Шоссе Екклезиаста

В самом западном городе России есть штаб Балтийского флота, множество моряков, полуразваленные советские дома, бесконечные магические дюны, а в дюнах братская могила немцев и новенький аквапарк. Хотя, наверное, с тех пор как я был там последний раз, и он обветшал. В порту среди ракетных катеров и тральщиков живут лебеди. Их оперение расцветает различными оттенками мазута — от светло-желтого до густо-коричневого. Зависит, наверное, от трудового стажа. Они никуда не улетают — им неплохо живется. Моряки и гражданские не скупятся на хлеб, а приморская бухта никогда не замерзает. У самого западного города есть еще более западный анклав. Это кусок косы, отделяющей бухту от моря. Коса уходит на юго-запад, в Польшу. Раньше на ней был военный аэродром, а сейчас место одичало, и там настоящий рай для всякой птичьей живности. Весной и осенью многие перелетные останавливаются там, где раньше гнездились самолеты. Если перебраться на косу паромом, найдешь небольшой поселок военных (а в тех местах везде военные поселки) и на самом кончике косы — старый немецкий форт. Красные стены из закаленных кирпичей с настолько суровым и нордическим характером, что они даже не особо потемнели за семьдесят лет. Здесь в апреле сорок пятого оборонялись последние гарнизоны Вермахта, прикрывая отход остатков флота. Корабли ушли, а солдаты — нет. Наши прижали их с берега — не продохнуть. А потом с моря подошли русские корабли — и кольцо смерти замкнулось. Когда мы прошли через двор форта и спустились в казематы, обращенные к морю, то поразились античеловеческой силе, обрушившейся тогда на эти стены. Толстенные и приземистые, во многих местах они были перемолоты снарядами корабельной артиллерии и скалистыми обломками обрушились в воду. Жутковато представлять себе, что творилось в этих казематах с человеческими телами, если камни оказались так ненадежны. Есть какой-то символ в том, что после победы форт не стали ни восстанавливать, ни разрушать. Может, был не нужен. Может, и без него хватало хлопот. Вот и получился памятник запредельной ненависти и отчаянию, который мертвецы воздвигли сами себе. Знак того, что дальше по этой дороге жизнь идти не может. Нельзя. Невозможно. Сквозь разрывы в кирпичной кладке доносился плеск волн. Мы взялись за руки и вылезли из тьмы каземата через пролом наружу. И задохнулись от восторга. Бухта у стен старого форта была заполнена птицами. Они плескались на волнах, чистили перья, ловили клювом праздничные водяные брызги. Они ослепительно сверкали в лучах закатного солнца. Белые-белые лебеди. Настоящие. Перелетные.