. — Гэ, плохие сны… Снилось, что ты обманул меня, гэ… А потом умер, гэ… Тишина, повисшая в комнате, лучше любого ответа — явь подкрадывается, сжимает сердце стальными тисками. Цинсюань садится на кровати, растерянно обводит взглядом комнату. — Гэ… — беспомощно повторяет он. — Гэ… Взгляд его упирается в оторванную голову, оставленную на ночь на столе. Хэ Сюань безмолвно наблюдает, как по щекам Цинсюаня начинают течь слезы — горячие, беззвучные. Цинсюань выбирается из кровати, идет к столу и берет голову в ладони. — Гэ!.. — кричит он. — Гэ!.. Он прижимает голову к груди и сотрясается от беззвучных рыданий, спрятав лицо в волосах брата. Хэ Сюань молча наблюдает за ним. Ночами здесь ужасно душно. Ветер не проносится над черными водами. Ветер стих. *** — Сюань-гэ, я хочу умереть. Цинсюань стоит, улыбаясь безумно, в руках у него — грубо вылепленная, обожженная в печи урна из черной глины. Это первый раз, когда он позвал Хэ Сюаня по имени без напоминаний — и отчего-то Хэ Сюаню становится тошно. Цинсюань наконец сменил грязные одежды на траурный белый шелк и теперь стоит, почтительно протягивая урну хозяину дома. — Зачем это? — резко спрашивает Хэ Сюань. Урна слишком похожа на те, в которых упокоились все, кто был ему дорог. — Это для меня, Сюань-гэ. Удар кулака стирает блуждающую улыбку с его лица. Хэ Сюань бьет Цинсюаня жестко, грубо, не думая о том, что может повредить красоту — ярость переполняет его. «Как ты посмел, как посмел…» Никто и никогда больше не заберет у него то, что ему принадлежит! Никто не посмеет забрать! Урна разбивается в мелкие осколки. Хэ Сюань останавливается только под взглядом испуганных, влажных глаз Цинсюаня. Их зеленый цвет затуманился болью. Разбитые губы кровоточат, на скуле горит синяк, а пальцы, которыми он вцепился в руку Хэ Сюаня, трясутся. Хэ Сюань смотрит на свою руку — держащую Цинсюаня за горло. Следы останутся… Он отдергивает руку и отходит на шаг назад. — Мало ли, — говорит он, тщательно подбирая слова. — Мало ли что ты хочешь. Черные волны бьются о берег. *** Черные воды спокойны и печальны. Здесь нет солнечного света — такого, что согревал бы и слепил глаза, играя солнечными зайчиками на белых барашках волн. Цинсюань бредет по берегу босиком — шаги такие легкие, что следы почти незаметны. Шаги небожителя… Хэ Сюань сжимает кулаки. Цинсюань садится на берег, вытягивает ноги, погружая по щиколотку в воду. На левой ноге, точно проклятая канга — содранная кожа. Правую до колена покрывают синяки и кровоподтеки. Хэ Сюань злился на него. А потом сожалел. Цинсюань моет ноги в черной воде, напевая под нос легкомысленную песенку — мелодичную, старинную, Хэ Сюань даже узнает мелодию, а вот слова не помнит совсем. Впрочем, сколько разных песен можно сочинить на одну мелодию? Сколько разных масок может примерить один человек? Будь он Мин И, он стал бы расспрашивать, что за песня, и злиться, потому что ему не нравится, как Цинсюань поет. Цинсюань бы смеялся и возражал, и пел бы ему назло, кружась вокруг. Хэ Сюань не расспрашивает. Молча смотрит, как Цинсюань пытается отмыть кровь, и думает, что никто, никто, никто никогда не мыл ноги в черных водах. Ноги туда попадали — отдельно от человека. Обглоданные кости шли на корм рыбам. Цинсюань улыбается, и от нежной улыбки Хэ Сюаня бросает в дрожь. Спутанные волосы собраны в небрежную косу, струятся по спине, поникшие, как увядающая трава в безветренную погоду. Одежды порвались на плече, и можно разглядеть ключицы, шею, острое худое плечо — все в синяках и кровоподтеках, и Хэ Сюань с подступающей к горлу тошнотой, смешанной с ликованием, думает, как хорошо смотрелась на этой шее его рука. Как красиво выглядят отпечатки пальцев. Как изящно обвил бы ее шелковый пояс… Он содрогается, смотрит на свои руки и впервые хочет сам себе их оторвать. *** Чтобы заставить Цинсюаня переодеться, Хэ Сюань выбрасывает его одежду. Ночью раздевает донага, зацеловывает до невозможности сопротивляться, ждет, пока измученный его любовью Цинсюань заснет — чтобы собрать сброшенные перепачканные шелка и утопить их в черной воде. Волны жадно поглощают подаяние — пусть и такое, рыбы обглодают все. Хэ Сюань стоит по пояс в воде и смотрит, как белый шелк колышется на волнах, постепенно наполняется водой, уходит на глубину, похожий на большую медузу. Безвольно отпускает руки — и под ладонь ластится рыбий череп. Нечем накормить их — только белая ткань. Белая, порванная, изодранная, запятнанная ткань… Хэ Сюань поворачивается и медленно идет к берегу. Возвращается в дом, долго стоит в дверях, смотрит на разметавшегося по постели Цинсюаня — тот спит тревожно, нервно, то и дело вздрагивая и задыхаясь. На кончиках ресниц дрожат непролитые слезы. Запрокинутые за голову руки выглядят до того маняще, что Хэ Сюань возвращается в кровать — ради того, чтобы широкой ладонью накрыть оба запястья. Губы спящего Цинсюаня под его губами податливы и нежны. Но стоит Хэ Сюаню услышать, как вместе с тихим стоном с них срывается просящее: «Мин-сюн», как что-то обрывается у него внутри. Он отпускает Цинсюаня, ложится рядом и смотрит, как черные тени плывут по потолку. *** Теперь Цинсюань ходит в белом. В чистом. Незапятнанном. Он никак не реагирует на исчезновение прежних одежд — только надевает дорогие шелка, которые Хэ Сюань оставляет для него на кровати, завязывает крепко пояс, поворачивается к столу, спрашивает: — Гэ, тебе нравится? Я нравлюсь тебе, гэ? Мертвая голова Ши Уду не может ему ответить, но, кажется, ответ и не нужен. Цинсюань заливается горьким смехом, запрокидывает голову, запускает пальцы в распущенные волосы, убирая их с лица. Пытается разобрать спутанные пряди, вздыхает и тянется за гребнем. Хэ Сюань наблюдает за ним, прислонившись плечом к дверному косяку. Это первый раз за долгое время, когда Цинсюань решил сам расчесать волосы, а не только сидеть послушной куклой в его руках, пока деревянные зубцы гребня скользят по шелковым прядям. Цинсюань разбирает волосы пальцами, терзает их гребнем — чтобы в конце концов заколоть на затылке шпилькой и спросить, повернувшись уже к Хэ Сюаню: — Я тебе нравлюсь? Хэ Сюань теряется — от прямого вопроса, от смеющегося темного взгляда, от безумия в поднятых кверху уголках губ. Цинсюань подходит ближе, кладет руку ему на грудь, поднимается на цыпочки, вставая узкими босыми ступнями на влажные носы его сапог из мягкой кожи. Смотрит в глаза, закинув одну руку на затылок, гладит задумчиво. — Нравлюсь — таким, Мин-сюн? — Назови меня… — выдыхает через силу Хэ Сюань, — правильно. В глазах Цинсюаня что-то меркнет и разбивается. Пальцы безвольно скользят по коже. Мертвая голова Ши Уду осуждающе смотрит на Хэ Сюаня. — Я нравлюсь тебе таким, Сюань-гэ? — говорят губы Цинсюаня, но голоса его не слышно из-за нарастающего шума в ушах. Похоже на шелест волн. Нравишься, хочет ответить Хэ Сюань. Ненавижу, думает он, желая свернуть Цинсюаню шею и выбросить тело в море. Потому молча разворачивается и уходит. В спину ему летит беззаботный смех и осыпается осколками на побережье. *** Цинсюань гуляет по берегу. Белые одежды развеваются без ветра — много ли ему, Повелителю Ветра, надо, чтобы легкий бриз играл с влажными волосами и шелковыми змеями поясов? Хэ Сюань идет рядом с ним, спрятав руки в черные рукава, и думает, сколько раз они гуляли так же — по Небесам и в мире смертных, по берегам соленых морей и по лесным дорожкам. Цинсюань всегда смеялся и много, слишком много говорил, а Хэ Сюань молчал. Зачем что-то говорить, если все скажут за тебя? Хэ Сюань все так же молчит, но теперь и Цинсюань не разговаривает. Только напевает свои старые песенки-колыбельные, водит руками в воздухе, кружится, призывая ветер на молчаливые волны. Он заходит в воду по щиколотку, и за черными волнами кажется, что ног у него вовсе нет. Хэ Сюань сжимает кулаки, слишком ярко представляя себе, как легко оторвал бы Цинсюаню ступни и скормил рыбам. Чтобы он никуда не ушел. Чтобы он прекратил танцевать. Цинсюань поворачивается к нему, улыбается — от его улыбки бросает в дрожь. Но Хэ Сюань идет к нему, чтобы взяться за протянутые руки и помочь выйти из воды. Цинсюань мерзнет, его знобит под влажным шелком, облепившим тело, а в глазах нездоровый блеск. Дело не в холоде и не в воде, но Хэ Сюаню нравится думать так — что Цинсюань мерзнет и надо отнести его в дом. Он поднимает его на руки и идет обратно по двум цепочкам следов. Цинсюань безвольно опускает голову ему на плечо. Ветер стихает. *** Мертвая голова Ши Уду наблюдает за ними со стола. Цинсюань лежит в лохани, запрокинув голову, и смотрит из-под ресниц прямо в глаза мертвого брата, пока Хэ Сюань тщательно обмывает его. И продолжает смотреть — когда рука Хэ Сюаня добирается до желанного места между ног. Все время, что Хэ Сюань ласкает его рукой, Цинсюань смотрит на брата — и не смотрит на него самого. Только в последний миг, вздрагивая всем телом, шепчет растерянно: — Мин-сюн… — Назови меня моим именем, — шипит Хэ Сюань, наклоняясь над ним. Цинсюань не смотрит на него. — Сюань-гэ… Его продолжает знобить. *** Лихорадка делает Цинсюаня податливым и покорным — еще более покорным, чем раньше, куклой без желаний и воли. Он ест тогда, когда велит Хэ Сюань, и спит тогда, когда Хэ Сюань разрешает. В его руках он мягкий и послушный, горячий и плавный — и от этого Хэ Сюаня словно накрывает тяжелой волной. Слушал бы и слушал — тихие стоны да ласковые мольбы. Только имя, имя другое. «Мин-сюн». — Ты зовешь не того человека, — в голосе Хэ Сюаня слышится только угроза. — Позови меня. В блестящих глазах Цинсюаня плещутся черные воды. — Хэ Сюань, — отчетливо шепчет он. — Сюань-гэ. Отвращение, которое Хэ Сюань внезапно испытывает, невозможно смыть ничем — он долго стоит по шею в воде и пытается понять, что не так. С ним. С ними. *** Когда он возвращается, Цинсюань сидит на полу, держа в руках голову брата. Мертвая голова Ши Уду выглядит отвратительно. На взгляд Хэ Сюаня, Ши Уду всегда был отвратителен, но сейчас особенно. Ему не хочется смотреть, с какой нежностью Цинсюань гладит слипшиеся пряди волос и окоченевшие веки. Не хочется слышать мягкий шепот — Цинсюань вновь и вновь делится с братом горестями и мыслями. Только с братом. У Хэ Сюаня в животе сворачиваются склизкие мурены ревности и ненависти — даже будучи мертвым, Ши Уду продолжает забирать у него все. Его судьба и жизнь. Его семья. Все, что он любил. Все, что было ему дорого. Невыносимо смотреть, как губы Цинсюаня прижимаются к неподвижным губам. — Гэ… — зовет Цинсюань, и с Хэ Сюаня достаточно. Он вышвыривает голову за волосы — та летит далеко, катится по песчаному берегу, оставляя глубокую дорожку за собой. Цинсюань, не видя головы брата, впадает в ужас. Хэ Сюань, замерев на месте, смотрит не отрываясь, как ногти впиваются в кожу, как огромные глаза заливает боль и страх, как губы дрожат — словно первое же слово окончится рыданиями. — Гэ… — зовет Цинсюань и в самом деле не может сдерживать слезы. — Гэ… Верни его... Гэ… Хэ Сюань чернеет лицом, сгребает Цинсюаня за волосы, поднимая над землей. — Каждый получает то, чего заслуживает, — шипит он. — Я давал тебе выбор. — Я сделал выбор! — плачет Цинсюань. — Ты выбрал не того человека, — Хэ Сюань не замечает, как переходит на крик. — Ты звал не того человека. Ты продолжаешь!.. — Отпусти, отпусти… Гэ… Помоги… Гэ… — шепчет полубезумно Цинсюань, зажимая ладонями уши. — Гэ, гэ… Хэ Сюань толкает его в стену — не рассчитывая силу, так, что Цинсюань с тяжелым, неприятным звуком ударяется головой, сползает по стене, замирает не шевелясь — похожий на собственный сломанный веер. Хэ Сюань смотрит на него, впиваясь ногтями в ладони, и вдруг понимает, что его бьет крупная дрожь — холодная, точно град. *** Голову Ши Уду он поднимает на шесте и ставит возле дома. Он не хочет больше делить с ним дом. Это — только его, его и Цинсюаня. Ши Уду и так забрал у него слишком много. Цинсюаня — не заберет. *** О веере Хэ Сюань вспоминает зря. Мысль ядовита и больше не дает покоя. Цинсюань не произносит ни слова — ни в этот вечер, ни во все последующие. Не реагирует, когда Хэ Сюань переносит его с пола на кровать; покорно ест — как кукла, но не смотрит в глаза, молчит и не отвечает. Ни голосом, ни телом. Когда Хэ Сюань наклоняется поцеловать его, ему кажется, что он целует куклу. Он правда, правда хотел извиниться — но теперь только отстраняется холодно и уходит на пустынный берег. Мертвые глаза Ши Уду неотступно смотрят ему в спину. Веер хранится в шкатулке, шкатулка — в погребе, достать нетрудно, сломать нетрудно, трудно — сложить обратно, собрать воедино. Переломанные бамбуковые плашки, порванный шелк, стершийся иероглиф «ветер» и едва заметные потеки воды. Хе Сюань не думал, что придется его чинить. Он не собирался чинить этот веер. Цинсюань не выходит из дома, проводит дни в сумраке спальни. Большую часть времени он сидит на кровати, обхватив руками колени, чуть покачиваясь из стороны в сторону. Лица не видно за волосами. Иногда он поет. Хэ Сюань сидит на пороге и неловко пытается склеить веер. Деревянные плашки уже не восстановить — они отсырели и расщепились. Стоит искать новые. Новое дерево здесь разве что в опустевших гробах. Хэ Сюань опускается на кровать, обнимает Цинсюаня со спины. — Ничего, если новый веер я выстругаю из крышки гроба? — спрашивает он. — Меня лучше ей накрой, — неожиданно прежним голосом говорит Цинсюань, после чего замолкает снова. Иного ответа добиться не получается. *** Хэ Сюань выводит Цинсюаня на прогулку — и снова жалеет об этом. Шагнув на свет, Цинсюань, который долгие дни сидел в темноте, закрывает рукой глаза. Но когда глаза привыкают, он убирает руку — и видит голову Ши Уду на шесте. Хэ Сюань не хочет бить его — хочет только удержать, но рука сама по себе выворачивается в его хватке в болевой захват. Цинсюань кричит. Хэ Сюань не может слышать этот крик. Падает рядом на колени, прижимает его голову к своей груди, гладит по волосам — Цинсюань словно не слышит его. Крик сбивается на рыдания. Хэ Сюань гладит его по волосам, по спине, губами скользит по лицу, запирая крик поцелуями. Впервые — кажется — пытается утешить. По-настоящему утешить, потому что не может больше видеть его слез, потому что отчаяние, рвущееся из его горла, что-то задевает в душе самого Хэ Сюаня, в душе, которой давно нет. Откуда бы она у демона, у одного из Четырех Великих Бедствий? Хорошо Бедствие — весь в песке и морской соли, растрепанный и растерянный, всех забот — как склеить веер и как утереть слезы. Слезы высыхают сами. Цинсюань поднимает голову и кладет ее на плечо Хэ Сюаню. — Сюань-гэ… — шепчет он, задыхаясь. — Сюань-гэ… — Я здесь, здесь… — лихорадочно бормочет в ответ, пытаясь собраться с мыслями. В дом возвращаться не хочется, дом пропах безумием, скорбью и тоской. Цинсюань первый подается к нему, и они занимаются любовью прямо на берегу, на песке, под шум набегающих волн. Хэ Сюань не понимает, почему удовольствие, накрывающее, как прибой, оставляет горькое чувство опустошения. *** Хэ Сюань не может починить веер. Демон не способен созидать, повторяет он про себя и гонит прочь мысли о Хуа Чэне, способном на такие вещи, которые демонам и не снились. Думает о том, что сотворил Хуа Чэн ради своего небожителя. Разве Повелитель Ветра хуже Наследного принца Сяньлэ? Разве он не заслужил верных последователей и добрых прихожан? Нет, отвечает Хэ Сюань сам себе. Он украл чужую судьбу. Он этого не заслужил. Хэ Сюань сидит на берегу и думает, что было бы, если бы он ходил в белых одеждах Повелителя Ветра и смотрел бы на свои статуи — прелестные женщины и нежные юноши, так по-разному видели Ши Цинсюаня смертные… Он смеялся. Любил превращаться в женщину. Больше он не превращается в женщину, не смеется беззаботно, не выдумывает занятия для них двоих — больше ничего нет. Повелителя Воды нет, он мертв, мертв, мертв. И Повелителя Ветра тоже — нет. Повелителя Земли нет. Ничего нет. И веера тоже нет — одни обломки. *** Цинсюань плачет во сне. Хэ Сюань не знает, как это прекратить. Ему кажется, что если он сможет починить веер, что-то, что было сломано, срастется обратно. Но веер остается обломками в его руках. Среди ночи он встает пройтись — бессонница и чужие ночные кошмары жабой ложатся на грудь, не давая спокойно дышать. Руки Цинсюаня обвивают его колени. — Не уходи… — всхлипывает он, свернувшись на полу у его ног. — Сюань-гэ… Не уходи… Я буду послушным… Послушным… Я… Сюань-гэ… Отчего-то Хэ Сюаню совсем не нравится, как звучит это «Сюань-гэ» на дрожащих от слез губах. И Цинсюань на коленях — не нравится. Он поднимает его рывком, ставит на ноги и поднимает лицо в ладони. Цинсюань смотрит на него обсидианово-черными глазами и улыбается с щемящей нежностью. — Не уходи, не уходи… — поспешно шепчет он. — У меня больше ничего нет, у меня больше ничего не осталось. Потому что ты все забрал — повисает в темноте, и Хэ Сюань целует Цинсюаня, стараясь опередить слова, набатом звучащие в ушах. Слова, которых ему никто никогда не говорил. Цинсюань льнет к нему, как к последней своей защите. Хэ Сюань проводит рукой по спине, гладит белый шелк, сминает его в кулаке и не знает, что делать — обнять или ударить, прогнать или прижать к себе. С каждым днем — невыносимо. Невыносимо. Подобно воде, переливается время, вся его жизнь — гигантская клепсидра, время измеряется только болью, тяжелой черной болью, тянущей пустотой где-то ниже груди. Цинсюань напитывает эту боль своими взглядами, улыбками, ночными кошмарами, колыбельными, Цинсюань все делает не так. Хэ Сюань не хочет его видеть. Хэ Сюань не хочет больше быть. Он же достиг цели. Достиг желаемого. То, что сделало его демоном, ныне обернулось против него — и все же он жив. Хэ Сюаню не нравится быть живым. В конце концов, он давно уже умер — и точно не ради этого. Не ради черной пустоты в чужих глазах. *** — Мы были друзьями, — говорит Цинсюань и берет его за руку. Они идут прочь от берега, медленно передвигая ноги в черной неподвижной воде. — Мы были хорошими друзьями. Нам было весело вместе. Пальцы Цинсюаня едва ощутимо дрожат. Хэ Сюань не смотрит на него и не убирает руки. — Нам было так хорошо… Всегда весело. У меня никогда не было такого друга, как ты, — в голосе Цинсюаня дрожит собирающийся дождь. Серые тучи укрывают побережье. — Там, на Небесах… Меня не очень-то любили, знаешь? У меня не было друзей, а ты был. Вода доходит им до пояса. Цинсюань тянет его вперед. — Знаешь, как мне было хорошо с тобой? Как весело, как легко? Я бы не был таким могущественным, если бы со мной не было тебя. И как я за тебя боялся, когда ты попадал в беду. Я жил без лжи и обмана. У меня был мой возлюбленный брат и ты… Цинсюань продолжает говорить. Хэ Сюань не хочет слушать и слышать — но слушает и слышит. Вода подступает к груди. — И я думаю — как же так получилось? — Цинсюань вздрагивает всем телом. — Как же так произошло? Что я сделал не так? Что я сделал не так? Он почти кричит, и Хэ Сюань не выдерживает: — Ты ничего не сделал! Дело вообще не в тебе! Ты здесь ни при чем! Это все он! Он тянет Цинсюаня на себя, и черная вода накрывает их с головой. Хэ Сюань приникает губами к губам Цинсюаня и чувствует, как он подается навстречу. Когда они выходят из воды, мокрые насквозь, поднимается ветер. Холодный, промозглый, он то и дело грозится сбросить их в воду, сбить с ног, опрокинуть. Он воет, ударяясь о скалы — точно раненый зверь. Хэ Сюань поворачивается к Цинсюаню и говорит то, что должен был сказать. Прости меня, прости меня, простименяпростименяпрости. Ветер уносит слова. — Я не слышу! — кричит в ответ Цинсюань, падает в воду, зачерпывает рукой песок, закрывает рукой глаза. — Я тебя не слышу. Слишком сильный ветер… — Уйми его! — рычит Хэ Сюань, но ветер только становится сильнее. Приближается ураган. Никогда еще во владении Черновода не случалось урагана. *** Черные волосы Ши Уду полощутся на ветру, как победное знамя. *** — Уходи, — говорит Хэ Сюань. Цинсюань удивленно оборачивается. Ураган словно вернул ему разум — тень безумия все еще спит в его глазах, но он почти похож на себя прежнего. Только надолго ли?.. Ему здесь не место, отчетливо понимает Хэ Сюань. Ему не место среди черных вод. — Уходи. Ты сумеешь добраться до берега живым — я пригляжу. Цинсюань молча встает и идет к выходу. Напоследок только поднимает глаза — в них шумит ураган. Хэ Сюань наклоняется и целует его. — Что ж… Прощай, Мин-сюн, — тихо говорит Цинсюань. И тут же исправляется: — Сюань-гэ. Хэ Сюань не отвечает. Душу его глодают рыбы. В опустевшем доме хозяйничает ветер. Тишина окутывает берег. *** Сломанный веер лежит на столе — мрачным напоминанием. *** К Господину Черных Вод никогда не возвращаются по своей воле. *** Хэ Сюань разувается и идет прочь от берега, погружаясь в холодную безмолвную воду. Мертвые рыбы окружают его со всех сторон. Голодные мертвые рыбы. Его душа похожа на них — обглоданный скелет с провалами черных глаз. Хэ Сюань ложится на спину, раскинув руки, и закрывает глаза, погружаясь в спасительную черноту. Нечем дышать. Безветрие.