Вы часто читаете истории о грязных, подпольных играх с жизнью и судьбами людей, у которых что-то не сложилось, что-то пошло не так и вот… Они уже лежат в луже собственной крови, захватывая губами последний глоток воздуха в своей жизни. В реальности мы никогда не увидим этого — все тщательно скрыто за шелковой пеленой, вытканной из страха, денег и спесивости. Нити прочно прилегают друг к другу. Даже если ты находишься на первом этаже, кто-то будет шубуршать в подполье, выстраивая свои планы по заработке миллиардов долларов и подчинении себе все большее количество жалких жизней. Эти гребанные фетишисты, наверное, получают невиданный кайф, чувствуя себя Всевышним. Нет, это не история про жестоких мафиози и их коварных семей. Она о том, как деньги убили человека.
Милая, милая Мира… У Хвана руки трясутся еще сильнее, когда он проговаривает внутри ее имя. Каждый его орган пропускает через себя эти четыре буквы и сжимается еще сильнее. Кажется, весь сегодняшний обед сейчас окажется в унитазе от непроизвольных сокращений мышц и огромного желания вывернуть себя наизнанку. А имя-то, на самом деле, такое звучное и прекрасное. Парень не уверен в его этимологии, но для него это точно значит «мир». Она и была такой. Миролюбивой, открытой, смелой и честной. Вспоминая ее сейчас, перед глазами предстают отголоски образа Феликса. «Они не похожи,» — хочет думать Хван, но эти две светлые пары глаз, словно близнецы, говорят: «А сияем мы одинаково.» Снова я увожу вас куда-то далеко от самой сути. Простите, но мне так жаль парня, сжавшегося в одну темную точку в своей одинокой комнате. Что же, продолжим. В небольшом кабинете душно, работают старые вентиляторы, уже повидавшие жизнь, но и это не спасает от палящего солнца, падающего на расслабленные тела учеников. Его лучи проворно прокрались сквозь окна, нескрываемые шторами, а теперь оседали горячими пятнами всюду. — Следующий год — один из важнейших в вашей жизни, поэтому не слишком расслабляйтесь летом и соблюдайте меры безопасности, — говорит не такая уж и молодая учительница, раздавая ученикам табели с оценками. — Увидимся осенью, — только и успевает сказать женщина, как Минхо хватает Хвана за рукав белой рубашки и, бросив «покеда!», выбегает из класса. Коридор постепенно наполняется голосами счастливых учеников. Хенджин улыбается, чувствуя свободу за спиной. О да, это лето должно было быть идеальным. Все бегут по лестнице и уже придумывают планы на месяцы вперед. А этим двум все равно, они просто спешат покинуть душное помещение (многие сказали бы ненавистное, но, простите, Хенджин на самом деле любил все здесь: от дурацких расшатавшихся перил до занудных уборщиц). И выходят на не менее душную улицу, где их встречает такая же светящаяся девушка. — Ну наконец-то, — пыхтит она накидываясь на парней с объятьями. На ней школьная юбка, но пиджак, галстук и рубашка давно лежали в дебрях ее гардероба, а вместо них на ученице красовались растянутые футболки или кофты. Сегодня на ней черная майка с яркой надписью «The Rolling Stones», и как ее еще не выгнали. — В следующем году мы будем уже выпускниками, — говорит девушка, доставая из разукрашенного акриловыми красками рюкзака свой небольшой фотоаппарат, — поэтому нужно сфотографироваться, пока мы еще обычные школьники! — Мира тут же фотографирует парней, радуясь естественности фотографии. Они делают несколько парных снимков. После направляются ближе к дому, а когда доходят до почти родного парка (который, на самом деле, является лишь частичкой огромного леса) то, поставив фотоаппарат на лавочку, фотографируются вместе. Девчушка все не может перестать улыбаться и болтать обо всем, что на ум приходит, пока парни, сев под отдаленное дерево прикуривают по сигарете. — Скоро начнется новая жизнь, — вдруг прерывает веселье Минхо. Он задумчиво смотрит на рдеющие облака. Да, это все знают, этого все боятся. Так хочется просто оставить все эти тяжелые мысли и предаться подростковой непосредственности. Но это совсем не то, что ожидают от них взрослые. Они расходятся по домам совсем нехотя. Минхо еще повезло — его семья была не так повернута на бизнесе и деньгах, как семья Хвана, а тем более — Миры. Эта девочка совсем отчаялась. Она знает, что не может изменить что-либо в этой дрянной жизни. И именно поэтому хочет на мгновенье, лишь на секунду, забыть о границах, сделать глоток кристальной воды, а не кровавого вина и… Просто быть. Без клейма элиты, без осознания своего будущего, без мыслей об обязанностях. Она просто хочет чувствовать, что живет. Иначе — окончательно задохнется в этой заткнутой древесной пробкой бутылке перебродившего вина. Почему? Почему эти подростки должны мучиться, а не отрываться по полной, разукрашивая все вокруг в яркие тона. Как так получилось, что родители не способны понять их? Они забыли о главном — о чувствах. Они забыли, что такое романтизм, погрузившись в свой угловатый классицизм; заперев высокие деревянные двери кабинета на ключ, взяв в плен свои чувства, оставив там, за дверью, крохотных людей, которым только жить и жить, они отказались от компромиссов и переговоров. А дети, приходя в дом, хлопали дверью и исчезали. Каждый по-своему. В книгах, уроках или музыке. Это лето должно было пройти просто замечательно, ведь их «взрослая» жизнь должна была начать только после совершеннолетия. Но дети не учли один факт: у Миры день рождения в июле. Поэтому нужно хранить каждый день, каждую секунду. Последние недели свободы были наполнены такими теплыми улыбками, что даже под дождем их намокшие зонты оставались яркими. Бан Чан — парень, что уже как два года переехал из Австралии, идеально влился в их компанию еще в начале учебного года. И вот, они втроем каждый день выбирались в город: пешком, на велосипедах или автобусе. Там встречали Чана и просто гуляли по улицам. Настолько уставали, что по приходу домой сразу ложились спать. Но конец был предсказан уже давно. Этот день прогремел глубокими раскатами для каждого из четверых детей. В самый разгар июля, когда на деревьях зреют яблоки, а вокруг все в цвету и зелени. За день до этого три парня и девушка обосновались на небольшой детской площадке не так далеко от их домов. Они просидели там до полуночи, пытаясь ни слова не говорить о ближайшем будущем. Солнце уже давно скрылось за низкими облаками. Мира смотрит на свои наручные часы, видит как стрелка, преодолев «12» начинает новый круг, новый день. Она как это тонкая стрелка вынужденно делает новый шаг (механизм все решает за нее). Она плачет так тихо и сломано, когда возвращается через открытый балкон в своей комнате. Она не спрашивает «почему?», ей не нужны объяснения. Просто так есть, такова реальность и просто нужно принять ее. И она была, на самом деле была в силах принять. Принять своих родителей, свою будущую жизнь, расписанную до мелочей и даже с браком по расчету могла смириться. И она делала это долгое время. Уже был конец октября, когда ее «идеальная» система нарушается приятным голосом, шоколадным одеколоном и улыбкой тонких губ. Да, прямо как в девчачьих сериалах: больно, сильно и надолго. Хенджин зовет ее выпить по пиву и, наблюдая за странным поведением девушки, делает вывод: «Она не пьяна… Она влюблена!». И самому больно становится. У этой истории должен быть хороший конец. Ну должен же, да? Почти получилось. Мира аккуратно, боясь последствий, целует парня, ощущая, как ее нежно обнимают за талию. Она задыхается в этой искренности. Она каждый раз целует и обнимает как в последний — дата свадьбы назначена. Она сжимает рубашку парня со всей силы, орошая слезами его шею. Ее ломает, шумно так, с треском. Они опускаются на пол, девушка кричит, разрывая глотку. Остатки здравого смысла говорят: «Может это всего лишь на мгновенье, а после ты его даже и не вспомнишь?» — но отвечает самой себе: «А как такое забыть?». Она день за днем погибала. Он видел это, уходил, много раз пытался уйти, но не мог вынести ее слез. — Прошу, — молит она, — не лишай меня хотя бы капли тепла. Я погибну без тебя. — Глупая, глупая, глупая девчонка, — хрипит Хенджин. Он забрасывает поиски флешки и сидит на полу, прижавшись головой к бетонной стене. Шло время. Прошло очень много времени. Выпуск, поступление и… Свадьба. Если бы не слезы, стоящие в глазах и такое хладнокровное «да», Мира была бы в тот день самой прекрасной девушкой на этой планете. У нее не слишком смазливое, но довольно миловидное лицо, выразительные глаза, ровный нос, аккуратные губы и длинные ресницы. И без того хрупкая фигурка туго стянута корсетом, который оставит после себя синеватые следы. Подтянутый мужчина (он старше на десять лет, но разница кажется колоссальной) стоит, улыбаясь, держит девушку под руку. Она держится, он сказал ей держаться. Время ничего не изменило. Она все так же любит. Любит, когда краем глаза замечает его в толпе университетских учеников, любит, когда сердце начинает трепещать, а голова кружиться. Она не может подходить. Ни на секунду. Всюду — любопытные глаза. Стоит лишь движение сделать — все узнают об этом. Ее так тянет, безмолвно тянет к тому, другому: прекрасному, мягкому, светлому и такому любимому. Она боится смотреть вперед, боится думать о том, что так пройдет ее жизнь. Хван видит все: каждую ее слезинку, каждую попытку вздохнуть спокойно, каждую истерику. Он на себе чувствует эту боль, что приходится переносить девушке. Мира хочет касаться, мягко и тепло, хочет открывать глаза и видеть только один взгляд. Она обожает его смертельно. Но и это еще не предел ее страданий. Дождь начинается поздней ночью, когда Мира сидит в своей комнате в таком чужом доме, что тошно становится от одного только слова. Она закапывает себя мыслями. А был ли у нее дом? А что это вообще такое? Ей больно, потому что она не знает. Нос щиплет, но она сохраняет спокойствие — уже как привычка. Она аккуратно выводит карандашом такие милые ее сердцу черты лица. Это все, что она может: тихо рисовать, наблюдать и думать. Ни слова, ни касания, ни даже взгляда. Чудовищная любовь сжирает ее сердце, ее душу и разум. Легкие капли становятся крупнее и дверь отворяется. Мужчина снова пришел к ней. Это противно, затхло и скверно. Ее выворачивает после каждого раза. Она бледнеет на глазах. Хенджин чувствует как чужая жизнь просачивается сквозь его пальцы словно песок. Это жутко. Но он не может что-либо сделать. Его руки скованы кандалами беспомощности и отчаяния. Ливень сметает все на своем пути, когда она возвращается с учебы и находит свою комнату, перевернутую вверх дном. Все рисунки разорваны, разбросаны клочками по пустой комнате (прямо как вся ее сущность уже второй год). А когда на щеку приземляется кричащая пощечина, она понимает, что теперь всем известно. Известно, почему она такая бездушная, мертвая. — Этот мальчишка… — кричит «муж», — Он ничто по сравнению со мной, ты знаешь. Я раздавлю его как мелкого жука. — Ты не сделаешь этого, — она говорит тихо, смотрит в пол. — Да что ты? — хрипло смеется и уходит, хлопнув дверью. А она рассыпается на кристаллы по чистому паркету. Валится на колени, все так же бесслезно. А когда начинается настоящий ураган — Хенджин впервые видит, как люди ломаются: на сгорбленной спине выступают острые позвонки, готовые порвать кожу (она все же рвется, но не от них, а от осколков внутреннего стержня и кроваво-красного сердца), руки разодраны от многочисленных ударов об асфальт. Она почти лежит и, задыхаясь, кричит. Не может остановится — это выходят остатки ее души. Основная часть только что была раздавлена огромным грузовиком прямо у нее на глазах. Его просто усыпили и бросили под свои же колеса. Просто? Когда, черт возьми, человеческая жизнь стала такой. Ее некогда мягкая и розоватая кожа грубеет от пролитых слез и бледнеет от мучительного ужаса. Она все бьет и бьет по земле, хватается за изуродованное тело (от него почти ничего не осталось), она вся в крови: в его и в своей. Розовое хлопковое платье становится багряным. Мира своими тончайшими руками прижимает к себе возлюбленного и окончательно срывает голос. Она молит его открыть глаза сказать хоть слово: «Пожалуйста, я молю тебя, пожалуйста в последний раз посмотри на меня!». Она не хочет верить, не может. Хенджин бежит, бежит что есть силы и сжимает в своих объятиях трясущееся тело. Она воет зубами кусая свою руку. Она не чувствует ничего кроме паршивой трещины в груди, которая, словно черная дыра, засасывает девушку в небытие. Она не видит рассвета — ее жизнь закончилась глубокой ночью. Через несколько дней наступает штиль. Ее тело находят в ванной ее первого «дома». Находит ее отец. Теплого оттенка плитка не придает ни капли уюта, окровавленная вода без единой ряби окружает белую, холодную девушку. Она выбрала самый больной путь, но вряд ли чувствовала что-либо физически. Она долго сидела в холодной воде, наблюдая за тем, как по секундам, капля за каплей из ее тела вытекают дорожки крови. Страшно представить, как ей было больно, о чем она думала и что чувствовала в ту секунду, когда сделала два длинных разреза вдоль своих тонких рук. Страшнее то, что отец лишь вызывает скорую помощь и закрывает дверь. Она даже умерла за этой деревянной стеной. Мира так и не увидела мир за забором с колючей проволокой. Рано утром Минхо звонит Хенджину. Тогда был еще февраль, светало только в восемь. Парень выскакивает из своего дома в предрассветных сумерках. В его глазах слезы. Он видит уезжающую машину скорой помощи и падает на колени, раздирая черные джинсы о крупные камни. Минхо с Чаном сидят неподалеку на лавочке расшатавшейся лавочке. Ли не может сдержать слез, он воет, закрывая лицо руками. Вокруг тишина, туман рассеивается, все еще спят, наверное. А Хван ничего не соображает, медленно плетется к крыльцу, где стоит отец погибшей девочки. У него лицо… обычное. Такое, как и всегда, игрушечное. Хенджин ни разу не видел другой маски. Мужчина отдает ту самую аляпистую коробку и собирается уходить, но останавливается, услышав голос: — За что вы так с ней? — шепчет Хван. — Что, прости? — разворачивается мужчина. — Она просто хотела, — Хенджин повышает голос, — жить. Она хотела дышать полной грудью, смеяться и жить, как и все остальные. Она мечтала когда-нибудь нарисовать комикс, хорошо закончить университет. Она так хотела узнать, что же такое настоящая семья и какого это — чувствовать себя дома. Она хотела переехать в просторную и светлую квартиру с любимым человеком, завести собаку и купить кофе-машину. Она всю свою ничтожно маленькую жизнь хотела освободиться от этих цепей, которыми вы придавили ее к земле еще с рождения, — парень останавливается, позволяя одной слезе скатиться по щеке. — Она хотела быть. А вы ни разу не заметили это искреннее желание жить, рвущееся наружу. Ни разу не видели этого животрепещущего огня в ее глазах и действиях. Нет, вам не до этого. Вы подписываете договор о продаже своей дочери. Она так любила, а вы наплевали на это, снова сделав все игрой. Сделали свой ход. И… — он осекается, — даже увидев ее такой, вы все еще не понимаете. — Хенджин падает. Это хуже, чем разодранные колени — он падает с большой высоты, разбиваясь в кровавое месиво. — Какая жалость, — с той же интонацией перебивает мужчина и уходит. В пышном цветущем саду, где всегда цвели яблони и созревали самые вкусные фрукты, осталось три одиноких дерева. Они переплетают свои ветви и растут ввысь, дальше от земной жизни.«Хенджин, Прости за то, что не смогла остаться сильной, хотя ты тысячу раз говорил мне. Он тоже говорил. Но я не смогла. Простите. Я бы могла потерпеть еще немного, но скоро весна. Я знаю, ты ее очень любишь. Я не хочу чтобы такие плохие воспоминания ассоциировались у тебя с весной. Даже в секунду, когда я предстаю перед лицом смерти я раз за разом вспоминаю каждую теплую секунду моей жизни. Спасибо за то, что так долго давал это тепло. Но я не успела отплатить тебе. Я верю, что впереди у тебя будет много светлого. Я хочу чтобы это было правдой. Прошу тебя, сломай эту клетку. Я уверена, ты точно сможешь. Возьми с собой двух парней и бегите как можно дальше отсюда. Живи, люби и будь счастлив. Хотя бы попробуй и ты не пожалеешь, обещаю! Я люблю тебя.»