Исповедь

Я не знаю, когда именно я сломалась. Не помню конкретного момента. Возможно, это было совсем недавно - буквально в прошлом году, когда меня предали в очередной раз. Возможно, это случилось намного раньше - допустим, с первым «Уродка!», выкрикнутым в спину каким-то придурком в школе. Да это и не важно. Главное, я хорошо помню день, когда меня начали собирать обратно: двадцать второе декабря. Твоё первое мне сообщение. Стандартное: адрес, фотография и несколько слов о себе (зато каких). «Боги, ты звучишь, как моя мечта», – и я ни с кем и никогда не была настолько честна в своём ответе. Так и закрутилось. Я тянула с обещанным письмом, как могла, цепляясь за любую причину не идти на почту: элементарно боялась, что на этом наше общение закончится. Боялась, что прекрасный человек снова уйдёт из моей жизни; человек, рядом с которым я наконец-то могла позволить себе почувствовать себя слабой. А я так устала быть для всех сильной. Ты лепила меня ежесекундно, каждым словом своим замазывая трещину души. И будь я пластилином, глиной податливой или хотя бы гипсом, плавким к рукам, в этом бы не было ничего необычного, но я была чёртовой асфальтовой крошкой - той самой, с раздолбаных дорог окраин нашей необъятной, по которым каждый божий день проезжаются тракторами и КАМАЗами. Но с тобой. С тобой я чувствовала себя единой. Целой. Живой и совершенной. Ты научила меня любить себя. Сделала то, с чем не смогли справиться психологи и препараты. Быстро, легко и так изящно, будто из «болота тащить бегемота» - твой способ развлечь себя за ежедневной послеобеденной чашкой чая. Удивительно, но момента, когда я влюбилась, я не помню тоже. Просто в один прекрасный день проснулась с мыслью, что с тобой я счастлива. Только с тобой. Только ты. И только я. Я писала тебе (недавно, по сути, а по ощущениям - целую вечность назад), что я испугалась того, как быстро у нас с тобой всё закружилось - или вскружилась, моя голова, - и это была такая около-правда, из-за которой до сих пор я вою волком. Потому что чёрта с два у меня хватило бы слов (и до сих пор не хватает, собственно) объяснить, как это непонятно, непривычно, эгоистично и до ужаса неуютно, - полиамору не хотеть делить человека с кем-то ещё. Я сделала ошибку. Я сделала её осознанно, сама выбрала грабли - чугунные, чтобы по голове ударили побольнее. «Топи себя в другом человеке, её оставь, она же счастлива», - и я себя утопила. Убедила сама себя, что влюбилась. Убедила, что могу быть счастлива и так. Убедила, что могу без тебя. (Не могу.) Я до сих пор тебе пишу: редко, очень редко, ничтожно редко в сравнении с сутками напролёт, что мы проводили вместе когда-то… тогда. Я просто не могу не писать - когда-то считала, что чувства можно скрыть за творчеством, но, если великий писал: «…Я любил немногих, однако - сильно», то у не-великой-меня всё наоборот: я любила многих, просто так сильно - лишь тебя. Такого вообще ни за чем не спрячешь. И никем не вылечишь. Какое уж тут творчество. На часах 5:32. Я сижу посреди пустой комнаты, напротив своего портрета твоей руки, и держу в руках билеты. Москва. Ноябрь. Я помню твой план, в одночасье ставший нашим: Манеж. Смотровая в Москва-Сити. Кальян. Вино. Мы. А сейчас я даже не знаю, нужно ли сообщить тебе точную дату. Потому что своими же руками я сломала свою мечту. Снова. (Остаётся надеяться, что Москва встретит меня хотя бы безоблачным небом. И даже немного смешно, что всё синее теперь напоминает мне только о тебе.) Я знаю, что снова струшу - не отправлю лично, не запишу голосовое и вообще прикинусь камнем в почке атланта, что держит на своих плечах этот до безобразия испорченный мир. И чувствую себя ребёнком, раз за разом расчёсывающим комариный укус в кровь, коросты, язвы и шрамы - чтобы из удовольствия в боль, чтобы... чтобы чувствовать, что всё ещё жив. Всё ещё с тобой. Хоть и без тебя.