Ты - луна в ночном небе (и я вою для тебя)

Дауд поднимается в его башню огромными прыжками, на которые обычный человек не способен. Зацепиться, подтянуться, прыгнуть; повторить. И еще раз. И еще. Гаррету доставляет ни с чем не сравнимое удовольствие наблюдать за ним — напряжение мышц, моментальный расчет: куда дальше? как лучше? Мелькающая в темноте красная куртка кажется шкурой иллирийского хищника. Гаррет слышал о таких — говорят, их не удержит ни одна решетка; Дауда, по слухам, тоже. Добравшись до окна, Дауд замирает, не спеша забираться внутрь. Будто в самом деле не видит в тенях. Смешно. — Заходи уже, — Гаррет чувствует, как приподнимаются уголки губ, и ничего с этим не делает; тон выходит насмешливый. — И ноги вытри. Старая шутка. Нет у него придверного (приоконного?) коврика и никогда не было. Незачем. Если и заведет, то только для Дауда и его китобоев — тех, кому захочется карабкаться на такую верхотуру, а не искать его в Городе или в «Буррике». — Насмешил, — запоздало отзывается Дауд и наконец соскальзывает с подоконника; шагает вперед, безошибочно найдя взглядом притаившегося в темноте Гаррета. Ждал, значит, приглашения. Что ж. — И чего тебе? Работа есть или так зашел, по старой дружбе? Гаррет подходит ближе, неслышно ступая по обычно скрипучему дощатому полу. Дауд не сводит с него глаз. — Догадайся, — отвечает он, а через секунду, стремительным движением схватив Гаррета за руку, подтягивает к себе и целует. Перчатки у него перемазаны в подсохшей, частично стершейся крови, рукава до локтей — тоже, и Гаррет недовольно кривится в поцелуй, но не отстраняется. Это же Дауд. Зачем? Все равно что ругать пса за то, что пришел домой с грязными лапами. — Пол будешь мыть сам, — предупреждает он и получает в ответ хриплый смешок. Перчатки в итоге оказываются на верстаке, куртка — где-то между колесом от телеги (как и, главное, зачем он его сюда затащил?) и забытым Эрин ковриком для йоги; остальное они сбрасывают у кровати, затем, опомнившись, складывают почти аккуратно. Осторожность прежде всего. Гаррет не забывает о ней даже сейчас, цепляясь за подушку; Дауд глубоко в нем, целует и кусает его плечи, двигается так, что перед глазами все плывет, и Гаррет не уверен, что сможет выйти в Город — завтра, послезавтра, еще неделю... какая, впрочем, разница? Сейчас — никакой. Он почти всхлипывает, когда чужая ладонь обхватывает его член, двигается в такт толчкам; запрокидывает голову, и Дауд догадливо кусает его шею прямо под ухом. Они оба уже близко — слишком давно не видели друг друга, слишком — соскучились, наверное. Хватка у Дауда такая, словно он пытается продержаться подольше, наверняка останется синяк; Гаррет хмыкает, но получается полустон. Кончает он, крепко сжав зубы и вздрогнув всем телом — раз, другой. — Виски нет, — говорит он потом, когда они лежат на сбившихся простынях плечом к плечу, вымотанные и потные. — Сигар тоже. Только кальян. В голосе Дауда слышна улыбка, когда он отвечает: — Я принес свои.