Зрячая

Мэлори почти забыла, когда рисовала в последний раз. Конечно, за эти годы ей случалось торопливо набрасывать что-нибудь — огрызком карандаша или кусочком угля, на клочках бумаги или подходящей стене, почти никогда не заканчивая начатое. После резни в их старом убежище Мэлори опасалась снимать повязку даже дома, а сняв, едва доверяла своим глазам. Казалось, она забыла всё, что знала — как смешивать краски и поворачивать кисть, законы перспективы и теорию цвета, каков оттенок весенней листвы и как падает свет на конский круп. В каком-то смысле в последний раз она по-настоящему видела в тот самый день. Когда всё закончилось, на неё накатила апатия, казавшаяся почти умиротворением. Только за глазами неприятно пульсировало, словно они стали огромными, как у стрекозы. Мэлори бродила по дому, словно в полусне разглядывая свидетельства смерти: гильзы, обрывки газет, сломанные перила, пятна подсыхающей крови. Рисунки Гэри — не меньше десятка листов, которые Мэлори перебирала, едва касаясь пальцами. Дешёвая бумага, холодно отмечала она про себя, угольный карандаш, жирные разводы от пальцев, потому что этот парень и не подумал о закрепителе. Горбатые фигуры, искажённые лица, пауки, сотканные из дыма, вещи, которые она вовсе затруднилась бы описать, одновременно завораживающие и омерзительные. Позже она сказала Тому, что избавилась от рисунков, потому что на них было нестерпимо смотреть. Мэлори чуть повернула мольберт, безо всякой нужды переложила кисти, поправила стул и палитру. Подчёркнуто аккуратно принялась выставлять на складной столик разномастную тару с пигментами и смешивать их с основой. Сиена, умбра и уголь. Охра — табачно-жёлтая, рыжая, кирпично-красная. Другим жителям института не слишком нравилось, что она выходит наружу за какой-то землей, но на самой территории почва была неподходящей. Крохотный пузырек вердигриса, на который ушли все найденные пенни и моток медной проволоки. Белый — забавно, но кости после конца света было сложнее достать, чем медь. Все последние месяцы, пока дети осваивались на новом месте, Мэлори терпеливо и последовательно шла к собственной цели. Она сколачивала мольберт, экспериментировала с рецептами грунтовки, искала листы картона, делала кисти, готовила пигменты в самодельной лаборатории. В прошлой жизни Мэлори и в голову бы не пришло работать так педантично, и она прекрасно понимала, что суеверно тянет время. Больше медлить было нельзя, да и незачем. Медленно выдохнув сквозь зубы, Мэлори сделала первый, нарочито небрежный мазок. С тех пор, как появились эти создания, ей лишь раз довелось иметь дело с красками, а вылилось это в мазню на стене их спальни. В тот раз они с Томом не нашли почти ничего полезного - пачку сухого молока, пару изъеденных мышами книг на растопку, тряпьё, которое Мэлори надеялась очистить от плесени. И детский набор для рисования. Том улыбнулся, словно они разделили какой-то секрет, и остаток дня так назойливо старался ей не мешать, что они едва не поругались. Мэлори тогда... нет, не испугалась, смешно было говорить о страхе теперь, после всего пережитого — чаще услышанного, почуянного, угаданного и почти никогда — увиденного. И все же она вертела в руках тюбики с почти высохшей гуашью, а те казались осколками льда. На что можно было израсходовать краски — вероятно, последние в её жизни? Свет уходил, а Мэлори перебирала и тут же отбрасывала идеи. Косули на припорошенном снегом поле, рассветное солнце бросает лимонные блики на их зеркальца, стебли скошенной пшеницы кажутся золотыми спицами. Поздний вечер, придорожное кафе горит золотисто-розовыми огнями, будто морганит на темно-сером бархате. Джесс, какой она была в их последний беззаботный год на ферме — улыбка точь-в-точь, как у матери, грязные рабочие сапоги, ветер спутал ржаные пряди. Турецкий городок на побережье, бело-синий, как хамса. Мэлори думала о горных реках и бензоколонках, серых китах и кремовых горлицах, цветочных магазинах и ледниках, кукурузных полях и Туманности Андромеды — о вещах, которые она видела тысячу раз и о тех, которых не видала ни разу. Вещах, на которые в мире слепых больше некому было смотреть. Что ж, тот случай давно в прошлом, а ей больше не придется каждый день видеть, как паршиво она нарисовала слонов. Мэлори усмехнулась и покачала головой. Каким бы чутким и мудрым он ни был, Том так и не понял, почему она злилась, как не понимал отказа дать детям имена. Спуск по реке все изменил. Стоило закрыть глаза, как возвращалась позабытая пульсация — словно эхо выстрела. Казалось, её голова стала яйцом, из которого вот-вот должен был вылупиться птенец. Сама того не желая, Мэлори раз за разом возвращалась мыслями к истории Тома. Какая-то часть её рассудка невольно задавалась вопросом, правда ли в той сказке было что-то, ради чего стоило рисковать жизнями их детей. Теперь Мэлори знала ответ. Сейчас, с высоты нового опыта, она понимала, насколько беспомощными были её старые полотна. Так и не законченное "Отчуждение" было недурной безделушкой, но по-детски прямолинейной, лишённой загадки. Черный фон, взгляды людей, словно обращённые внутрь, резкие тени, разделяющие фигуры - неудивительно, что даже щедрая на похвалу Джесс усмехнулась, застав её за работой. Её новые картины будут совершенно иными. Впервые за долгие годы — нет, впервые в жизни — она создавала что-то настоящее, что-то... неописуемое. За спиной раздались грузные шаги, заставив Мэлори отложить кисть. — Как успехи? — весело спросил Рик, - Расскажешь потом, что нарисовала? Мэлори улыбнулась и чуть прикрыла свои новые, зрячие глаза. — Постараюсь. С доски перед ней, переливаясь алым, лазурью и густо-желтым, смотрело откровение их новых богов.