Подарок первого из Гал Ворбак

Из тени в нише между подпирающих купол зала колонн Аргел Тал глядел, как становятся на колени восемь молодых воинов. Все — колхидцы, одного из последних наборов с родного мира; все сражались на Исстване-5. Их головы склонены в почтении. Каждые губы шепчут молитву. На лицах — свежие шрамы: концентрические круги и многолучевые звезды, языки пламени и хвосты комет. Каждый из этих воинов сделал глоток его крови. Каждый верил, что может быть избран. Каждому из них Аргел Тал солгал. По воле отца и повелителя; но все же солгал. В других затененных нишах стояли на коленях, уткнув лбы в пол, скованные смертные, посвятившие себя богам. Их монотонные голоса, выводившие гимн из Книги Лоргара, скользили по границе слуха Несущего Слово, уже давно не задевая всерьез. Пение молитвенного хора дошло до высшей точки — и стихло. Воины, как один, надели шлемы. Застыли, скрестив руки перед собой. Аргел Тал отсчитывал про себя секунды до тех пор, пока… Всё. Поле Геллера в этой, специально отведенной для ритуала части корабля, отключилось. Аргел Тал запретил себе отворачиваться, когда все восьмеро начали корчиться. Их спины изгибались так, как не должна была позволять полная броня; головы и кулаки молотили по полу в бессильной вопящей муке. Раздутые пальцы-когти впивались в наплечники, словно стремясь содрать доспех, будто шкуру. Раум зашевелился внутри. Ему это нравилось. В отполированном до блеска черном полу зала отражались алые блики — от того, как двигалась, искривляясь, врастая в тело, прорастая кроваво-костяными шипами, броня. Священные знаки, втравленные в керамит, вспыхивали переливчатым огнем Моря Душ. Крики были отчего-то беззвучны. Только разевались, истекая дымом, лицевые решетки шлемов, из которых выпирали огромные, не помещающиеся внутрь, клыки. Аргел Тал смотрел. Его собственные кости ныли фантомной болью узнавания, но он заглушал это чувство. Когда фигуры воинов, измененных насельниками варпа, начали замирать, он вышел из тени и широкими шагами прошел в центр зала. Смрад ощущался даже сквозь фильтры шлема; смешиваясь с благовонными курениями из подвешенных к потолку чаш, тот вызывал почти тошноту. Из восьми воинов, вызвавшихся стать Рожденными-Дважды, оставался только один. Он еще дергался. На его шлеме было теперь три пары глаз-линз — жёлтых, не синих; из каждого капали сернистые слезы. Кинжально-острая яма-пасть оскалилась навстречу Аргел Талу, истекая слюной. Кислота, падая, разъедала черноту пола до мигренозной радуги. «Бей же», — выдохнул Раум. Пальцы Аргел Тала — почти уже когти — сжались у бедра, ища боевой нож. Но это рефлекс; и грудь молодого воина спустя миг пронзили демонические когти, мерцающие кровавым железом. Аргел Тал выдохнул слово — не-слово, — ненавидя само то, как оно толкается на языке, будто надрезая внутреннюю поверхность рта. А затем действительно потянулся к ножу. Аргел Тал отыскивал на измененном шлеме крепления и поддевал острием слабые места, а Раум — наполнял его мускулы необходимой силой и ловкостью. Неизвестно, сколько бы иначе ушло у него времени на то, чтобы отделить голову космодесантника от тела — сейчас же это совершилось, как и было назначено, ещё до того, как затихло биение вспомогательного сердца. Частица демона, оставшаяся в измененной плоти, сплавившейся в одно с доспехом, не исчезнет уже никуда. («Даже жертва отсеянных — не напрасна, ибо в рисунке их крови мы читаем путь будущего. Уже столь многие умерли просто ради того, чтобы проложить путь новым Гал Ворбак. Пусть же эти восьмеро умрут во имя дара избраннику». «Избраннику, отец?» «Он тоже отмечен богами. Хотя иначе, чем ты. Ты поймешь. когда увидишь его».) Безжизненное тело воина — Аргел Тал запретил себе здесь и сейчас вспоминать его имя, — рухнуло мешком. Аргел Тал взвесил голову в руке, придерживая за почти прямой, лишь немного изогнутый назад, рог. Примерился — и вдвинул лезвие ножа внутрь, под дыхательными трубками, выворачивая из основания сросшегося со шлемом черепа остаток позвоночного столба. Деформированные, разросшиеся позвонки, облепленные мозговой тканью, влажно упали на пол. (Их приберут рабы. Позже. Как и все остальное). Он ещё раз вонзил нож в мягкие ткани. Их оставалось еще много внутри — и как могло быть иначе? Сомнительно, что ему удастся вычистить череп целиком за одну попытку — и не нарушить целостности. «Оставь его младшим братьям», — прошипел Раум. Аргел Тал ощущал демонов, скользящих по залу, краем общего сознания. И ощущал, как огрызается на них Раум — чуть ли не с собственнической преданностью. Он промолчал, нахмурившись. Должно быть, демон почувствовал его сомнение. «Младшие братья съедят падаль. Оставят след. Живой след к мертвому». Да. Они вместе — он и демон (брат; единственный брат) — скользили его глазами по строками, выписанным кровавыми чернилами на страницах из человеческой кожи. Эхо душ, не выдержавших чуть раньше, и эхо демонов, пытавшихся слиться с ними, изменит… священный дар. Этот шлем. «Живой след, — повторил Раум со скользким шипением. — Напоминание. Как помнишь ты, как всегда ранишь себя, чтобы помнить». В его разуме возникла не его мысль: образ костяного крюка, вырывающего из плоти кусок, обнажая мокрую рану. Аргел Тал раздвинул губы в том, что не было усмешкой. Не стал спорить с тем, как видит это Раум. Не теперь. — Так и быть, — произнес он вслух. — Слово сказано. Его роль свидетеля в любом случае уже исполнена. Аргел Тал вынул нож. Стряхнул с него серые осклизлые ошметки и костяную пыль. Он подождет — и вернется позже.

***

Зарду Лайак ступил на посадочную палубу «Fidelitas Lex» и почтительно склонил голову перед ожидавшим его Алым Повелителем. Первый из Гал Ворбак был сейчас не в шлеме, и его лицо казалось обычным, ничем не примечательным — смуглая кожа урожденного колхидца, гладкая, почти лишенная шрамов. Соразмерные, но простые черты лица. Внимательные серые глаза взглянули на Лайака, и тот ощутил в них волю, которую не сломить просто так. Волю, но не соперничество воль, впрочем. — Приветствую, повелитель Неизъяснимых, — обратился к нему Аргел Тал. Он ничем не показал, что обратил внимание на рабов клинка, следовавших за Лайаком неотступно. — Приветствую, Благословенный Сын. Я прибыл по слову примарха. — И примарх примет тебя, — кивнул Аргел Тал. — Но прежде идем со мной. Говорил он так же просто, с обыкновенной прямотой воина. Не «следуй за мной», отметил Лайак. «Идем». Воспользовавшись намеком, на протяжении всего пути по запутанным боковым коридорам флагмана Лайак шел не позади Аргел Тала, а почти наравне: сохраняя минимально предписанную почтительную дистанцию. Алый Повелитель двигался плавно и быстро, но без спешки — скорее, так, словно его ничто не держит по эту сторону завесы. Как, верно, и следовало ожидать от священного избранника. Броня Лайака гудела — гулом не сервоприводов, но душ; словно невидимые руки сжимались поверх его мышц. («Похвальный труд, сын мой, — воспоминанием зазвучал в голове голос примарха. — Но незавершенный. Завершение твоей броне придаст то, что одновременно — конец и начало, слияние и разделение». «Что же это, мой повелитель?» «Ты узнаешь. Ступай к моему возлюбленному сыну, отмеченному богами, и узнаешь». — Примарх улыбнулся безмятежной золотой улыбкой, не мыслящей отказа и возражения). Они прошли сквозь арку, задрапированную золотым полотном, расшитым чёрными нитями. Узор в целом был знаком Лайаку: он сам не раз вычерчивал кровью, смешанной с жертвенной золой, подобные же линии и круги. Они служили тому, чтобы направить должным образом потоки варпа в ритуале призыва. Но именно этой вариации он прежде не встречал. Аргел Тал впервые за всё время глянул на рабов клинка прямо — и Лайак понял, что тот имеет в виду. Мысленный приказ, и рабы клинка остались снаружи. Оказавшись внутри, Лайак кинул быстрый взгляд из стороны в сторону. В нишах за колоннами он заметил скорченные остовы смертных, облаченных в серые и алые балахоны. Их души были выпиты Нерожденными; это ощущалось. Также Лайак обонял аромат благовонных курений, окончательно погасших всего несколько часов назад, а также свернувшейся и засохшей крови. Следы выжженных пламенем варпа узоров ещё дотлевали на полу. Всё это окончательно утверждало его в догадке. Здесь была принесена жертва. Он выпрямился. Прикрыл глаза. Вновь вдохнул незащищенными ноздрями благословенную смесь: пот, телесные выделения, кислотная слюна, сера — и опять кровь. Губы сами собой начали молитву. — Взгляни, зачем ты был призван, — прервал его голос Алого Повелителя. Для кого-то иного — кроме примарха, помазанного в глазах богов, как Первосвященник, — вмешаться в ход моления, даже личного, было бы грехом; иначе как в момент превосходящей нужды. Однако Лайак не ощутил возмущения. Только трепет, и вместе с ним трепетала его броня, чуть меняя форму с каждым ударом сердца. Он обернулся на голос. Аргел Тал протягивал ему… шлем. Оскаленную морду, взирающую тремя парами раскосых глаз, ощерившуюся тонкими клыками ослепительной белизны. Глаза глядели потускнело, готовые вспыхнуть, если ими посмотрит достойный. Личина была оттенка мяса под свежесодранной кожей — не того созерцательно-багряного, что его броня, — но Лайак осознал тотчас же: это были две части целого. Вне времени, в чертогах звезд и богов, они предназначались соединиться. Так что Лайак принял священный дар обеими руками, осторожно и благоговейно. Шлем словно дышал, чуть заметно меняя форму в чаше его керамитовых перчаток. — Я лично проследил за ритуалом, — счел нужным уверить его Алый Повелитель. — Шлем оснащен, как должно. По слову Лоргара. — И словом его, — отозвался Лайак. И, одной рукой прикрепляя шлем на бедро, второй Лайак снял с пояса ритуальный обсидиановый нож. Проговорил молитву: упование о боли, приводящей к познанию. Подцепил пальцами правое веко, потянул так, чтобы над глазницей оставался лишь самый край, — и полоснул. Спустя пару мгновений та же участь постигла и веко левое. Кровь текла ему на глаза, но Лайак не замечал. Он видел иное. Нож упал на пол. Черная поверхность словно бы впитала звук, вобрала в себя. Или же Лайак просто не слышал ничего за шумом крови, вскипевшей от первозданного, немого благоговения. Обеими руками Лайак вновь ощупал подарок: прежде, чем надеть. Прежде, чем придать себе — это. Завершенность. Нечто, всегда ускользавшее от него до сих пор — равно как и от дарителя, стоящего перед ним. Источающего — теперь Лайак ясно видел и ощущал это — жар, болезненный и священный жар, подобно расколотому черному углю. И когда крючья на внутренней стороне шлема-личины впились в плоть его щек, раздирая до десен, Лайак склонил перед Алым Повелителем голову — и опустился на колени. — Этот дар я сохраню навечно. Лицо Алого Повелителя не изменилось, но темно-алые рваные крылья у него за спиной (сделавшиеся зримыми только теперь) встрепенулись. Раскрылись. Он не повернул взгляда туда, где засыхали окровавленные ошметки плоти. Его взгляд — серый, спокойный (алый, кипящий священными ненавистью и презрением) — не отрывался от Лайака. От его личины. Лица. — Ты отправляешься на Калт, не так ли? — Верно, — наклонил голову Лайак. — Таково испытание. Второе лицо Алого Повелителя расплылось в улыбке; на первом появилось нечто… Лайак нахмурил бы брови, но крючья властно не дали ему это сделать. Нечто… сродни сочувствию? (Богохульство. Избраннику не подобает подобное.) — Думаешь ли ты, что пройдешь его? — Только боги могут знать. Однако наш отец и повелитель избрал меня для того, что должно совершиться в системе Веридии. Я ожидаю от него слова, и буду повиноваться ему. Аргел Тал кивнул ещё раз. — Да будет так. Не поднимаясь с колен, Лайак вновь начал читать молитву, и голос Алого Повелителя повторял ритуальный рефрен «Да будет» всякий раз, когда он завершал строфу. Жар его души (его двух душ) опалял, не согревая. Не обменявшись больше ни словом, они покинули ритуальный зал. Аргел Тал, казалось, едва не протянул Лайаку на прощание руку, как было принято в Легионах, запястье к запястью, но в последний момент одернул себя. Рабы клинка вновь послушно встали у Лайака за спиной, по левую и правую руку. Линзы маски указывали ему путь свечением искаженных, непрестанно-меняющихся колхидских рун. Встреча с примархом не могла ждать дольше. — Ты был избран. Но помни о судьбе избранников, повелитель Неизъяснимых. — Донеслось вдруг до него. Он обернулся. Спина Алого Повелителя продолжала удаляться по направлению к посадочным палубам. Оборванные по краям прозрачные крылья, невидимые смертному зрению, волочились за ним. «Я запомню, — сказал Лайак сам себе. — Запомню поистине». И больше не оглядывался.