рассвет

4:05. На улице зима; рассвета еще ждать и ждать. Дазаю удобно: ноги в старых ботинках покоятся на кухонном столе, рядом стоит пустой стакан из-под виски. Сердце, как назло, продолжает биться: почему бы ему не биться? Вооруженного детективного агентства больше нет. Объединившаяся с Портовой Мафией Гильдия уничтожила противника. Кто-то погиб, кого-то взяли в плен, кто-то пропал без вести. Под последнюю категорию попадал лишь Дазай; если пропажей можно назвать его существование. Выжил чудом. Ацуши спас. Пожертвовал собой. Дазай должен его благодарить, но лучше бы это он погиб, а Ацуши выжил. Сейчас уже не имеет значения. Конечно, Дазай мог что-то предпринять. Залечь на дно. Найти старые контакты Агентства. Попросту убедиться, все ли его коллеги мертвы: должен же хоть кто-то выжить. Но Дазай сидел и пялился в окно. На деле Дазай мало что мог. Его местонахождение было известно и Гильдии, и Портовой Мафии. Удивительно, что еще никого не послали его убить. Коё или ту же Гин. Выход все же есть. Прямо напротив него. Крайне маловероятно, что Дазай переживет падение с двадцать первого этажа. Если начистоту, Дазай просто устал. Порой ему казалось, что он уже мертв. Все его коллеги трагически погибли, а он даже слезинки не проронил. Черствый ублюдок. Дазай ухмыляется. Ну конечно. Из всех исполнителей Портовой Мафии и наемников Гильдии Огай Мори послал именно его. — Здравствуй, Чуя. — Дазай даже приподнимает голову, наблюдая за гостем. Тот спокойно входит в квартиру, бесшумно прикрывая дверь. Дазай почти с удивлением отмечает, что выглядит Чуя неважно. Растрепавшиеся более обычного огненно-рыжие патлы, примятый воротник рубашки, осунувшееся бледное лицо. Разве Портовая Мафия не провела все эти дни в празднестве? Уничтожение одного из главных врагов — чем тебе не повод. — Дазай, тварь такая. — голос у Чуи хриплый, но такой родной и знакомый. Сверху свисает единственная лампочка: Чуя встает у стены, хищно смотря на Дазая, но Дазай знает, что в этом взгляде что-то еще. Постепенно падающая на синие глаза тень мешает рассмотреть. — Как ты только выжил? Дазай жмет плечами: если совсем откровенно, хуй его знает. Довольно иронично: тот, кто постоянно пытался умереть, в итоге единственный остался в живых. Чуя зло усмехается. В Чуе много злости: она застилает все, почти не позволяя увидеть то, что внутри. — Полагаю, ты здесь, чтобы меня убить? — нечего тянуть кота за яйца. Они оба знают, зачем Чуя пришел. Рыжий смеется. Дазай смотрит на него непонимающе: внезапно появилось чувство юмора? — Как мы только до этого докатились? — Дазай удивляется вопросу. Чуя лишь мотает головою и вдруг направляется на кухню. Обхватывая недопитую бутылку коньяка, он наливает жгучего напитка в стакан и возвращается к Дазаю, усаживаясь на противоположный стул, стоящий почти на другом конце комнаты. Дазай никак не реагирует: он уже почти ни на что не реагирует. — Мори не хочет тебя убивать. — Дазай готов расхохотаться. Чуя серьезно так считает? Да даже приглашение вновь вернуться к роли исполнителя было разводом чистой воды: Дазай предатель, а предателей ждет казнь. Он смертник в любом возможном исходе, и не сказать, что Дазай этому не рад. — Решил пошутить напоследок? — голос у Дазая странновато глухой. Неужели это ком слез, так и не сопроводивший скорбь по агентству? Чуя не спешит. Некуда. Он отпивает из стакана, ставит его на подоконник и достает из кармана пальто пузырек с таблеткой. Дазаю вновь хочется смеяться. — Таблетка? Серьезно? — Умрешь сразу и без мучений. — кивает Чуя. Дазай невольно поражается. Обычно импульсивный и эмоциональный Чуя сейчас хладнокровен. — Исполнишь мечту напоследок. Дазай не хочет, но соглашается. Правда, тягу к суициду нельзя назвать мечтой — это и есть напоследок. Чуя ставит пузырек на стол, аккурат напротив взгляда Дазая. Специально что ли? Дазай улыбается. Уголки губ тянутся в привычной ухмылке, не затрагивающей кофейных глаз. — И ты не будешь скучать по мне, Чуя? — почти наслаждается секундным ступором Чуи. Тот хмурит рыжие брови и вновь отпивает из стакана. Морщится, что-то раздраженно бурчит. — Остался бы в Портовой Мафии, сейчас бы здесь не сидели. — наконец выговаривает он, избегая смотреть на Дазая. Дазай знает, что это из-за нервов. Чуя часто нервничает, даже, если этого не показывает. Дазай сбрасывает ноги со стола, ловким движением не задевая капсулу с таблеткой, и привстает. Неплохо бы размять длинные ноги. Перед смертью-то самое оно. — Да ладно тебе, Чу~уя. — Дазай вновь ухмыляется, прохаживаясь по комнате. Дверных проемов у него в квартире нет: зачем? — Давно друг друга знаем. Чуя мотает головой. Он поразительно спокоен, а для Дазая становится очередным вызовом уничтожить это спокойствие. — Знаем — это сильно сказано. — Чуя наконец смотрит на непонимающую мину Дазая и раздраженно цокает языком. — Я не знаю тебя, Дазай. И никогда не знал. Дазай хмурится. Он открывался Чуе больше, чем кому-либо, но Чуя его не знает. Не хочет знать? — Как это не знаешь? — насмешливо-наивную интонацию убрать из вязкого голоса не получается: уж слишком она въелась, уж слишком хочется увидеть живые эмоции в синюшных глазах Чуи. — Мы же друзья, Чуя. Ледяное, казалось бы, спокойствие Чуи исчезает в один момент. Он резко подскакивает со стула и в порыве гнева толкает Дазая. Тот неожиданно отступает назад, а привычная ухмылка дрожит. — Друзья? — Чуя орет. Выбившиеся патлы приподнимаются, как змеи медузы Горгоны. — Ты, блять, издеваешься надо мной, Дазай? Мы никогда не были друзьями, Дазай! Во время последней попытки суицида слишком сильно приложился головой что ли, мразь ты бинтованная? Ты хоть понимаешь, что ты сделал? Дазай спокойно смотрит на Чую. Знает, он прекрасно знает. Дазай знает и чувствует больше, чем Чуе может показаться. — Не надо так на меня смотреть! — Чуя почти рычит. — Нихрена ты не понимаешь, и не поймешь! Ты, гниль такая, заставил меня тебе довериться, а потом нож в сердце воткнул. Слышишь, ублюдок? Не в спину. В сердце. Для пущей убедительности Чуя касается левой стороны груди, прямо где сердце. Дазай невольно отступает дальше, потому что разъяренный Чуя наступает. — Ты помнишь, когда ты меня поцеловал, Дазай? — Дазай отшатывается. Конечно, он помнит, но он и не мог подумать, что помнил Чуя. Все это время помнил. — Я тогда чуть коньки не отбросил от Порчи. Какая-то очередная организация стерта с лица Земли, лес с корнем уничтожен, а я умираю. Мы сидим в черном пепле, грязные и в крови, я умираю, а ты меня целуешь. На глазах Чуи блестят слезы. Дазай невольно сутулится. Чуя мог ему это не припоминать: Дазай помнит. Помнит свой страх, когда на секунду остановился пульс Чуи. — А знаешь, как я себя почувствовал тогда, эгоист ты чертов? — Дазай может угадать, но Чуе его угадайка не нужна. — Счастливым, блять. Счастливым, Дазай. А потом ты насрал мне в душу и съебался в закат. Чуя резко разворачивается, отворачиваясь к окну, чтобы Дазай не видел его слез, и стирает их отрывистым движением. Дыру в сердце Чуя залатал: убийствами, разбоем, алкоголем. Дазай не имеет никакого права вновь её разрывать. Чуя вновь поворачивается к Дазаю. На его лице яростная маска: маска почти расходится по швам, когда Чуя видит Дазая. Дазай ли это? Мразь бинтованная выглядит…уязвленной. Чуя подавляет шок. — Так что не смей называть нас друзьями, Дазай. — голос Чуи почти не дрожит, а новые слезы почти не вытекают из блестящих от единственной лампочки в потолке глаз. — И глотай блядскую таблетку. Я не собираюсь здесь до утра торчать. Чуя вновь отворачивается. Эгоистичная тварь сейчас наверняка улыбается. Чуя уже ненавидит самого себя за сказанное, оправдывая мимолетным: он все равно сдохнет. Чуя и не думал, что Огай поступит так подло: пошлет именно Чую. С одной стороны, это было очень умным ходом: Чуя знает все приемы Дазая больше, чем кто-либо. С другой стороны, Чуя ненавидел босса, что он заставил его это сделать. Чуя порывисто допивает коньяк и с громким звоном ставит стакан, а Дазай, словно проснувшись от этого звука, шагает к столу. На его лице снова непроницаемая маска, но будничной ухмылки нет. Чуя исподлобья наблюдает, как Дазай осторожно берет пузырек. Сердце Чуи колотится и ноет, но Чуя первоклассно этот стук игнорирует. — Прости меня, Чуя. — Чуя ошарашен. Дазай извиняется определенно первый раз, а в его темных бездонных глазах нет лукавости или насмешки: лишь глухие отголоски старой затаившейся тоски. Чуя совсем некстати вспоминает, как они выслеживали одну из мелких группировок. Обоим по семнадцать лет; пройдет около года и Двойной черный распадется, но тогда они сидели в съемной квартире на пропахшем героином диване. Шляпа Чуи покоилась на близстоящем журнальном столике, а на Дазае не было пальто: слежке уже двое суток, и они оба прилично выдохлись. — Мое дежурство уже, иди спать, скумбрия. — гулко произнес Чуя, смотря на часы, висящие на выцветшей стене. Дазай неопределенно помотал головой: его губы растянулись в насмешливой улыбке. Чуя закатил тогда глаза: этот суицидник еще и сном пренебрегает? — Прекрати лыбиться и иди спать. — Чуя прозвучал раздраженно, но он волновался. Всегда волновался. Когда Дазай получал ранение или в очередной раз пытался сам себя прикончить. Чуя бы отрубил себе голову, если бы Дазай узнал о его беспокойстве. — Или бинты стесняешься снимать? Дазай непривычно съежился: другой бы не понял, ведь поза напарника никак не меняется, а выражение лица, казалось бы, так же расслабленно, но Чуя сразу увидел. Глаза на секунду задрожали, кадык дернулся, а мизинец левой рукой коснулся бинтов на другой руке. В квартирке было прохладно и тихо: вряд ли что-то произойдет в ближайший час, поэтому Чуя не отвел взгляд от Дазая и слегка нахмурился, спрашивая: — Что под бинтами, Дазай? — голос даже не сорвался. Обстановка была спокойная. Не казалось, что Дазаю было неловко, но тот медленно встал с дивана, видимо, собираясь направиться в сторону узкой ванной комнаты. — Не думаю, что ты хочешь это видеть. — Дазай мягко отшутился, в его голосе скользнула усталость. Чуя удержался, чтобы не закатить глаза, и решил стоять на своем. Серьезно смотря на напарника, он четко произнес: — Хочу. Дазай обернулся, ему не удалось скрыть тень удивления на усталом лице. Чуе казалось, что напарник его пошлет, но тот совершенно неожиданно присел обратно на диван. Тонкие пальцы наловчившимися движениями размотали шею, обнажая достаточно глубокий порез, будто Дазай кто-то пытался перерезать Дазаю глотку. На лице Чуи не двинулся ни один мускул, а по спине пробежали мурашки. Сердце невольно сжалось. Дазай спокойно размотал запястья, и Чуе едва ли удалось сглотнуть слезы. Вдоль вен длились глубокие порезы, словно Дазай вскрывал вены. Вокруг них выступала целая сеть из менее глубоких. Дазай поднял взгляд на Чую, и тот не смог с ним встретиться, отведя синие глаза. Дазай лишь быстрыми движениями начал возвращать бинты на место. — Говорил же, что не захочешь. — Дазай прозвучал хрипло. Он собрался вставать, но рука Чуи внезапно схватила его запястье, большим пальцем проведя по бинтам. Дазай словно застыл. — Зачем? — Чуя не совсем понимал, что делает, и какое ему дело до бинтов Дазая и в принципе Дазая, до этой эгоистичной насмешливой мразоты. Дазай мягко, но грустно, усмехнулся, осторожно забирая свое запястье и вставая. По его лицу можно сказать, что все хорошо, и Чуя поверил бы, поверил, если бы не черная тень в темных озерах глаз. — Я никому их не показываю, Чуя. — он вновь ухмыльнулся, а Чуя был готов правым кулаком сбить эту горькую ухмылку. — Не задавай мне таких вопросов. Тогда Чуя лишь раздраженно хмыкнул, а Дазай удалился в ванную и вскоре действительно лег спать. Слежка закончилась через сутки очень даже удачно. Чуя наблюдает за тонкими пальцами Дазая, откручивающими крышку пузырька, его бросает в дрожь, и вовсе не от Порчи. «Я никому их не показываю», — говорил он, но показал Чуе. Доверился Чуе. Не такой уж и черствый ублюдок. Дазай извлекает продолговатую капсулу. Маленькая, но смертоносная. Напоминает малышку-Кёку. В его глазах нет слез, а губы почти растягиваются в спокойной улыбке. Словно мечта исполняется. — Я никогда тебе этого не говорил, но я скучал по тебе, Чуя. — Дазай много всего хочет сказать, но знает, что Чуя не хочет слушать. Дазаю не нужно собираться с силами: он много таблеток глотал за всю свою жизнь. Дазай последний раз смотрит на посветлевшую Йокогаму за грязноватой оконной рамой и открывает рот, поднося таблетку к пересохшим губам. Из глаз Чуи брызгают слезы, несмотря на сжавшиеся зубы. Он не может. Сердце готово взорваться. Невозможно стоять и смотреть, как самая любимая мразь глотает эту чертову таблетку, и Чуя готов послать нахуй даже Огая Мори. Одно движение пальцами; таблетка улетает в приоткрытое окно и падает вниз с двадцать первого этажа. Невозмутимость Дазая трескается, на бледном лице отражается шок, а обжигающе горячие слезы уже текут по щекам Чуи. — Не посмеешь. — шипит он сквозь почти сомкнутые зубы. Дазай выдыхает, а потом тепло улыбается. Дазай не чувствует бабочек в животе или учащенного пульса, но он чувствует облегчение и спокойный ритм сердца. — Не посмеешь сдохнуть. — Чуя почти глотает фразу, бросаясь на Дазая и порывисто его обнимая. Кости Дазая почти хрустят от крепких рук Чуи, но тот лишь вжимается в напарника, утыкаясь носом в его узкое плечо и почти чувствуя колющие слезы на глазах. Комнату озаряет рассвет, Двойной черный не знают, что с ними будет. Двойной черный не говорят о великих чувствах, но Двойной черный нуждаются в друг друге. Двойной черный увидят еще множество рассветов Йокогамы.