Находка

— Господи, Эдвард, — Нетта на мгновение отвлеклась от члена Тича, не убирая, впрочем, руки, — зачем тебе этот... это уебище? Он повернул голову, чтобы посмотреть туда же, куда она. Сквозь занавеску, больше обозначавшую, чем в действительности отгораживавшую вход в палатку, было хорошо видно, как новое приобретение «Мести королевы Анны» стоит, широко расставив ноги, и обеими руками держит за волосы Бетси, которая согласилась ему отсосать, — больше мешая, нежели способствуя успеху ее усилий. Зато сопел он так, что казалось — тонкую ткань колышет не сквозняк, а его дыхание. — А... он мне понравился. — Тич протянул руку, лаская ее грудь, а другой подтолкнул ее пальцы: продолжай. — Хорошо дрался. Для сопляка — просто отлично. Она еще раз огладила головку его члена, уже уверенно поднявшегося из густой черной поросли в паху, легонько сжала мошонку — и, подобрав юбки, села сверху, принимая его в себя. Задвигалась, поначалу медленно, чтобы как следует почувствовать его, потом быстрее; снова замедлилась — нарочно, чтобы подразнить. Он усмехнулся. Выждал немного — и сел, опрокидывая на спину уже ее. Взял за бедра и вошел глубже, вошел и начал движение — мерно, глубоко. Пробуждая в ней — редкий случай — подлинное наслаждение; и вот они уже двигаются вместе и стонут почти в один голос. Ей было так хорошо, что не хотелось даже досадовать на то, что он, как всегда, не стал вынимать. Еще несколько мгновений они были одним; затем она легонько толкнула его в грудь, каждый шрам на которой знала — губами, кожей щеки, кончиками пальцев, — и, когда он лег, привычно пристроилась рядом, положив голову ему на плечо. Краем глаза она заметила, что за занавеской уже никого нет — неудивительно, дело-то нехитрое, да и недолгое. Соплякам вроде этого, бывает, сиськи покажешь — он уже и кончил. — Мне казалось, — она запустила руку в волосы у него на груди, — у тебя в команде последнее время не было свободных мест. Он тебя удивил? Эдвард ухмыльнулся: — Пожалуй, что так. — Чем? — Он послал меня нахуй. Это было правдой, хотя и не всей. Когда они встретились в самый первый раз, Чарльз Вейн никак не мог послать капитана Черную Бороду нахуй. Он был очень занят. Его били. За что именно, Тич не удосужился уточнить ни тогда, ни потом; но били со всей основательностью, втроём и — к тому времени, как мимо шел капитан «Мести королевы Анны» с квартирмейстером и еще двоими парнями — уже ногами. Они бы и прошли мимо, для Нассау подобные картины не редкость, но избиваемый оборванец как раз в этот момент как-то исхитрился схватить одного из тех троих за щиколотку и дернуть, а потом, выхватив у него же из-за пояса тесак, неумело, но довольно удачно сунуть клинок в живот первому попавшемуся из противников. Тот хрипло взвыл, оседая наземь и зажимая рану так, словно из нее уже лезли кишки; двое других отступили на шаг, но и сами вынули сабли, и Эдвард решил задержаться посмотреть, что из этого выйдет. — Ну все, уебок, молись. Пизда тебе пришла. Оборванец — это единственное, что можно было о нем сказать определенного, кроме разве что того, что вроде бы белый, — сплюнул кровью им под ноги и ощерился, но ничего не сказал. Джонни-Жанно и О’Брайан за плечом Эдварда уже спорили, свалит этот доходяга еще хоть одного или слабо. Вокруг понемногу копились любопытные. — Не, лягушатник, точно тебе говорю — пизда ему, — в который раз повторил О’Брайан. — Ты гляди, это ж ребятки с «Нептуна». Капитан у них, может, и ебанат, но слабаков не держит. — А ежели и не осилят, — с видимым удовольствием подхватил ближайший зевака, — так скоро тут вся их команда будет, и тогда уж пиздюку мало не покажется! Тем временем двое с «Нептуна» медленно обходили свою жертву с двух сторон; тот затравленно крутил головой, но тесак не выпускал и сбежать не пытался. Впрочем, кто бы ему дал. В конце концов — словно в невидимой клепсидре вышло отведенное кем-то на колебания время — все зашевелились одновременно. Зевакам потом хватило о чем поспорить, кроме тех, кого задело; в конечном итоге сошлись на том, что песком в глаза швырять — оно уловка старая, но нет-нет, да и срабатывает. Особенно ежели повезет. Нет, понятное дело, никого это не остановило, — но тот, кому прилетело удачнее, задержался на пару секунд, чтобы проморгаться и не лезть вслепую, а чужак тем временем ломанулся на второго. Удар, которым тесак сбил саблю в сторону, был такой силы, что парня с «Нептуна» — крепкого, мускулистого головореза — поневоле повело следом, так что он еле успел увернуться от второго, точно такого же. Третий достался его приятелю, успевшему протереть глаза, но не повернуться — и на зевак, тех, кто встал неразумно близко, брызнула из разрубленной шеи кровь, а кому-то привалило сомнительное удовольствие ловить хрипящее, содрогающееся в агонии тело. Последний из троих, так неожиданно оказавшийся в одиночестве, взревел и обрушил на «ебаного выблядка» поток брани, к каждому слову присовокупляя взмах тяжелой абордажной сабли. Тот отступал, огрызаясь короткими ударами, в которые, похоже, вкладывал все, что заменяло ему умение: ярость, решимость и ту бесноватую силу, которой, как хорошо знал Эдвард Тич, прозванный Черной Бородой, никогда не хватает надолго. Зеваки успели разделиться на два равно страстных лагеря: большая часть хотела крови никому не известного ублюдка, меньшая шумно его одобряла. — Капитан, — тронул Тича за рукав Хэндс, квартирмейстер. — Погоди, — отмахнулся тот. В сущности, они могли уже и идти, исход был очевиден, но Эдвард все же позволил любопытству взять верх: мало ли. Вот уже и тесак не выдержал: с звонким хрустом обломился у рукояти. — Ну, все, — со злорадным предвкушением сказали откуда-то сзади — только чтобы вместо смачного продолжения насчет пришедшей наконец чужаку пизды подавиться воздухом. Не обращая внимания на клинок противника, тот по-прежнему молча ринулся вперед, не выпуская обломка. Парень с «Нептуна», надо думать, и не такого повидал, как и большинство присутствующих. Он не растерялся — напротив, осклабился, ожидая легкой победы над потерявшим голову оборванцем. Оттого, видно, упреждающий удар и оказался таким небрежным. Кто-то из немногочисленных сторонников чужака — а скорее смутьянов, что-то не поделивших с командой «Нептуна» — засвистел, и его поддержали: парень, поднырнув под клинок и не заботясь о том, что дернуть его обратно — дело одного мгновения, — с хриплым рычанием придвинулся к противнику вплотную. Тесак был обломан почти у самой рукояти, но оставшихся двух дюймов хватило. Острый конец разорвал ткань и кожу, сталь вошла в тело на всю невеликую глубину, до самого эфеса. Этого было недостаточно, и оборванец, это, несомненно, знал: тяжело дыша, он повернул оружие в ране — в одну сторону, в другую; потом резко дернул, отстранившись, и ему под ноги выплеснулось темное, дурнопахнущее, блестящее слизью — нутряная кровь и нечистоты. Оборванец бросил окровавленный обломок на тело и, с видимым трудом наклонившись, подобрал саблю противника. Выпрямился. Обвел собравшуюся толпу мутным взглядом. Мазнул рукавом драной, в темных потеках и пятнах рубахи по лицу — напрасный труд, кровь покрывала его сплошь, обращая в причудливую маску, скрадывая черты и возраст. Сплюнул. — Да нахуй вас всех. Вышло не то чтобы внятно, но это его, видимо, не слишком заботило. — Троих с «Нептуна»? — Нетта недоверчиво нахмурилась, припоминая еще раз, как выглядит новый протеже Эдварда. Грязный оборванец — это понятно, они почти все такие, хотя даже для пиратского отребья лохмотья выдающиеся, старьевщика он ограбил, что ли? А так — сложен недурно, но в остальном... худой, нескладный, выгоревшие эти космы, взгляд дикий... — Он им зубами горло перегрыз, что ли, этот твой звереныш? Тич ухмыльнулся. — Почти. — А... — А потом он харкнул себе под ноги и послал всех нас, там стоявших, нахуй. И уковылял куда-то к отмели. — И ты позвал его к себе? — Не совсем. ...Когда всеобщее оцепенение схлынуло и зеваки обступили труп и раненых, а те, кто считал себя чем-то оскорбленными, начали орать чужаку, чтобы вернулся немедля, пока ему не оторвали ноги, Тич кивнул своим — их тоже собралось тут уже порядочно, — и те ненавязчиво встали поперек тропинки, давая понять: представлению конец, зрителям пора расходиться. Хэндс, прихватив Дика и Рейнольда, пошел разузнать, что за птица свалилась на их тихий пляж гадить в воду, а сам капитан отправился к себе — ему, конечно, тоже было любопытно, но не настолько, чтобы за каждым таким сокровищем бегать. Захочет — придет. Нет — так нет. — Все равно не жилец, — азартно частил О’Брайан за спиной. — С командой «Нептуна» связываться — помяните мое слово, завтра же найдут молодца в канаве с гвоздем во лбу. — И что дальше? — Ничего интересного. — Он провел ладонью по ее спине, погладил по заду. — Хэндс его тогда не нашел. Его рука как-то невзначай раздвинула ее бедра, пальцы коснулись клитора. Эдвард умел быть на удивление нежным, хотя редко давал себе труд этим умением пользоваться. Нетта вздохнула — глубоко, с дрожью, отвечая на ласку всем телом. Провела пальцами по его животу, от ребер до паха, положила ладонь на горячий, напрягшийся под ее рукой член. — Еще? — Она улыбнулась про себя: он, кажется, устал, но не настолько, чтобы вовсе обессилеть — и совершенно точно не желал этого показывать. Даже ей. Негромкий, сливающийся в однообразный гул шум лагеря снаружи неожиданно пророс новыми голосами. — Где он?! Где этот чертов ублюдок?!.. Рука Эдварда, только что ласкавшая ее губы — те, что внизу, — остановилась. — «Нептун», — Нетта сама не знала, зачем сказала это вслух. Было понятно и так. — Вот же сукины дети, — недовольно проворчал Тич, отстраняясь и поднимая с пола штаны. — ...Парень, ты совсем дурак? Это люди с «Нептуна»! Ты думаешь от них спрятаться? — Идите нахуй, — глухо, в нос отозвался чужак, не оборачиваясь. Он стоял по колено в воде и, кажется, до их появления пытался отмыть с лица кровь. Мухи над ним вились так, словно он уже отдал богу душу; да и пахло похоже. — Ты, недоумок! — Хэндс хорошо знал своего капитана и не любил его огорчать. — Тебя хочет видеть Черная Борода! — Ебал я Черную Бороду, — равнодушно ответил тот. — Ты... — люди Тича переглянулись с долей растерянности. По-хорошему, в ответ на такое стоило невежу скрутить и притащить капитану — да как-нибудь за ноги, чтобы по дороге хорошенько прочувствовал, что не стоит так говорить о хозяине Нассау. Но, с другой стороны, все видели, как он, даром, что неумеха и доходяга, разделал тех троих с «Нептуна». Положим, они — дело другое, от них он так просто не уйдет, но словить по-тупому клинок в брюхо не хотелось никому. Опять же, были бы еще свидетели — а так в этом закоулке никого, кроме них четверых, вроде не было. — Да ну в жопу его, Израэль, — наконец нашелся Рейно. — Хамло, да еще воняет. Капитан нам только спасибо скажет, что не пришлось это нюхать. Тот скривился, почесывая в бороде. Потом покачал головой: — Ну уж нет. Слышь, ты, ебаная принцесса! Не пойдешь добром — потащат силой. Ты... Кому говорю?! — Валите нахуй, — повторил тот, не оборачиваясь, только чуть повернул голову. Израэль плюнул и шагнул в воду, во всеуслышание обещая недоноску оттащить его в лагерь за ногу, а там подвесить за хуй. — Джентльмены, — голос Эдварда разнесся над лагерем так, что те, кто дрочил, обломались, а кто ебался — половина чуть не свернула к херам члены. — Какого черта вам здесь надо, будьте любезны объяснить. Нетта накинула шаль, поправила волосы и потихоньку вышла следом — любопытствовать. — Капитан Тич, — выглянув из-за полога, она смогла рассмотреть делегацию с «Нептуна»: четверо, да еще квартирмейстер их, Кривой Онер, — при всем уважении. Ходят слухи, что ваш новый матрос — это тот самый недоносок, который убил пятерых наших людей. Мне кажется, сэр, — «сэр» прозвучало порядочно насмешливо, — объясняться, если угодно, следует не нам. — Месье Онер, — Эдвард задрал подбородок, отчего его знаменитая борода встала дыбом, — я был бы признателен вам и вашей команде, если бы вы запомнили — и дали знать вашему капитану, — что на этом острове, как и во всем этом чертовом море, как и во всем этом ебаном мире, я ни перед кем не обязан ни объясняться, ни отчитываться, ни извиняться. — При всем уважении, мистер Тич, — одноглазый был не робкого десятка, — ни у кого из нас и мысли не было равнять вас с помянутым ублюдком. — Нам не нужно никаких ебаных объяснений, — встрял один из его товарищей, — только этот... — Вейн. Нетта заметила, как у Эдварда побагровела шея. И тут в разговор вступило еще одно лицо, со стороны которого умнее всего было бы сейчас тихо сидеть в палатке и сосать собственный хер. — Ну я это. Хули надо? Дальнейшего она толком не разобрала, потому что четверо, пришедшие с Онером, явно отбирались по храбрости, а не наличию мозгов, и свалка началась почти сразу. Причина оной — стоило отдать пареньку должное — за чужими спинами не пряталась и саблей махала с азартом и видимым удовольствием. Кончилось все быстро: пару минут спустя на прибрежном песке хрипели и корчились двое из пятерых, один лежал тихо — Вейн исхитрился раскроить ему череп, — один, побросав все, что на нем было, что есть духу удирал вглубь острова, а Онер стоял, придерживая висящую плетью правую руку левой, и молча смотрел на Тича. — Мистер Онер, — как ни в чем не бывало заговорил Эдвард, тщательно вытирая платком окровавленный клинок, — я буду вам очень признателен, если вы запомните сами и донесете до вашей славной команды — и, разумеется, капитана Гленнарда, — что лучшее, что вы можете сделать — это оставить моих людей в покое. Если же мистера Гленнарда что-то не устраивает — я к его услугам. — И пусть мясо свое забирают, — проворчал, зажимая распоротое плечо, Дик МакАскил, — ебари недоделанные... — ...Израэль. Это еще что такое? — Вид давешнего оборванца, которого квартирмейстер с видом кота, доставившего хозяйке особенно жирную крысу, бросил капитану... ну не под ноги, но почти на порог, Тича обрадовал меньше, чем Хэндс, видимо, рассчитывал. — Ну ты ж хотел на него посмотреть, — отдуваясь, объяснил он. — Эй, ты!.. Он потыкал ногой в неопрятный ворох тряпья, которым сейчас выглядел его трофей. — Идите нахуй, — прохрипел тот, явно неосознанным движением подтягивая колени к животу. — Парень, — Тич усмехнулся, — ты хоть знаешь, кого сейчас послал? — Да мне похуй. — Да ты другие слова-то знаешь? — ему и правда вдруг стало смешно. — А нахуя? — тот все-таки приподнялся и, откинув с лица длинные, сроду, похоже, нечесанные волосы, посмотрел на капитана Черную Бороду неожиданно яркими глазами. Вернее, глазом, левым — правый заплыл почти совсем и не открывался. Все же теперь было видно, что лет ему немного. Тич расхохотался. — Звать-то тебя как, сквернослов? Не хуем, надеюсь? Разбитые, безобразно опухшие губы дрогнули в подобии улыбки. — Чарльз, — прозвучало после короткой заминки. — Чарльз Вейн. В палатку Эдвард вернулся не один. — Познакомься, Нетт, этого долбоеба зовут Чарльз Вейн. Casus, так сказать, belli. При ближайшем рассмотрении долбоеб показался ей ничуть не привлекательнее, чем издали. — Добро пожаловать, мистер Вейн, — сухо сказала Нетта, невольно вспомнив, как бедняжка Бетси давилась его членом. — Посмотри, что там у него. — Эдвард прошел к столу налить вина. — Я видел, Онер достал его в бок, и как бы не два раза. Давай, снимай свое рубище, парень. — А? — тот, похоже, был слишком занят созерцанием груди Нетты; осознав, чего от него хотят, попятился, придерживая рубаху на груди — точь-в-точь скромница первую ночь в борделе. — В чем дело? — брови Тича поползли вверх. Нетта и сама была не в восторге — род ее предыдущих занятий не предполагал брезгливости, но мистер Вейн был омерзительно грязен даже по пиратским меркам. — Эдвард, — она принужденно улыбнулась, — разве мистер Декк... — Ебал я вашего Декка, — сплюнул Вейн. — Я в порядке. Эдвард смерил его долгим взглядом. — Напомни-ка, сынок, я тебя спрашивал? Нетта почувствовала себя странно. Словно это расхожее и ни к чему не обязывающее «сынок» неожиданно обрело какой-то новый, незнакомый оттенок смысла в устах ее мужа-не-мужа. Кажется, впервые за эти годы она пожалела о том, что до сих пор почитала за счастье. — Я в порядке, — упрямо повторил тем временем Вейн. Эдвард нахмурился. — Я кому сказал. Раздевайся. Нетт, скажи, пусть воды принесут. — ...И откуда ты такой взялся... Чарльз Вейн? — Не похуй ли? — огрызнулся тот, настороженно косясь по сторонам. Их и в самом деле обступили. Хэндс вопросительно посмотрел на капитана: не напомнить ли гостю о приличиях? Тич, по-прежнему усмехаясь, покачал головой. — Прошу извинить, мистер Вейн, если действия моих людей доставили вам какие-либо неудобства. Будучи весьма впечатлен вашими действиями возле западных складов, я, видимо, несколько двусмысленно высказался, и мое мнение о ваших незаурядных способностях случайно приняли за намерение познакомиться с вами поближе. Надеюсь, вас не слишком обременило это... путешествие. Даже не глядя прямо, Тич видел, как осклабились парни, уже привычные к тому, что капитан нет-нет — да и задвинет по-сложному. Не до конца заплывший глаз Вейна недоуменно моргнул, но сакраментального «чего?» от него все же не дождались. Вместо этого он огляделся еще раз и, обнаружив, наконец, что-то понятное и важное для себя, шагнул к Дику, державшему под мышкой видавшую виды саблю — кажется, ту самую, снятую с того долбоеба с «Нептуна». — Мое. Отдай. Дик было заржал, но встретился взглядом с капитаном и, пожав плечами — мол, не очень-то и жалко, — сунул оружие Вейну: — На, принцесса, держи куклу, не плачь. И охнуть не успел, когда очень грязный и очень костлявый кулак влетел ему поддых. В тот же миг сабля оказалась на песке, паршивца держали трое, а пострадавший, уже вернув ему первый долг, раздумывал над процентами. — Хорош, — остановил его Тич, не дожидаясь, пока остальные тоже захотят что-нибудь возместить за счет чужака. — Мистер Вейн, хочу заметить, что положение гостя в моем лагере не дает вам права рукоприкладствовать по любому поводу. Тот сплюнул — судя по всему, целя ему под ноги, но вышло неубедительно, хотя и обильно, — и сдавленно пожелал всему собранию сдохнуть. — Отпустите его, — кивнул парням Тич. — Всего хорошего, мистер Вейн. Приятно было познакомиться. — Ты из-за этой поебени раздеваться не хотел? — жесткий, на удивление чистый палец тычет в грудь; но голос у чернобородого — нет, капитана, это так называется — ровный, почти мягкий. Выговор незнакомый, странный, но это как раз привычно: там, где он рос, не нашлось бы, наверное, и двух людей, речь которых звучала бы одинаково. Чарльз пожимает плечами: врать он опасается, соглашаться не хочет, рассказывать — тем более. Он не знает слов, которыми это можно было бы рассказать. То, что может, здесь и так знает любая собака. Входит та шлюха, которую капитан называл Нетт, за ней еще две, одна с ведром, другая — с какими-то тряпками. Помимо воли рука дергается прикрыть клеймо, но, кажется, никому нет дела: женщина бесцеремонно поворачивает его правым боком — там и правда саднит и дергает, и по животу и ноге стекает влажное и теплое — к свету. Больно. Он не шевелится. Тело давно и прочно выучило: когда больно и нельзя бежать или драться — надо замереть. И ни в коем случае не показывать, что больно. Со страхом то же самое. То и другое помогает оставаться в живых. Когда он первый раз оказался здесь, было пиздец страшно. Он не подал виду, и его отпустили. Второй раз он пришел сам. Было еще страшнее, но он не жалел. — ...Капитан, — Хэндс ухмылялся так, словно в борделе нынче наливали бесплатно, — к вам мистер Вейн, прикажете пустить? — Хм?.. — Тич никого не ждал и, в общем, не особенно хотел видеть. Наводка запаздывала, нужный человечек клялся и божился, что не сегодня-завтра получит информацию, команда не просыхала третью неделю подряд и уже, кажется, не вполне понимала, на каком она свете — самое время принимать просителей. С другой стороны, почему бы и нет. Верно истолковав его неопределенный жест, квартирмейстер скрылся за пологом, задержавшись снаружи только для того, чтобы ободрить счастливца перспективой вроде «смотри, выебет тебя капитан — не жалуйся». Тот, похоже, проникся увиденным в прошлый раз и потратил эту неделю на то, чтобы явиться, можно сказать, при параде — в смысле, украсть где-то пояс, чтобы заткнуть за него трофейную саблю и, кажется, умыться. По крайней мере, лицом он больше не напоминал размалеванного дикарского идола, которому только что принесли кровавую жертву; разве что выразительность этого лица по-прежнему оставляла желать лучшего. Тич откинулся на спинку кресла и, людоедски ухмыляясь, оглядел визитера с ног до головы еще раз. — Чем могу служить, мистер Вейн? К его удивлению, тот ответил без промедления: — Я хочу вписаться. — Вписаться? Ты хочешь сказать, присоединиться к команде? — Да. Запишите меня. Я умею драться. — На «Мести королевы Анны» хватает людей, — Тич сделал вид, что занят лежащими на столе бумагами. — Почему ты? — Я умею драться, — повторил Вейн после короткой заминки. — Я могу драться. — Полагаешь, того, что ты раскидал троих с «Нептуна», достаточно? — Пять. Два вчера. Его глаза, слишком светлые на грязном загорелом лице, сейчас казались больше, чем были на самом деле, и он не отрывал их от Тича. Тот протянул руку: — Покажи мне свое оружие. Разумеется, сабля была дерьмо. Это было видно по ней еще тогда. Разумеется, мальчишка — Господи, что за волчица выкормила этого звереныша, каким чудом он говорить-то выучился? — понятия не имел, как за ней ухаживать. Это было видно по ней уже сейчас. Эдвард вернул ему оружие и задумчиво погладил бороду, пропуская между пальцев косички и вплетенные в них бусины. — Вина, мистер Вейн? Тот жадно покосился на стоящую на столе бутылку, но мотнул головой: — Впишите меня. Тич задумчиво хмыкнул и без лишней спешки поднялся. — Идемте, мистер Вейн. Послушаем, что нам скажет vox populi. Пусть команда развлечется. Эдвард не ошибся, ран действительно оказалось две. И если одна, на груди, явно была царапиной, которую лучше просто не трогать — и так уже запеклась, — то вторая до сих пор сочилась кровью. И видно было — никакой повязки надолго не хватит. — Эдвард, может быть, все же мистер Декк... — в конце концов, за что-то этот коновал получает же свою долю, и немалую!.. Но тот, оказывается, уже вышел. Мысленно попрощавшись с очередным ковром — это были не первые кровавые пятна на нем, но не у самого же входа, — Нетта бросила окровавленную салфетку на стол и достала из всегда стоявшей наготове шкатулки иглу, ланцет и моток шелковых ниток. Некстати вспомнилось, как Эдвард впервые заставил ее зашивать ему рассеченное плечо: «Не бойся, милая. Это не сложнее, чем штопать чулок». От него тогда пахло ромом, потом и кровью; по столу под его предплечьем — он сел, положив руку на столешницу, и чуть повернулся, чтобы ей было удобнее, — медленно растекалась темно-красная, удивительно яркая, блестящая лужа, в которой, дрожа, отражался огонек свечи, а промокший от крови рукав облепил плечо. И она резала эту мокрую ткань — по лезвиям ножниц расплывалась мутноватая пленка, они заржавели потом; дрожащими руками вдевала в непривычно изогнутую длинную иглу отбеленную нить, и по этой нити, как разлитое по свежей скатерти вино, расплывалось красное, противоестественным образом поднимаясь от раны вверх... — Не шевелись, — сказала она Вейну, хотя тот и так стоял, кажется, даже не моргая, глядя куда-то в стену. Открытая рана у него на боку — все же повезло: кажется, это были еще ребра, — зияла, Нетте даже показалось, что в глубине ее белеет кость. Она сжала губы и передвинула от кресла скамеечку для ног: вряд ли Эдвард хотел, чтобы его женщина битый час стояла перед этим уебищем на коленях. И в любом случае, сама она этого делать не собиралась точно. — ...Джентльмены, — все, кто не был слишком уж занят с девками или вовсе мертвецки пьян, повернулись на голос Тича, — позвольте представить вам мистера Вейна. Мистер Вейн хочет к нам присоединиться. Мистер Вейн стоял, исподлобья глядя на неспешно собирающуюся толпу, и молчал. Команда, не вполне понимая, чего от нее хочет капитан, молчала тоже — выжидательно. — Есть ли среди вас, джентльмены, кто-нибудь, кто готов уступить мистеру Вейну свою долю? Кто-то — как бы не О’Брайан — не выдержал, фыркнул; потом загоготал. Остальные подхватили — и чайки, до того вдохновенно разбиравшие чей-то неприбранный труп поодаль, вспорхнули, как стая воробьев. Тич повернулся к щенку: — Как видите, мистер Вейн, все не так просто. Вы можете занять место одного из этих джентльменов, если он согласится его вам уступить. Попытаете счастья? Тот обвел взглядом гогочущую толпу. — Кого-то убить, я не понял? — последние три слова слиплись в ту гнусную скороговорку, которой обычно разговаривает в далекой метрополии столичное отребье. Ну по крайней мере насчет волчицы стало понятнее — какая-то лондонская шлюха решила, что за морем сможет найти немного счастья, а вышло наоборот. Ну а привезла она приплод с собой или оскоромилась здесь, разница невелика. — Необязательно. Меня устроит, если вы придете к компромиссу. С любым из этих джентльменов, каждый из которых, не сомневаюсь, за удовольствие почтет проводить вас до выхода. Джентльмены?.. Нетта сердилась всякий раз, когда вспоминала те слова Эдварда про «штопать чулок». Даже когда уже попривыкла и перестала испуганно замирать всякий раз, когда он дергался или цедил сквозь зубы ругательства. В самом деле, какой вздор. Начать с того, что даже самый грубый чулок тоньше самой нежной кожи. Чулок не вздрагивает, когда в него втыкают иглу; он не чернеет и не распухает, если его плохо зашили; из дыры в чулке на тебя не брызжет кровь или что похуже — от последнего ее, впрочем, пока что берегла удача и умение Эдварда, — и ты не испачкаешь рук, пока его штопаешь. Чулок не бранится и не сквернословит, если ему что-то не нравится... правда, поцеловать он тоже не может и колечко уж точно не подарит. С другой стороны, — она завязала последний узел, отложила иглу и взяла кусок полотна, чтобы перевязать, — если ее попытается поцеловать этот... чулок, она воткнет ему ланцет в глаз. Сколько можно пялиться!.. — Я тебе в матери гожусь, — она обернула его торс широкой полосой бинта, прижимая тампон с корпией, затянула потуже, намотала еще пару витков. — Попроси Бетси еще раз, если опять подперло. Что подперло, было хорошо заметно: грубая ветхая ткань его домотканых бриджей — Нетта подозревала, что он снял их, как и рубаху, с какого-то увечного нищего, которому их из жалости подарили негры с не слишком преуспевающей плантации, — недвусмысленно топырилась в паху. Господи, и правда животное, не сказать хуже! Даже Эдвард, в целом малочувствительный к боли, после таких манипуляций предпочитал выпить вина и прилечь, если была возможность, и в неизменном поцелуе, который доставался Нетте в награду за работу, страсти обычно было не больше, чем в ее лоне после всего этого. Ну а в ней самой вид крови убивал всякое желание. — Готово, — она тщательно заправила край повязки и отошла вытереть руки. — Бери свою рвань и убирайся отсюда, вшивоносец. Его рубаха лежала там же, где он ее сбросил, и даже от стола ей было хорошо видно, как копошатся в ней насекомые. Не он первый и не он последний, и у кого их нет — но не в таком же количестве!.. ...Он, конечно, знал, что придется драться. Нет другого способа получить то, что хочешь. Драться, чтобы получить лишний кусок, когда от голода подводит живот. Драться, чтобы в дождь спать под крышей, а не в натекшей с навеса луже. Драться, чтобы кто-то сделал за тебя твою работу. Драться, чтобы никто не подумал, что тебе страшно. Тот, кто боится, оказывается в яме с известью раньше прочих, это все знают. Тот, кто не хочет работать, тоже там оказывается раньше времени. Вот только ебаная известь в конце концов ждет всех. Разве что ты оказываешься достаточно умен, чтобы оказаться подальше от этой ямы, этого острова и этого человека. Потом уже, несколько лет спустя, он понял, что оказался не столько умен, сколько удачлив — злоебучие бревна неминуемо задавили бы его, если бы не бочка. Хуй знает, зачем ее погрузили вместе с лесом — может, и не грузили, а просто забыли в трюме. Так или иначе, закрыта она оказалась неплотно, а яблочная гниль под босыми ногами была не хуже любой другой грязи, хотя по прибытии его и мутило от одного запаха яблок, а гниль на дне бочки была перемешана с его блевотиной. То и другое он оставил кораблю и морю, потихоньку выбравшись из трюма и спрыгнув в стоячую, дурно пахнущую воду гавани; горько-соленое, мерно плещущее, огромное залило глаза, ноздри, уши, забило глотку и чуть не задавило его, но он все-таки сумел, цепляясь за скользкий, обросший острыми раковинами бок корабля, удержаться на плаву, и морская вода смыла яблочную вонь и душную муть, измучавшую его в той темной тесноте; ну а на берегу очень скоро стало ясно, что мир здесь по большому счету мало отличается от того, к которому он привык. Здесь тоже надо было драться. — Ну что? — Эдвард, видимо, ходил ополоснуться — с волос и бороды капало, рубашка липла к мокрому телу, кафтан переброшен через плечо, кортик вместе с поясом в руках. — Где он? — Надеюсь, пошел дрочить. — Она чуть нахмурилась, отвечая на поцелуй, но Эдвард свободной рукой обнял ее, прижав к себе, и сладкая дрожь прогнала раздражение. — Ты не сказал, что он тебе еще понадобится. — Хотел ему кое-что объяснить. — Он погладил ее щеку, потом — все так же, тыльной стороной ладони — тронул, дразня, сосок. — Ничего, потом. Гленнард не станет связываться со мной из-за десятка долбоебов. По крайней мере, прямо сегодня. Она забрала у него одежду и пояс с оружием, положила на кушетку. — А ты с Гленнардом? Из-за одного-единственного? — Не твоего ума дело, женщина, — он прижал пальцы к ее губам, смягчая грубость сказанного. — Иди ко мне. — ...Джентльмены?.. — Тич обвел команду взглядом, выбирая. Здесь, впрочем, не было никого из тех, кого ему было бы сколько-нибудь жаль потерять, кроме разве что Хэндса. Но Израэль вряд ли... — Капитан, — тот как подслушал, — я бы показал этому... мистеру Вейну, как пройти нахуй. Широкая ухмылка топорщила его рыжую бороду, рука в нетерпении плясала на эфесе. — Будьте любезны, мистер Хэндс, — кивнул Тич. Его не вполне устраивал этот расклад, но менять что-то было поздно. Краем глаза он заметил, как дернулся кадык на шее Вейна. Что ж, если щенок сладит с квартирмейстером, надо будет в дальнейшем внимательнее поглядывать под ноги — мало ли кто еще алмазы рассыпал. Парни раздались в стороны, образуя подобие круга с Хэндсом в центре. — Итак, мистер Вейн, вы все еще можете покинуть наш скромный лагерь, — он сказал это мягче, чем собирался. Тот наклонил голову, словно исподлобья ему было лучше видно противника; потом втянул носом воздух — сплюнуть, видно, не хватило слюны, — и хрипло выдохнул: — Хуй тебе, черная борода. ***

три года спустя

Солнце уже коснулось воды, когда они, наконец, зачалились и спустили первые шлюпки. Пока разгружались, пока считали, пока капитан махнул: иди, мол, — почти стемнело. Напоенный водой песок чавкнул, подаваясь под ногой; Чарльз сощурился, вглядываясь в огоньки на берегу: к которому пойти?.. — Мисс Элинор, — послышался откуда-то неподалеку нерешительный тоненький голос. Девчонка, совсем мелкая, надо же, — темнеет. — Ну и что? — с замечательным равнодушием ответил ему другой, тоже девчачий. — Пора домой, — нерешительно — и неохотно — объяснил первый. — Это мне решать, — энергично и с той долей высокомерия, что безошибочно отличает тон, которым хозяйские дети разговаривают с черной прислугой, ответила вторая девочка. Вейн сплюнул, но зачем-то все же всмотрелся в сумерки — только чтобы различить два силуэта недалеко от кромки воды: повыше и пониже. Черная была та, что пониже, в белом платье; про ее хозяйку и того было не сказать, он больше догадался, чем разглядел, что косички у нее светлые. — Ну и птички допоздна гуляют, — восхитился рядом с ним Дик. — Пойти пощипать?.. — задумчиво причмокнув, протянул О’Брайан, потом сам себе ответил: — Неохота... Тем более, что там, где стояли девчонки, уже никого не было. — Спугнули, — с сожалением сказал Дик. — Да и похуй, — равнодушно отозвался Чарльз, снова обращая взгляд к гостеприимным кострам на пляже Нассау. Мало, что ли, на острове выпивки и баб, еще за этими соплюхами гоняться. Нахуй надо.