Между строк

Се Ляня недооценивают многие. Он давно привык, и это не беспокоит его и вполовину так сильно, как восемьсот лет назад, когда он только лишился престола, юный и неопытный, разрушенный своим падением едва ли не до самого основания. Тогда, после бездны унижения и боли, любое преуменьшение его реальных качеств наполняло сердце огромной, всепоглощающей печалью. Она следовала за ним тенью, накрывала мрачным куполом, до которого никому не было дела. Но теперь он знает: быть недооцененным — скорее благословение, чем проклятье. Это слепое пятно во взгляде толпы, которое позволяет быть невидимым, когда необходимо. Кроме того, при таком раскладе вдвойне приятнее опровергать сложившееся мнение. Се Ляню прекрасно известно, что не так много людей отдают ему должное там, где следовало бы, особенно когда дело касается ума. Шепотки на небесах намного громче, чем думают люди, и ему не раз доводилось слышать, что предмет насмешек трёх царств, должно быть, глупец и недалёкий простак. Они ошибаются, конечно же. Возможно, он не самый умный человек на свете и не сравнится с гениями словесности, но это не означает, что он не замечает очевидного у себя под носом. Именно поэтому манёвры Хуа Чэна последних недель не остаются незамеченными. Нелепые ситуации множатся с каждым днём. Его возлюбленный ни с того ни с сего стал ужасно неповоротливым и неуклюжим. Се Лянь никогда не сказал бы такого о своём Сань Лане, если бы не видел тому подтверждения собственными глазами. За последнее время Хуа Чэн столько раз споткнулся, оступился и потерял равновесие, что это становится просто смешно. И этим дело не ограничилось. Когда Се Лянь попросил помощи с починкой крыши нового Монастыря Водных Каштанов, все их лестницы (в количестве двух штук) таинственным образом исчезли, так же как и лестницы жителей деревни. Вместо того, чтобы использовать свою безграничную силу и просто запрыгнуть на крышу, Хуа Чэн настоял, что им стоит сохранить «прикрытие» (безбожно запоротое примерно вечность назад) и личину двух обычных людей, и Се Ляню пришлось затаскивать его на крышу собственноручно. Происходит нечто странное, и Се Ляню ясно как день, что Хуа Чэн таким образом пытается ему что-то сказать. Потому что из всех людей Хуа Чэн был последним, кто стал бы недооценивать его сообразительность. А если бы он захотел обстряпать что-то за спиной Се Ляня, ему пришлось бы стараться получше, а не как сейчас. Нет, Хуа Чэн точно знает, что Се Лянь всё видит. Ну, и что теперь делать? Он не может понять, почему Хуа Чэн намеренно прикидывается слабым перед ним. И это не считая прочего… От этих мыслей Се Лянь немедленно краснеет. С того дня, как он… проявил инициативу, Хуа Чэн стал намного более отрешённым, сдержанным и едва ли не пассивным, стоило им лечь в постель и перейти к ласкам. Бывали даже моменты — невероятно позорные моменты, — когда Се Ляню приходилось показывать, чего именно ему хочется, самому перемещать руки Хуа Чэна так, как было особенно приятно, и всячески направлять до тех пор, пока не наступала вымученная разрядка. Это всё не шло ни в какое сравнение с экстазом, который ему доводилось испытывать в руках Хуа Чэна прежде. Сначала он думал, что может быть, у Сань Лана просто нет настроения, и со стороны Се Ляня будет грубо привлечь внимание к его внезапно поутихшему желанию. Но теперь он не может перестать думать, что эти события связаны. Очень похоже на то, что Хуа Чэн… ждёт чего-то? Се Лянь наблюдает, скосив взгляд, как Сань Лан собирает травы в их маленьком саду. Капелька пота стекает по его щеке, и Се Лянь сглатывает сухим горлом, вспоминая все фантазии о них двоих в Монастыре Водных Каштанов, не раз дурманившие его разум. Возможно ли… что Сань Лан желает, чтобы он снова взял дело в свои руки? Насколько абсурдно будет так думать? Он хмурится, глядя на свои ладони. Но если всё так, при чём здесь эта неуклюжесть и обмороки? Что за умысел скрывается за теми падениями… Се Лянь застывает в удивлении, озарённый догадкой. Неужели?.. — Гэгэ? Он поворачивается на оклик, и Хуа Чэн вопросительно приподнимает бровь. — Ты поливаешь этот цветок уже довольно долго. Се Лянь смотрит вниз, и да, так оно и есть — бедняга утонул в глубокой луже. Но Се Лянь не находит в себе сил обеспокоиться этим, выбитый из колеи силой своего внезапного прозрения. Он бросает лейку где стоял и разворачивается, направляясь прямиком к Хуа Чэну. — Гэгэ? — зовёт тот, слегка обескураженный его действиями. Сегодня Хуа Чэн в своей истинной форме, но его волосы забраны назад в высокий хвост, слегка покосившийся, совсем как в тот день, когда они встретились в повозке с сеном. Этот хвост смотрится ужасно мило, особенно когда раскачивается из стороны в сторону, стоит Се Ляню подхватить Хуа Чэна и приподнять. Сань Лан немедленно обвивает его ногами за пояс, и Се Лянь думает, что они отлично дополняют друг друга в этой позе. Он перехватывает свою драгоценную ношу поудобнее и идёт к дверям, оставляя за спиной позабытые инструменты и травы. Они прижимаются друг к другу очень плотно, и не заметить дрожь, прошившую Хуа Чэна, просто невозможно. Се Лянь плывёт от этого ощущения. — Гэгэ, что к этому привело? — спрашивает Сань Лан, глаза его смеются. — Ты прекрасно знаешь что. Сань Лан лишь смеётся коротко и льнёт ближе, пригибая голову, чтобы они могли беспрепятственно войти в храм. Се Лянь не останавливается, пока не прижимает Хуа Чэна к дальней стене, крепче сжимая его бёдра. Тот нежно вздыхает, упирается в стену затылком и лукаво смотрит из-под ресниц. Се Лянь обнимает его крепче, проводит носом по бледной шее. — Сань Лан, ты этого ждал, не так ли? — выдыхает он, губами касаясь кожи. — Понятия не имею, что гэгэ имеет в виду? — тон Хуа Чэна полон напускного удивления, совершенно неубедительного. Он поворачивает голову, и соблазнительная шея вытягивается сильнее. Се Лянь вздыхает и скользит губами по коже вниз, от подбородка до самого плеча. — Если бы Сань Лан был более искренен, ему не пришлось бы творить так много глупостей. Хуа Чэн нежно тянет его за волосы, заглядывая в лицо. — Но было бы не так весело, — отвечает он и склоняется в поцелуй. Их губы встречаются жадно и влажно. Теперь, когда Се Лянь держит Хуа Чэна на руках, их разница в росте ещё более очевидна, и приходится сильно запрокидывать голову, чтобы прихватить зубами пухлую губу, огладить языком язык. Се Лянь отстраняется, давая шее отдохнуть, посасывает отметину на ключице, выглядывающей из-под ворота красной туники. — Почему же ты такой длинный... — ворчит он. Хуа Чэн счастливо смеётся над его головой. — Гэгэ желает, чтобы я уменьшил свой рост? — Нет, — он притягивает Хуа Чэна ближе, впечатывая в стену, с силой сжимая ладони на его заднице, — я хочу тебя таким, какой ты есть. Стон звучит ему в ответ, и сердце Се Ляня норовит пробить грудную клетку. Он всегда знал, что силён, но никогда прежде это не ощущалось так. Физическая сила иногда бывала полезна, но Се Лянь никогда не воспринимал её как нечто удивительное. Способность без труда поднять кого-то на руки не казалась ему достойной внимания. До появления Сань Лана, который блаженно вздыхает, чувствуя, как под его тяжестью напрягаются мышцы на руках Се Ляня. Который гладит его плечи, и зрачок его расползается, поглощая тёмную радужку. Это пьянит. Се Лянь и представить не мог, что когда-то будет чувствовать себя настолько достойным любви. Хуа Чэн отзывается на каждое касание жадно, восхитительно. Из всех людей только Се Ляню позволяет видеть себя таким, и Се Лянь обожает это. Обожает своё невесть откуда взявшееся остроумие во время их споров, а теперь ещё и свою физическую силу. Он чувствует себя всемогущим, когда вот так держит на руках любовь всей своей жизни, ласкает его и нежит. Хуа Чэн кажется обманчиво уязвимым в своей истинной форме. С трудом получается поверить, что из всех людей именно Се Лянь заставляет князя демонов терять дар речи и рушить воздвигнутые стены отчуждения. Теперь он понимает, почему Хуа Чэн ведёт себя в постели так напористо. Понимает, какой это ни с чем не сравнимый восторг — когда любовник распадается на части от наслаждения в твоих руках, становясь от этого лишь более цельным. Когда Сань Лан с ним, каждая часть Се Ляня — важна, каждая деталь его личности — значима. Он становится чем-то большим, чем сумма своих слагаемых. В призме взгляда Хуа Чэна Се Лянь не просто целен, но более полон, более значим, чем когда-либо считал сам. Ни сила, ни слабости его не остаются незамеченными, каждое качество — ценно, потому что делает Се Ляня тем, кто он есть. Это пьянит. — Ваше Высочество. Се Лянь дрожит, его бёдра бесконтрольно подаются вперёд. Если задуматься, есть ещё одна вещь, изменившаяся с того самого дня: стоило Хуа Чэну узнать, что Се Ляню нравится слышать свой титул в постели, и его подтрунивания усилились десятикратно. Внезапно накрывает осознание: в последнее время Хуа Чэн называл его титул отнюдь не выказывая почтение, а желая вызвать реакцию. Он снова подаётся вперёд, члены соприкасаются через слои одежды. — Я хочу, чтобы вы присвоили меня всего, без остатка… — Хуа Чэн жадно хватает ртом воздух, опустив веки. Волна возбуждения прокатывается по телу Се Ляня от этих слов, и он краснеет от прямоты Сань Лана. — Чт-что? — Хочу, чтобы вы заполнили меня, — Хуа Чэн склоняется, целуя его макушку и обнимая руками за плечи. — Это всё, чего я когда-либо хотел. Се Лянь расплывается в улыбке от неожиданной нежности, звучащей в его словах. Каждый раз, когда он думает, что его сердце переполнено любовью к Хуа Чэну до краёв и больше просто не уместится, тот говорит или делает нечто, убеждающее Се Ляня в обратном. Он надеется, что так будет продолжаться вечно. Их поза позволяет Се Ляню приласкать губами розовое заострённое ухо, оглаживая рукой талию Хуа Чэна там, где — он точно знает — тонкая кожа особенно чувствительна. — Я всё сделаю, не волнуйся. Хуа Чэна трясёт в его руках. — Ваше Высочество, вы сейчас держите меня одной рукой?.. — тихо спрашивает он. — М-м-м… — Се Лянь шевелит пальцами, лежащими на талии Хуа Чэна. — Да? — Мой бог… — тот снова склоняется и забирает губы Се Ляня в поцелуй, обнимая ладонями его лицо. Поцелуй всё длится и длится, и каждый раз, когда Се Лянь пытается отстраниться, Хуа Чэн делает своим языком нечто немыслимое, так что оторваться совершенно невозможно. Эти поцелуи подобны волнам океана — размеренным, бесконечным. Наконец Се Ляню удаётся преодолеть притяжение этих упоительных губ, и Хуа Чэн пользуется моментом, делая еле уловимое движение пальцами, так что его одежда в мгновение ока слетает прочь подобно иллюзии. Се Лянь вскрикивает от неожиданности, безбожно заливаясь краской. — Сань Лан! — Гэгэ, — предельно серьёзно отвечает Хуа Чэн. — Я ни за что на свете не позволю тебе меня отпустить до тех пор, пока мы не закончим. Этот способ — самый простой. — Ты… — ему не удаётся даже закончить мысль: ощущение кожи под ладонями слишком сильно кружит голову. — Позволишь мне раздеть тебя так же? Се Лянь молча кивает, пряча своё смущение в плече Хуа Чэна, обводит пальцами свободной руки головку его члена и обхватывает ладонью, когда Хуа Чэн подается бедрами вверх. С силой оглаживает, растирая выступившую смазку. — Сань Лан, нам нужно масло. Хуа Чэн молча протягивает ему флакон, но Се Лянь лишь качает головой. — Помоги мне. Вместо того, чтобы заняться флаконом, Хуа Чэн с ухмылкой подносит к лицу его ладонь, и Се Лянь понимает, что сейчас его снова будут дразнить. Согнувшись, Хуа Чэн нежно целует подушечки его пальцев. Прикосновение обнажённой кожи к коже, обвивающие его талию ноги Хуа Чэна, чуть скользящие по испарине — всё это слишком хорошо, и не срываться на стоны просто невозможно. Хуа Чэн проводит языком по нежной перепонке между средним и указательным, втягивает оба пальца в рот, задевая зубами основание. Се Лянь задерживает дыхание, растворяясь в этих ласках. Глаз Хуа Чэна прикрыт. — Сань Лан, ты прекрасен сейчас, — шепчет он, и Хуа Чэн стонет вокруг его пальцев. Он выпускает их изо рта с тихим влажным звуком и смазывает маслом, выливая едва ли не половину флакона. Се Лянь перехватывает его поудобнее, и Хуа Чэн крепче сжимает ноги вокруг его талии. Их члены трутся друг о друга. — Сань Лан, скажи мне, чего ты хочешь? — Гэгэ, — шепчет Хуа Чэн, прислонившись лбом к его плечу. — Гэгэ, трахни меня… Пожалуйста. Се Лянь улыбается и разводит его ягодицы, дразня лёгкими прикосновениями вход, легко скользя внутрь: с учётом позы, это не представляет труда. Совсем скоро ему удаётся вставить второй палец, проминая зажатые мышцы, упиваясь нежными вздохами Сань Лана над ухом. Удовольствие Хуа Чэна — самое прекрасное, что ему когда-либо доводилось слышать. Ничто не может сравниться со звуком его голоса, когда Се Лянь наглаживает то сладкое местечко у него внутри. — Так хорошо? — Хорошо, — хнычет Хуа Чэн, подаваясь бёдрами вниз, отчаянно пытаясь насадиться глубже. — Очень хорошо. Се Лянь чувствует, как ладони Сань Лана скользят вниз по спине, обводят плечи и напряжённые мышцы на руках, будто впервые изучая его тело, и это до сих пор слегка смущает, несмотря на всё бесстыдство их занятия. Ласки Сань Лана полны благоговения, прикосновения жадные и чувственные, в каждом — восхищение и обожание, о которых до их встречи он слышал лишь в старинных историях. Это отнюдь не преклонение перед божеством, совсем не то же самое. Даже в те далёкие времена, когда наследного принца Сяньлэ почитали тысячи людей, им не удавалось вызвать у Се Ляня настолько безусловного чувства собственной исключительности. Но это удалось Хуа Чэну и его любви. Он вынимает пальцы, и Хуа Чэн немедленно смазывает его возбуждённый член маслом, из горла Се Ляня рвётся тихий рык. — Ваше Высочество, пожалуйста… Се Лянь приставляет член к отверстию и толкается, проникая внутрь. Это так же восхитительно, как и в первый раз. Он приподнимает Хуа Чэна и резко опускает вниз раз, другой, податливое тело дрожит от восторга в его руках. Се Лянь сжимает зубы едва не до скрипа: тесного жара и много, и одновременно слишком мало, и он входит снова и снова, ускоряясь с каждым рывком. Его сладкий Сань Лан стонет и ёрзает, то выгибая спину, то склоняясь ниже, словно не может решить, что ему больше нравится, и Се Лянь прихватывает губами его шею, оставляя тёмные засосы на светлой коже. Слишком давно на ней не появлялось отметин, это необходимо исправить. Хуа Чэн елозит по деревянной стене храма вверх и вниз, выступившая на его спине испарина облегчает скольжение, и по неизвестной причине это подливает масла в костёр возбуждения Се Ляня. Фактически, он всё делает сам, без труда опуская Хуа Чэна на свой член — резко, почти яростно, так что бёдра шлёпают о бёдра. — Ваше Высочество, я хочу… — стонет Хуа Чэн. — Я хочу… Се Лянь целует его, трахая языком рот в одном ритме с толчками, и поцелуй глушит стон Хуа Чэна, когда тот изливается ему на грудь. Внутренние мышцы конвульсивно сжимают Се Ляня, толкая за грань, и он срывается, заполняя любовника горячим семенем. Он качается на волнах эйфории ещё пару движений, и выходит, аккуратно опуская Хуа Чэна на пол; но тот падает на колени, стоит ногам коснуться земли. — Сань Лан?! Ему больно? Се Лянь был слишком груб? Хуа Чэн, всё ещё тяжело дыша, развеивает его беспокойство: — Всё хорошо, гэгэ. Просто ноги… пока не пришли в себя. От этих слов рот Се Ляня распахивается в изумлении. Он сглатывает, пытаясь осознать: Сань Лану было так хорошо, что он теперь не владеет своим телом. Он садится на пол рядом с Хуа Чэном и, положив голову на его плечо, опускает взгляд на свои руки, ощущая растущую внутри не вполне достойную гордость. Он и представить не мог, что Сань Лану будет настолько приятно. «Настолько, что его не будут держать ноги», — думает он, довольно улыбаясь про себя. — Прости меня, гэгэ. У тебя, наверное, очень устали руки. Хочешь, разомну? — Что? — он встречает взгляд Сань Лана и, не сдержавшись, дразняще напрягает и расслабляет мышцы на руках пару раз. — О, не стоит! На самом деле Сань Лан очень лёгкий. Хуа Чэн глядит в ответ, и отчаянный румянец заливает его лицо, стекая по шее на грудь. А затем он театрально заваливается набок, падая на руки Се Ляню. — Ваше Высочество, что-то мне нехорошо. Боюсь, вам придётся нести меня на руках до самого Дома Блаженства. Се Лянь убирает ему за ухо выбившуюся из хвоста прядь и кивает, всеми фибрами души ощущая разливающуюся внутри любовь. После сегодняшнего он будет только рад покрасоваться снова, если Хуа Чэну того хочется.