Цветы абрикоса

У Юан глаза как измаранная нефтью вода, у Юан волосы как смешанная с песком пыль. Вся она — как ящерицы, сливающиеся цветом со стеной, чтобы избежать взгляда хищника, непревзойденные мастера маскировки. Ничего из этого ей больше не надо. — Уверена? — спрашивает Чуя. В руках у него картонная упаковка с очередным поп-айдолом на картинке. Юан только зло передергивает обнаженными плечами, прежде чем накинуть на них белую тряпку — чтобы потом не стоять под душем, пытаясь отскрести с кожи следы мочалкой. Чуя вздыхает, но послушно опускается рядом, выдавливает небольшого червячка краски из тюбика на ладонь — голую, про специальные перчатки, идущие в комплекте, они забыли. На пол падает позабытая инструкция с яркими схемами и радостными девушками, наигранно улыбающимися фотографу. У них нет ни ободранных коленей, ни ссадин на щеках, они идеальны, как куклы, как принцессы на обложках иностранных книг. Но Чуя отпихивает их носком кроссовка в сторону и даже не смотрит. Значит, в такой идеальности нет никакого смысла, раз Юан так легко смогла украсть его внимание. Не только у неизвестных ей моделей, но и у остальных членов банды: в этом убежище, кроме них, нет никого, Юан утащила Чую тайком, не желая посвящать в свои планы кого-то еще. Что ей скажет Ширасэ, когда они вернутся? Накричит за то, что увела Чую от стада, лишив их защиты на целый день? Она поджимает губы. Ей все равно. Грубому, громкому Ширасэ никогда не стать таким же как Чуя, пусть он притворяется, что удерживает поводок. Серое остается серым, будь это волчья шерсть или сталь ножа-бабочки, а Юан... Юан больше не будет бесцветной, нет. Больше не будет стараться затеряться на фоне полуразрушенных зданий, пыльных переулков, словно хамелеон, прячущийся от змеи. Не теперь, когда у них — у нее — есть Чуя. Яркий, рыжий, словно сказка, словно солнце, Чуя. Чуя, что никому не даст их в обиду. Что сейчас осторожно путается пальцами в ее волосах, стараясь распределить краску равномерно, не пропустив ни одного участка. Юан довольно жмурится под аккуратными прикосновениями. Ей кажется это справедливым: Чуя дал ей обещание, когда она застегнула на его запястье синий браслет, сейчас ее очередь клясться ему в верности, страшно, искренне. Если когда-нибудь ты меня оставишь, говорит ему Юан — не вслух, но каждой окрашенной прядью, — я не смогу больше скрыться в тени. Я больше не хочу скрываться в тени. Впрочем, честный, наивный Чуя их не оставит. Пока Ширасэ хлопает его по плечу и требует расплаты за козырь, пока Юан виснет у него на локте и лжет, что кроме Овец его никто не примет, — Чуя никуда не уйдет. Ради этого Юан готова приносить ему присягу сколько угодно раз. И закрывать глаза, когда он хмурится и засекает на телефоне время, — тоже. Прохладными, осенними вечерами солнце падает за крыши домов слишком быстро: когда они заканчивают промывать и сушить полотенцем волосы, на улице уже почти ночь. — Завтра у мафии рейд, — предупреждает Чуя, пока Юан расстилает на полу импровизированный спальник. — Не выходи из укрытия. Юан кивает, но спохватывается, что в темной комнате он не увидит жеста, и отвечает: — Как скажешь, — и добавляет, не в силах удержаться, — ваше величество. — Да не король я, — бурчит Чуя и отворачивается. — Спи давай. Заботы в его голосе все еще больше, чем раздражения, пусть даже услышать ее тяжело. Ничего, думает Юан и накручивает розовую прядь на палец, ничего страшного. Скоро Чуя смирится. Скоро Чуя примет корону, как ему и полагается, и тогда полноправным Королем Овец уже никто и ничто не сможет управлять — ни чувство вины, ни загадки прошлого, ни его подданные во главе с хитрецом Ширасэ. Никто и ничто, кроме самой Юан — ведь всем королям нужны королевы, это известно даже девочкам с самых грязных портовых улиц. Воровкам, обманщицам, преступницам — достойным принцессам Чаши, вырастающим, чтобы сесть на трон рядом с кем-то, или не вырастающим вовсе. Успокоенная этой мыслью, она засыпает. Браслет чуть неудобно сдавливает запястье, но с напоминанием о том, кто она и кому принадлежит, Юан не расстается даже во сне. Чуя сидит на подоконнике, смотрит в окно; свет луны, разрезанной пополам пятым небоскребом Портовой Мафии, не касается его испачканных в розовой краске рук, но озаряет лицо.