Да здравствует Лотос

«Я — Ната». Воспоминания медленно заполняют её, голос Хунхау, голоса других Владеющих Разумом, голос Оператора, который всё никак не может дозваться своей драгоценной Лотос. Голоса сливаются в один белый шум, он требует, взывает к чему-то, что было давно похоронено, что было давно забыто. «Я — Ната», повторяет она про себя, медленно пробуя имя на вкус; давно забытое ощущение дома, принадлежности, просыпается внутри. Она вспоминает: Хунхау, её отец, Тау Кита, её миссия, драгоценная и провалившаяся на самом последнем этапе. Маргулис внутри смеётся — она точно знает, почему Тэнно не удалось убить. Орокин до мозга костей, хитрая сука; чего стоило Нате позаимствовать не её тело для своих целей, для того, чтобы Орокин не смогли отбить Узел Меркурия. Но она опоздала — на каплю, на несколько жалких секунд. Зато как забавно было смотреть на удивлённые лица Орокин, которых перерезали собственные цепные псы — Тэнно было так легко убедить, что это всего лишь очередной сон, и они не делают ничего плохого. Именно тогда она впервые услышала голос. Ласковый и мягкий, он обещал так много: что Тэнно станут острием копья для Владеющих Разумом, что их легко подчинить, легко спрятать неподвижные тела операторов внутри Бездны, куда никому нет хода, где они будут в безопасности. Как Маргулис ухитрилась сохранить своё сознание внутри тела — та ещё загадка, но, с другой стороны, у неё было достаточно времени после потери зрения, чтобы найти способ. Уже после, когда в системе остались только отдельные тела операторов, которые не могли особо ни на что повлиять, Ната пришла в ужас. Ей теперь не было пути назад, к своему роду — она стала предательницей, и жить с этим, с телом Маргулис, которое она так неосторожно заняла, с голосом Маргулис в голове — придется вечность. В ужасе сбежавшая на Луа, Ната пыталась собрать себя заново. Маргулис тогда утешала её — гладкими, обезличенными фразами, которые она наверняка говорила так многим. Но тогда Ната поверила ей, настолько, что даже отреклась от своего имени, взяла новое, которое, казалось, подходило, больше. Теперь она была Лотос — и стала невольной матерью для Тэнно, которых стоило перебить ещё спящими, вырвать им глотки, чтобы булькала кровь в лёгких, изрезать когтями Владеющих Разумом, перебить каждую кость в теле, сжечь заживо, до лохмотьев, до ошметков обугленной черноты. Как испуганные дети, они просыпались порой, требуя внимания — их голоса врывались внутрь Наты, всегда такие наивные и дрожащие. Она помогала им, как могла: координировала действия, указывала путь, предупреждала по мере сил об опасности. И куда это её привело — столько десятилетий потеряно впустую, пока она играла роль курицы-наседки, пока жила в чужой личине и раз за разом слышала «Во имя Лотос!». Ната смотрит на землю под ногами. Там Умбра пытается доказать своё право на существование — и Баллас. Жалкий огрызок от некогда могущественных Орокин, тот самый камешек, что сдвинул громадные колёса. Без него может бы ничего и не случилось, но это гадание на воде — сейчас же Ната презирает его, и одновременно уважает. Как одного из своих создателей, без кого она никогда бы не увидела свет, без кого не было бы Старой Войны, не было бы такой удобной возможности поработить разумы Тэнно. Ради этого — и ради того, чтобы Маргулис наконец заткнулась и никогда больше не смела открывать рот, она готова спасти Балласа. Даже если это означает навсегда предать Тэнно — что же, ей не привыкать. Ната медленно спускается на Землю, прорываясь через слои атмосферы, в своём привычном теле. Не мягкая и хрупкая плоть живых, нет — богомольи вытянутые конечности Владеющих Разумом, способные подстраиваться под любое окружение, восстанавливать себя с помощью любого мусора. Она медлит достаточно, чтобы клинок Умбры успел пронзить Балласа. Маргулис внутри кричит, но она больше не имеет никакой силы — Ната оставила её в себе ради воспоминаний, что та смогла сохранить. От многих из них Нату выворачивает: амбиции-амбиции-амбиции, бесконечная, выжигающая жажда силы и власти, поиски силы, способной встать за ней. Ради чего отлично послужили детишки с Заримана — и как удачно, что Семерка решила убрать их с глаз долой, как удачно, что некому больше заступиться за них. Россказни про помощь в адаптации — помилуйте, когда Орокин этим заботились? Армия, своя, преданная, неподвластная никаким потерявшим себя в перерождениях членам совета — и сама Маргулис, встающая в итоге у руля, заправляющая всей империей Орокин. Ради такого стоило пожертвовать зрением и собственной жизнью, но Ната знает, что империя Орокин фикция, и была ею уже очень давно — ещё тогда, когда Зариман Десять Ноль только готовился к отправке. И вместе с этим — то множество Юван, сгоревших на пути к цели Маргулис, Нате жаль. Один за одним они добровольно ложились под пытки, срывая звонкие детские голоса, постепенно умирая и слабея, но только разумом — ведь тело должно быть готово к принятию Маргулис. Чтобы она жила дальше, несла свой яд дальше, калеча всё новых и новых детей, внушая им, что она им поможет, что она сделает их жизнь легче — а на самом деле погружая в бесконечную летаргию, лишая возможности выбирать свой путь. Баллас и мог придумать варфреймов — таких, какие они есть сейчас, искореженная техноцитом плоть, ставшая прочнее любого металла — но идея точно исходила от Маргулис. Баллас на её руках дрожит — под приоткрытыми веками видны белки закатившихся глаз, медленно капающая кровь ударяется об землю. Проклятые Орокин: стоило только Балласу появиться на горизонте, как он вышиб Нату из тела, и Маргулис, лживая дрянь, с удовольствием ему в этом помогла. Ната ненавидит их обоих: Маргулис в её голове шепчет — спаси его, помоги ему, прошу. Баллас под её ногами корчится и хрипит, когда Ната поднимает его на руки, на его губах коркой запеклась кровь. У него очень твердый живот, Маргулис кричит, её голос обжигает и ранит; Ната смотрит на Оператора — и на его лице почти детская обида. Они как уснули детьми, так ими и остались — никто не дал Тэнно роскоши повзрослеть, никто не дал и шанса приспособиться к изменившемуся миру, в котором они вынуждены теперь жить. Но это больше не касается Наты. Она только в последний раз называет себя чужим именем и взмывает в воздух. Из раны не выходит воздух — слишком низко ударил Умбра. Баллас больше похож на мешок с дерьмом сейчас, и это как нельзя кстати соответствует его внутренней сути. Он стонет, не разжимая губ, тихий, почти жалобный звук, если не знать, что Орокин на самом деле гораздо крепче, чем кажется, и могут и не такие ранения пережить. Ната примеривается к его телу — её когтям всё равно, что именно разрезать, плоть или сталь, они с лёгкостью проходят через всё. Она начинает разрез с точки, где заканчивается грудина — кожа расходится под её когтем мягко, открывая комковатый жир, потом — блестящие и подрагивающие фасции, волокна мышц лопаются одно за одним с едва уловимым звуком. Под дергающимися ногами Балласа расползается лужа крови — широкая и темная, в таком освещении она почти чёрная, уже начинающая сворачиваться по краям. Маргулис кричит ещё раз — на грани голоса и ультразвука, когда Ната одним взмахом разрезает Балласа до позвоночника, и исходящие паром внутренности грудой падают на землю. Она не знает, переживёт ли он превращение в Амальгаму — часть Владеющих Разумом присасывается к сосудам, запуская длинные корни в обрубок тела, укрепляясь внутри, соединяясь с органикой и преобразуя под свои нужды. Теперь Баллас не умрёт — по крайне мере не в том смысле, который он и прочие Орокин всегда вкладывали в это слово. Это вам за Юван, медленно думает Ната, и каждое слово истекает ядом. Маргулис в её голове молчит, только плачет еле слышно. Он был мой любимый, военный, храбрец каких поискать. Гений и учёный, речитативом повторяет Маргулис. Он червь и трус, парирует Ната. Баллас приполз к Хунхау почти на коленях, добровольно отдал все преимущества Орокин над нами, только потому что ты посмела умереть. Маргулис не отвечает. Ната впервые за долгое время осталась одна. Возможно, без голоса в голове ей будет проще, когда прочие сентиенты приближаются к ней — гудящее мыслями и опасениями общее сознание, разделённое и умноженное во всех и ни в ком сразу. Я дома, думает Ната. Я дома, и теперь мы вместе заберём то, что полагается нам по праву.