два минус один, плюс два

Сион улыбается мило и кивает очередным знакомым-незнакомым людям по привычке держась за рукав кофты брата. Донмен радостно щебечет, собирая внимание всех людей вокруг, как маленькое солнышко, и Дончжу рядом с братом становится неуютно. Люди смотрят на него, но, боже, какой тогда из него актер, если он не принимает чужие взгляды как данность? Проблема в том, что люди смотрят на него, но видят они что-то свое. Дончжу даже знает, что. Он не капризный ребенок, чтобы обижаться на это даже сейчас, но задевает такое отношение на удивление болезненно, будто он не пытается часами выстроить вокруг себя стены из неприступности, чтобы не мучить себя размышлениями о подобных взглядах. Но не может Сион не думать и не понимать, что люди видят в нем только Донмена! Будто он, Сон Дончжу, не человек вовсе, а осколок, отражающий своего старшего брата, во всем ему уподобляющийся и похожий. Их часто путают – Сион улыбается понятливо и прощает (хотя в душе в очередной раз что-то трескается). Он не любит смотреть в зеркала. Видеть там не самого себя почти больно. Это идет из детства. Они с братом всегда были близки – настолько, что даже родители иногда затруднялись сказать, кто из них кто. А ведь они даже не близнецы, лишь двойняшки. Но теперь, когда хочется иметь что-то свое, особенное, получается так, что на Сиона не остается ничего. Брат старший и не задумывается о таких вещах, поэтому он забирает себе все хорошие черты: он добр, весел, он душа компании, он талантливый музыкант и настоящий маленький плюшевый малыш, которого за щечки потрепать хочет каждый: от сурового Лидо и Харина до такого же милого (конечно, он никогда не признает этого) Хвануна. Дончжу, чтобы не быть бледной копией, которой он и так для всех является, нужно выкрутиться хоть как-то, и это погружает его в пучину уныния и какого-то сплина. Вот он и становится тем, кто вечно чем-то недоволен, кто ведет себя как самый взрослый в семье, серьезный. Он не музыкант, само собой нет (хотя петь ему нравится до боли в крепко сжатых в кулак пальцах), он – самый настоящий актер, будущий артист театра. Пока хорошо отыгрывать получается только то, что ему совсем не больно откидывать все свои увлечения и черты, чтобы хотя бы в чем-то отличаться от собственного двойника (или не быть им, этим самым двойником, для всех многочисленных друзей). За роль Анти-Донмена ему должны Оскар дать, потому что так самоотверженно играть греческую трагедию в одном лице умеет только Дончжу. Он привык уже не отзываться на родное имя – потому что оно тоже осколок от чужого – и все зовут его Сионом. На самом деле, выбирая себе прозвище, Дончжу не определялся, отсылка ли это к холму Сион, на котором стоит Иерусалим или просто извращенское произнесение его фамилии, но никого это в принципе не интересует. Все рады тому, что у него есть прозвище. Потому что всегда случаются неловкие паузы, когда люди, обращаясь к нему, зовут его именем брата. Дончжу в такие моменты только понимающе улыбается (внутри уже крошиться и нечему), и машет рукой, мол, пустяки. Никто и не подозревает, насколько это не пустяки для него. Он настолько волнуется о том, чтобы не походить на брата, что идет на совсем крайние меры, начинает менять стиль в одежде с привычных джинсов-свитеров, в которых они с братом ходили оба сколько себя помнили, на непривычный набор брюки-рубашка. Ки обычно шутит, что это идеальное дополнение к его образу маленького аристократа, с недовольной моськой на лице и разговорами об искусстве. Сион улыбается криво и привычно для всех ворчит, понимая, что все вокруг знают причину в нем перемен. Они не придают этому никакого значения, даже старший, считая, что это просто его возрастное. Дончжу запихивает себя в неудобные рамки и пытается делать вид, что это действительно то, до чего он сам дорос. Так люди хотя бы отличают его от брата. Сиону бы хотелось, чтобы его еще хоть кто-нибудь понял, но это, вероятно, что-то из высших сфер несбывшихся надежд, поэтому он просто опускает руки и дальше движется в сторону отрицания, стараясь стать как можно менее похожим на брата. У него нет пухлых щечек, а острые скулы, и волосы у него горят кармином, не чета коричному простому цвету волос старшего. Сион высокомерно поднимает подбородок и надевает на голову колючую корону, которая сдавливает ему голову и причиняет боль. Он привыкает и к этому, просто потому, что это дает ему возможность перестать быть осколком от отражения собственного брата. Сколько бы это было бы некомфортно и не-его, он прекрасно справляется, потому что ни у кого из их большой компании не поворачивается язык случайно перепутать его по имени с Донменом. Потому что он Сон Сион. И отлично отыгрывает эту роль, даже когда спит. Дончжу хочет верить, что однажды маска станет привычной и перестанет причинять ему боль. Стоит еще немного потерпеть. Гонхи появляется в их компании благодаря Хвануну – честно сказать, все сначала думали, что они сладкая парочка, но на удивление воинственный Е открещивается от любых намеков в этом направлении, а Гонхи просто привычно растягивает губы в широкой улыбке. Он вообще много и со вкусом улыбается, будто любая мелочь в жизни вызывает в нем какие-то чувства. Его восторженность совершенно не сочетается с его очень рациональным складом ума и учебой на инженера. Гонхи много болтает и еще больше смеется. Он кажется простачком, но легко уделывает в споре главных умников их компании (и по совместительству старших) – Енджо и Енхун стараются делать вид, что они не повержены, но все принимают Гонхи как безоговорочного победителя в спорах. У Ли веселый синий цвет волос и прямоугольный подбородок, о который можно порезаться, честное слово. Ли, в первую их встречу, мягко улыбаясь, спрашивает: - Сион, в смысле дарохранительница? – он весело подмигивает, будто намекает на что-то, и мимолетно касается голого запястья, заставляя и без того беспокойное сердце Сона биться в два раза быстрее. А после, чуть склонив голову, вдруг говорит: - Но Дончжу мне нравится больше. И он, как дурак, тает от этого. Сион почти не сопротивляется – он влюблен до беспамятства, потому что Гонхи заставляет его почувствовать себя особенным, даже не так. Гонхи умудряется дать Дончжу наконец почувствовать себя самим собой, каким-то еще ребенком, простым парнем, который ни капельки не бледная копия своего старшего брата. Он зовет его исключительно родным именем и никак иначе, и все время как-то по-особенному растягивает свои лягушачьи губы в улыбке-усмешке. Сион знает, что Гонхи питает странное притяжение к Донмену. От него вообще в жизни мало что скрывается, но интерес такого человека как Ли к старшему он до последнего пытается как-то игнорировать. Ему хочется оставить себе хоть какую-то лазейку, чтобы не получить по итогу разбитое сердце, но ведь факты на лицо. Рядом с Донменом Гонхи шумный, веселый и деятельный, все время окружает его какой-то веселой мишурой из слов и хаотичных действий. Кажется, будто брат становится центром урагана, имя которому – Ли Гонхи, и который просто счастлив творить подобное для одного конкретного человека. Все каким-то образом вечно оказываются втянуты в очередную его проделку, и даже сам Дончжу оказывается в этом водовороте, одним из бесконечного числа потоков, окружающих брата во всем сиянии его милого, домашнего образа, который привлекает гораздо больше, чем строгая холодность младшего. На глазах вскипают слезы, как в далеком детстве, когда любимую игрушку приходится делить на двоих. Когда приходится соглашаться, чтобы ее назвали Дондон, в честь них обоих, а не Хоши, как хотелось бы самому Дончжу, когда этот мишка был его. Он всю жизнь делит с Донменом все напополам: одежду, завтраки и обеды, характер (который прекрасно скрывает за актерской игрой) и даже чертову влюбленность. Только вот последнее делить совсем не хочется. Потому что Донмену наплевать на Гонхи; они просто друзья, кому, как не младшему знать все об отношении брата к другим людям? Вот и получается, что они находятся в самом дурацком треугольнике, который никогда не получит нормальной развязки. Сиону все равно ходить с разбитым сердцем, потому что для Гонхи он не особенный. Это лишь мнимые желания самого Дончжу. Глупо не влюбиться в человека, который первый заметил в тебе тебя, а не с благодарностью принял от безысходности выбранный образ, чтобы не путаться. У Дончжу на руках всегда осколки: от тысяч зеркал, в которых он множится лишь тенью брата; собственной гордости, которой он поступается, изо дня в день влезая в ненавистные брюки, чтобы на секунду и самому попытаться поверить, что он действительно Сон Сион; собственного сердца, разрушенного чужой нелепой улыбкой. Гонхи целует его, и что-то внутри замирает на секунду, а потом очень больно ухает вниз – это вера в то, что он все-таки был каким-то особенным, тоже разбивается на режущие внутренности шрапнелью осколки. - Я не Донмен,- говорит он, едва малодушие отступает и он умудряется отстраниться от самого пленительного ощущения в своей жизни. Ему больно говорить это вслух, потому что подобное выворачивает его наизнанку. Но и не сказать не может, потому что иначе разрушит себя до основания (хотя казалось бы, куда больше). Ли обнимает его и чуть поднимает голову, чтобы смотреть ему в лицо (потому что Дончжу все же выше). Он не улыбается и выглядит непривычно серьезным, и это в этом есть выражение какой-то мысли, но затуманенный разум даже не хочет воспринимать, какой. - Я никогда так и не думал, Дончжу, - очень серьезно говорят ему, касаясь чувствительной кожи на шее, пальцами нежно поглаживая затылок. – Не думаешь же ты, что я решил найти в тебе замену твоему брату? Сион смотрит с мукой в чужие темные и серьезные глаза и просто тяжело вздыхает, пряча глаза. Да, он так думает. Потому что, ну, разве может быть иначе? Что он из себя представляет? Полную антитезу брату, которая настолько прошита фальшивым актерством, что это заметит и ребенок? Никто никогда не пытался взглянуть на него самого, под глупую скорлупу его попыток отличиться. Гонхи притягивает его к себе ближе и прижимается лбом к чужому виску, и Дончжу готов растаять от этого. - Если бы мне был нужен Донмен, я бы пошел к нему, понимаешь ты это, глупый ребенок? Я пришел к тебе не потому, что в меня не влюблен твой брат. Я пришел потому, что я влюблен в тебя. Мне нравится Сон Сион, и мне нравится Сон Дончжу, которого ты спрятал глубоко внутри. Мне нравится вечно ворчащий «английский принц» и наивный ребенок, который любит есть цветные хлопья с персонажами мультиков на коробках на завтрак. Сион – не зря дарохранительница, потому что он хранит за собой ранимого и потерянного Дончжу, до которого я стремлюсь достучаться. Гонхи улыбается, тем самым образом, из-за которого что-то внутри с треском и болью становится на место, будто неправильно сросшийся перелом ломают снова, чтобы вылечить. Он прячет лицо в чужом плече – хотя никогда не плачет – и получает поддержку от серьезного, совсем непривычного Гонхи, который в ответ гладит его по красным как барбарис волосам, и что-то успокаивающе шепчет. Ли зовет его Дончжу и говорит, что хочет подарить ему милый свитер с дурацкими медведями, который он присмотрел в торговом центре недавно. И наверное, это будет самый ужасный подарок в жизни Сиона. Но Дончжу уже ждет не дождется, когда сможет надеть его.