красно-жёлтые дни

скоро тебя не станет. сказать тебе, и ты ткнёшь меня локтем в бок, сморщив веснушчатый нос в улыбке — «брось нагонять тоску, тозиер, рановато думать о смерти в семнадцать». я покачаю головой и пожму плечами: ты прав, семнадцать — совсем не про смерть. семнадцать про тоскливую школу, про сонные тени от ресниц на щеках, когда засыпаешь под тягомотную геометрию, про сонную воду луж на сонных улицах дерри, про разодранные в кровь коленки, мерный стрекот велосипедной цепи, про алюминиевый шелест пачки из-под чипсов. семнадцать — циферки в сетке календаря на стене твоей спальни, по которому ты водишь тонкими пальцами, отмечая прошедший день лета крестиком. каждый раз, когда мой доисторический велик ломается, ты картинно закатываешь глаза, но все-таки разрешаешь мне проехаться на багажнике своего. я прижимаюсь щекой к твоей спине, там, где костлявые лопатки мнут полосатую ткань футболки, где растрепанные от ветра волосы завитками падают на белую шею, ты отталкиваешься потертыми кроссовками от тротуара — «ладно уж, поехали, только держись покрепче». я обнимаю тебя за талию, честно, я держусь. стараюсь держаться, даже когда ночью половицы под моей кроватью превращаются в огромную дыру, достающую до самого центра земли, и меня затягивает туда, зятягивает сквозь тягучие слои магмы, в которых нечем дышать и совсем ничего не видно — я вытираю холодный пот со лба и пытаюсь успокоить бешено стучащее сердце, думая о том, что может быть, стоит одолжить у тебя таблетки от тахикардии. ну чего, в самом деле бояться? ужасы кончились четыре года назад, ночь в канализации давно позади, все наши метафизические злоключения утекли сквозь пальцы горсткой речного песка, скрылись в клубах пыли за поворотом шоссе, растворились в лучах заката на горизонте, и теперь лишь иногда всплывают в памяти, как давнишний ночной кошмар или страшилка, рассказанная старшим братом на хэллоуин, как дрожащие огоньки в глазах по-детски зловещих фонариков-тыкв. все из нас — просто подростки, которым хочется сутками напролёт болтать о сексе и экзаменах, прогуливать уроки на заднем дворе школы, опираясь спиной о шершавую стену подсобки, царапать локти о раскалённый под солнцем асфальт, заходится в приступах кашля от первой выкуренной сигареты, строить планы на будущее и смотреть на мир — неизведанный и сияющий, просто, черт возьми, жить нормальную жизнь, но все из нас понимают, что такой роскоши нам не светит. понимают, отлично — это ясно, как небо безоблачным днём, только никто не говорит об этом, потому что от таких разговоров пересыхает в горле и перестает слушаться язык, никак не давая выдавить два простых слова — оно вернётся. хочешь — прячься от него, а хочешь — нет, все равно найдёт нас, разобьёт вдребезги и вывернет наизнанку, заманит в темноту, в липкую чёрную бездну, заставит размазывать кровь и слезы по щекам, оставит зияющую рану в груди, заберёт у нас — у меня — всё, я хватаю исчезающий воздух ртом, я хватаюсь за твои ладони своими, судорожно пытаясь восстановить дыхание. «эй, тихо, ричи, это же просто плохой сон», говоришь ты, сонный, живой и тёплый, рядом со мной, и я верю тебе, утыкаюсь в твою шею, обжигая кожу горячим дыханием. миллиард моих дурацких шуток — только для того, чтобы ты рассмеялся. словно каждый звук твоего смеха — ещё один огонёк в этой гребаной мгле, словно если я смогу удержать улыбку на твоих губах достаточно долго, тьма рассеется и все снова будет в порядке. тогда я смогу забыть о том, что однажды тот плохой сон станет явью, что моя куртка насквозь вымокнет от твоей крови, что ты из последних сил сожмёшь мою руку в своей, пока не побелеют костяшки, и прикажешь мне спасаться, бежать отсюда к чертовой матери, бежать, если меня ещё держут ноги. и я не смогу отказать тебе, повинуюсь, взглянув на тебя в последний раз, а потом буду долго кричать, пока не откажут лёгкие, пока не раздеру глотку, не порву голосовые связки, кричать так, слово это чему-то поможет, глядя на развалины старого дома в ураганах пыли. потом кто-то сожмёт мое плечо и траурным голосом выдохнет скрипучее «мне так жаль», обнимет, сунет платок, чтобы вытереть слезы, посоветует мне не отчаиваться — мне не поможет, но я не виню их. эдди, слышишь, эдди, ты не один, у меня в груди точно такая же дыра, как и та, что тебя погубила. им ее, правда, не видно, зато мне видно отлично — я даже могу запустить в неё пальцы, поковыряться во внутренностях, пустить по рубашке тонкие струйки крови, они побегут бордовыми змейками вниз по клетчатым рукавам. ее уже ничего не заполнит, я в курсе, она как кабинет труда в подвале нашей школы, куда никогда не проникает солнечный свет — не заполнит, хоть тысячу раз выцарапай твоё имя на деревянном заборе, хоть пытайся сосчитать по памяти мириады веснушек на твоём носу, хоть вспоминай в мельчайших деталях наш первый поцелуй в кабинке школьного туалета. губы с маленькой трещинкой, неловко прижатые к моим, сбившиеся дыхание, раскрасневшихся щеки, тепло кожи под слоями футболок. после поцелуя я надеваю очки, вытирая запотевшие стекла о штанину джинс, ты заводишь руки за спину и прислоняешься к белым квадратикам холодной плитки — мы оба ничего не говорим, просто долго-долго смотрим друг на друга и улыбаемся. секунды превращаются в минуты, моменты растягиваются в тонкую нить, как сладкая до приторности клубничная жевачка, да и ещё бы — нам же семнадцать, и мы только что открыли самый лучший способ убить время, пока прогуливаем физику. в семнадцать не думают о смерти, в семнадцать думают о начинающемся лете, бронзовых от солнца волосах мальчика, который тебе так сильно нравится, о его острых коленках и тонких линиях рук, о том, как хочется постоянно с ним целоваться, и о том, как внутри взрываются фейерверки, когда понимаешь, что ему хочется точно того же. мальчику ни в коем случае нельзя проболтаться, как много он для тебя значит, ведь иначе его можно спугнуть, упустить, это ведь мимолетно, как солнечный зайчик, рыжий блик на потолке моей спальни июньским утром. эдди, ты не должен знать, что если утром в желтом школьном автобусе я не найду тебя на привычном потрескавшемся сидении, для меня словно не встанет солнце. ты не должен знать, что однажды наша с тобой жизнь станет совсем другой, ведь пока она очень хорошая. до бед — далеко, дерри — дом, дымка заката на его улицах розовая, цепь велика регулярно заклинивает, твой смех разносится звоном по окрестным пустым шоссе, твои пальцы переплетены с моими, впереди — бесконечность медово-золотистых дней. знать это — как вгонять иголки себе под ногти, как ломать стекло голыми руками, как медленно снимать частички кожи острым лезвием бритвы. милый, я бы все отдал, я бы все сделал, хоть сгорел заживо, лишь бы это оказалось ложью, но только я знаю — это правда. ты морщишь веснушчатый нос в своей самой прекрасной улыбке, эдди, сейчас ты рядом со мной, но скоро все будет иначе. скоро тебя не станет.