Нельзя любить, нельзя плакать, нельзя смеяться, нельзя чувствовать эмоции без разрешения, нельзя задавать вопросы. Все, что необходимо знать, написано в книге Мироздания.
Перечить ей приравнивается к самоубийству, но всегда находятся люди, любящие поиграть с жизнью и смертью, пройтись по грани и вкусить блаженство чувствовать. Юнги сидит в одном из оставшихся нераскрытыми убежищ в Осаке и пронизывает нервозным взглядом маленький экран самодельного телевизора, прикрепленного к штативу от фотоаппарата. Старинного фотоаппарата, который делал такие снимки, что шевелили душу зрителя. Если что-то случится, если Чимин умрет, об этом тут же сообщат по телевидению, а по разрешению телевидения можно будет ненавидеть этого человека и в вакханалии торжествовать над его смертью. Юнги поднимает тяжелое тело с тряпок, заменяющих постель, и стучит в соседнюю комнату: — Намджун? Нет ответа. — Спишь? Мин приоткрывает дверь и заглядывает внутрь, в нос впивается запах грязной одежды и пота. Им нельзя покидать это место, команда дорожит каждым участником и не может жертвовать. Жертвовать живой душой, стремящейся к познанию правды — таких на всем земном шаре можно пересчитать по пальцам рук. Они держатся вместе и в эту сырую осеннюю ночь ждут Пака, чтобы узнать новости из Сеула, дополнить план борьбы. План не кажется им бесполезным, хотя и с третьего взгляда на него любой скажет: «Это самоубийство». «Мы все тут самоубийцы, — скажет в ответ Чимин, — и именно этим отличаемся от бездушной толпы роботов, населяющих планету». Намджун ворочается и не спит. Юнги отодвигает угол старой куртки, которой накрылся мужчина, и не помнит, зачем пришел. Ким садится в импровизированной постели и тоже молчит, а потом обнимает Юнги и утыкается холодным носом в его плечо. Они оба знают, что хотят сказать друг другу, за все годы, проведенные в подполье они научились понимать малейшие взгляды и оставленные на дверных косяках знаки, они понимают все невысказанные слова и не пролитые слезы друг друга. Им больше ничего не нужно. Намджун слегка отстраняется: «Никто не может уснуть, но все опять будет хорошо… Ты же знаешь». Юнги глухо сглатывает, его бешено стучащее сердце говорит за него. «Его проводят из аэропорта и уже к утру он будет тут, вот увидишь». Юнги понимает, что лучше бы он оставил другу возможность уснуть и, поднявшись, поворачивается к выходу и произносит еле слышным неокрепшим голосом: «Боюсь, как бы на этот раз его самоубийство не удалось». И думает: «Он обещал жить ради меня». Намджун понимающе кивает и сжимает минову руку в последний раз. Юнги возвращается в свою каморку и сразу слышит три слова, передаваемые по всей планете, скандируемые почти всеми жителями Земли, вскочившими на ноги перед экранами с равнодушно-каменными душами, отражающимися в мертвых глазах. Слова, из-за которых мир для Юнги перестает существовать, ему наплевать на свою жизнь, на безопасность, на продолжающийся розыск, он выбегает из комнаты, пробирается мимо охранных пунктов, поставленных им же самим, вдыхает промозглый ночной воздух и кричит, орет, что есть мочи. Мир отвечает ему повторяемыми повсюду тремя словами: «Пак Чимин мертв». Грудь обжигает нечеловеческой болью, она не становится шоком для Мина, он стоит, смотря на окрашивающуюся в багрово-красный рубаху и смеется, смеется, хохочет громко-громко. Наконец-то он может безнаказанно посмеяться, не опасаясь, не скрывая своих взглядов, не прячась по углам. Теперь ничто не имеет смысла, потому что мир без Пак Чимина не имеет смысла, а Юнги не хочет жить в бессмысленном мире. Истерический смех не прекращается, когда парень опускается на колени, не в силах удерживать ноги прямыми, слезы текут по щекам, смех разрывает рот в чудовищной улыбке, — в ответ на этот смех никто не улыбнется и не пошутит. Юнги смеется, обратив взор умирающих глаз в небо. Сырой воздух вокруг его тела нагрелся от энергии, источаемой его смехом. Как же долго он ждал этого, как долго ждал мести этому гнилому миру, как сильно хотел выпустить дикого зверя, таившегося в нем столько лет и ждавшего своего смертного часа. Самоубийство удалось. Добро пожаловать в новую эру.###
Это он, апокалипсис. Чимин смотрит на разрывающие небо взрывы на фоне мягко-фиолетового неба и зефирных облаков. Стражи нашли его, разум подчиняет сердце всегда;разум важнее, разум, разум, разумно сдаться,
разумно поддаться и больше не писать воззваний к восстаниям. Это невозможно, пока в груди бьется сердце, пока каждая секунда приравнивается к метрам, которые преодолевает кипящая в жилах кровь, доказывающая, что ты жив, что ты человек, что ты рожден бороться. Ноги подкашиваются, и Чимин падает на сиденье у прохода в хвост самолета. Пелена норовит захватить власть над зрением и разумом, но он знает, что пути назад нет. Позади километры над поверхностью Земли, не заслуживающей ни минуты прощения, позади сантиметры порезов, пересекших его спину, руки, голени и обжигающих всякий раз, когда бы противная черепная коробка ни напоминала о своем весе. Но сейчас, в воздухе, практически в невесомости, масса исчезает и остается только взмывающая сила духа, сила, таившаяся в нем с рождения и ждавшая своего часа. Чимин поднимается, не чувствуя ничего, кроме жажды мести и тяги ввысь. Отныне он не боится смерти, отныне он выше всего мира, он взмыл в небо, напомнив всему миру о существовании мощи, способной победить систему и остаться свободной до самой смерти. Чимин теряет равновесие, чувствует на себе безумный взгляд пилота, падает на пол, боль пронизывает локоть и снимает с глаз пелену. «Пилот здесь, пилот не за штурвалом?» — проносится в его голове мысль, уничтожающая на своем пути остатки надежды на то, что он увидит свою команду снова. «Они будут свободны». Земля приближается и Чимин делает последний вздох над поверхностью планеты. «Если я не могу жить для Юнги, то умру ради него».