Gift

— Бэтси! Брюс едва заметно морщится, но под маской этого не увидеть. Впрочем, Джокеру нет необходимости видеть лицо своего соперника, чтобы знать. Он просто знает. — Джокер, — Брюс стаскивает маску за ненадобностью, и подходит к сидящему на тонком металлическом ограждении мужчине. — Если хочешь знать, я не скучал. Джокер наклоняется вперед, вцепившись худыми, узловатыми пальцами в верхнюю перекладину — кажется, эти пальцы вот-вот не выдержат возложенное на них бремя и переломятся; Брюс представляет этот сухой, щелкающий звук и поводит плечами. Он не отодвигается, когда лицо Джокера оказывается совсем близко, едва ли в нескольких дюймах. Когда он так близко, Брюс видит все отметины, что оставил возраст, которые грим не скрывает — наоборот подчеркивает. Глубокие морщины на лбу и между бровей, в углах глаз и около рта. Брюс смотрит на чужой рот так долго, что это стало неловким и нездоровым еще несколько секунд назад, но с Джокером ничего и никогда не бывает здоровым. — Бэтси, мне кажется, ты врешь, мой дорогой. Никто не говорит о возрасте Джокера, но Брюс знает, что ему не меньше пятидесяти. Брюсу несколько дней назад исполнилось тридцать. Конечно, Джокер не может не знать об этом, ведь о юбилее завидного холостяка кричали все газеты, а телеканалы обрывали телефон личного помощника Брюса Уэйна, сражаясь за интервью. Брюс тогда выбрал наугад, потрепался ни о чем, а потом эти десять минут растиражировали повсюду. Конечно, Джокер посмотрел всё. Брюс чуть покачивает головой в ответ своим мыслям, а Джокер выпрямляется, снова нависнув хищной птицей. — У меня есть для тебя подарок, Брюси, — он покачивает носком лакированного ботинка в воздухе, задумчиво склонив голову к плечу. — Ставлю десять баксов, что такого тебе никто не дарил. — Мне не нужно от тебя ничего, — устало говорит Брюс, — лучший подарок — это твоё нахождение в Аркхэме, Артур. — Не стоит, — из голоса Джокера исчезает всякая напускная игривость и ленивая развязность. — Не бери на себя больше, чем можешь унести, Брюс. Брюс, наверное, пугающе хорошо знает сценарий, по которому произойдут события. Он уворачивается от лезвия, скользнувшего в дюйме от открытой кожи на шее; его кулак с неприятным хлюпающим звуком врезается в чужой искривленный рот, раскрашивая загримированное лицо россыпью капель крови, а затем хватает Джокера за волосы, удерживая на месте. Тот не тратит силы на бесполезные попытки вырваться — прекрасно знает, что физически они не ровня. Обнажает окровавленные зубы в оскале, слабо похожем на обыкновенную глумливую улыбку. Из носа Джокера тонкой струйкой течет кровь, собираясь в тягучие крупные капли на остром подбородке, срывающиеся вниз и разбивающиеся об асфальт гулкими шлепками. — Я прекрасно знаю свои лимиты, Артур, — говорит Брюс, наматывая темно-зелёные волосы на кулак, притягивая Джокера ближе. — Ты о них не знаешь ничего. У его рта дрянной металлический вкус, но табачный дым, кажется, въелся намертво, ничем не убрать. Брюс проводит языком по чужим зубам, собирая кровь, слизывая и глотая каждую каплю; вылизывает разбитые губы, раскрывая едва переставшие кровить раны. Джокер сдавленно смеется, пытаясь ухватить язык Брюса зубами; тянет на себя за плечи, соскальзывая пальцами с гладкой брони костюма. Брюс мычит, скорее угадав, чем ощутив, как ему в пах упирается острое колено. Инстинкты, здравый смысл, интуиция — все они буквально вопят о том, что Брюс загоняет себя в ловушку, что в этот раз Джокер воткнет ему нож в шею, отравит или ещё как-то попытается убить. Брюс расщелкивает броню привычными скупыми движениями, оставаясь лишь в нижнем тонком костюме из терморегулирующей ткани. Он просто глупец и самоубийца, не иначе, но он не может по-другому. Джокер восторженно охает — как и всегда, черт его дери, этот задушенный глухой звук, будто бы почти сдержанный внутри — и забирается прохладными ладонями под водолазку, обводя пальцами мышцы пресса, едва ощутимо царапая короткими ногтями. Брюс перехватывает чужие запястья и держит несколько секунд — у Джокера болезненно тонкие руки, кажется, их можно сломать неосторожным движением — а затем опускает одну ладонь вниз, под резинку штанов. Джокер возбужденно облизывается, переступив с ноги на ногу — Брюс всё ещё тянет его за волосы вверх, вынуждая стоять на цыпочках — и с готовностью обхватывает наполовину твердый член. Каждый раз, как в первый. Брюса прошивает судорогой от затылка до копчика, волоски на шее и руках встают дыбом. Джокер двигает ладонью размеренно и неторопливо, зная и темп и силу пугающе хорошо. Это всегда страшно до одури, но адреналин разгоняет сердце до критических почти отметок, а от возбуждения сбивается дыхание. Джокер облизывает губы, на секунду опустив взгляд на движущуюся в паху у Брюса ткань; его ноздри хищно раздуваются, выдавая его собственное желание. У Джокера нет подтянутого, рельефного тела. Он худой, будто измученный голодом и лишениями, но Брюсу его тело не кажется отталкивающим. Он расстегивает пуговицы на рубашке достаточно осторожно, чтобы не вырвать с мясом — пару минут назад он разбил чужое лицо не колеблясь — и отводит полы в стороны, обнажая бледную кожу. Джокер хмыкает, когда его живота касается чужая ладонь, и едва заметно приподнимает бровь. — Хочешь потрогать меня, дорогой? — интересуется он таким тоном, будто ведет светскую беседу. — Ты сегодня в настроении для нежностей? Брюс раздраженно фыркает и прихватывает Джокера за предплечья, чтобы привычно развернуть к себе задницей, но тот неожиданно сопротивляется, машинально оскалив верхний ряд зубов. — Сегодня будет по-другому, Брюси, — он подается вперед, но не дотягивается до лица Брюса, удерживаемый на месте за волосы. — В честь праздника. Брюс мог бы не спрашивать, но в голове нечётко, совершенно неуместно мелькает короткое и жесткое «насильник». В их отношениях нет ровным счетом ничего здорового и нормального, но отчего-то мысль о том, чтобы просто взять так, как хочется, отдается неприятным холодком в животе. Джокер опасен, опасен даже прижатый лицом к стене и со спущенными штанами, но Брюс зачем-то кивает и усаживает его на капот машины, а затем приподнимает брови в немом вопросе. — Мне кажется, ты любишь не меня, а только мой зад, — капризно тянет Джокер, закинув руки Брюсу на шею. — А я думал, у нас всё серьёзно. У Джокера есть бесконечно преданная и настолько же поехавшая подружка. Брюс видел её несколько раз, однажды даже дрался с ней — и она действительно достойна своего партнёра. У Джокера есть куча приспешников разного уровня, начиная от мелких сошек и заканчивая большими боссами — а он подставляет задницу Брюсу с такой готовностью, будто ждал этого всю жизнь. Зачем-то Брюс вспоминает вкус его пальцев, касающихся уголков рта много лет назад, когда Джокер ещё не был Джокером. Он вспоминает эти секунды, и машинально повторяет движения Артура из прошлого, но останавливает себя прежде, чем растягивает чужие губы в уродливое подобие улыбки. Джокер тихо хмыкает и открывает рот, пропуская чужие пальцы глубже — Брюс погружает их почти до горла, не опасаясь ни зубов, ни рвотного рефлекса. — Почему не Харли? — спрашивает он, глядя в светло-зеленые глаза напротив. — Почему я? Джокер закатывает глаза, а потом откидывает голову назад, но не отвечает. Наверное, это значит, что Брюс просто идиот. Опасность будоражит кровь. Брюс не держит Джокера за руки, хотя стоило бы, и не ограничивает его подвижность. Он натягивает его на капоте своей машины за сотни миллионов долларов, напичканной техникой; трахает, держа за узкие бедра до отчетливых синяков. Джокер обхватывает его за шею одной рукой, второй рукой он держится за предплечье Брюса, бесполезно царапая ткань водолазки. Ему нравится, действительно нравится, как Брюс себя ведёт — сначала это вызывало недоверие, затем пугало, а потом вошло в привычку — Брюс кусает обнаженное горло, слизывает грим, масляно размазывающийся по языку. Джокер гортанно стонет — и сейчас он настоящий, на эти минуты, он не кривляется и не играет. Брюс смотрит на закушенную до крови губу, на зажмуренные веки, дрожащие ресницы и изломанную линию бровей; он смотрит, не отрываясь, пока двигается резко и быстро внутри тугой дырки, будто они трахаются впервые. Мысль о том, что Джокер не трахается ни с кем, кроме него, неожиданно сильно ударяет по нервам, выворачивая нутро, толкая к оглушительному оргазму. Брюс прикрывает глаза, содрогаясь от спазмов, прошивающих тело, и опирается рукой на капот рядом с лицом Джокера, чтобы не упасть. Джокер приподнимает веки, лениво скользнув взглядом по лицу Брюса, и тихо фыркает. — На тебя ни в чём нельзя положиться, мой дорогой, — тянет он, снова надев свою любимую маску. — Всё сам. Брюс чувствует, как неторопливо движется рука Джокера между их животами, но не отстраняется. Он кладет голову вниз, почти касаясь носом чужого плеча; проводит рукой по бедру Джокера ладонью, отводя в сторону, и накрывает чужую руку своей. Джокер замирает на секунду, а потом продолжает, будто его ничего не смутило. Но Брюс видит промелькнувшее на лице мужчины удивление, промелькнувшее так быстро, что никто не должен был заметить. — Бэтси, детка… Брюс затыкает чужой болтливый рот второй ладонью, мешая договорить, и чуть плотнее сжимает руку на члене, двигая ей быстрее и сильнее. Джокер снова прикрывает глаза, скрыв растерянность за густыми ресницами. Обычно сценарий совершенно иной. Брюс позволяет Джокеру отойти, прежде чем снова надеть броню. Обычно секс заканчивается потасовкой или ножом, воткнутым в Брюса в не смертельных, но болезненных местах. В этот раз он цел, драться тоже не пришлось; Джокер вытирает ладонь платком, который бросает себе под ноги, а потом принимается деловито одеваться, хотя обычно бесконечно говорит в процессе. Брюс не спрашивает. Он мог бы спросить, в чем был подарок — секс между ними, к сожалению, чаще, чем должен быть. Он мог бы, но в этом нет необходимости — перед глазами всплывает четкое, наверняка уже выплавленное в подкорку воспоминание: изломанная линия бровей и дрожащие ресницы, едва искривленный в мучительной гримасе рот. Джокер салютует Брюсу, прежде чем уйти, и криво улыбается; смазанный грим делает улыбку пугающе неприятной. Нож оказывается между колесом и диском — не повредив ничего, но став очередным напоминанием. Брюс складывает лезвие и задумчиво смотрит на гравировку на рукоятке. Издевательское «B + J» в этот раз почти не раздражает.