Шумят березки встречные(с)

Oxxxymiron, SLOVO, Слава КПСС (кроссовер)
Слэш
NC-17
Завершён
372
Пэйринг и персонажи:
Размер:
3 страницы, 1 часть
Описание:
Посвящение:
Примечания:
Публикация на других ресурсах:
Уточнять у автора/переводчика
Награды от читателей:
372 Нравится 11 Отзывы 41 В сборник Скачать

Часть 1

Настройки текста
«У тебя» — Слава был лаконичен по-древнегречески и у Мирона дома. Хорошо, что не в аэропорту, скромном представительстве чистилища на Земле, по крайней мере Мирон убеждал себя в этом. Не в том, что Родина привычно-обычно встречала блудного отпрыска чистилищем, нет, а в том, что никакой особенной «встречи» он и не ждал. Тем более от Славы. От Славы, который проводил его цитатой из не слишком популярной гомоэротической лирики (нет, не из себя любимого): «ПРОВОЖАЛИ МЕНЯ ТОЛЬКО ДРУГ ДА СОБАКА» — написал Слава вслед привязчивому и ровному гулу турбин (Ваня и Рома, оба оказались удивительно-контекстно «рядом», ну… и друзей не выбирают, с ними живут и умирают — и сумбурно-неловко провожаются в долгий путь). От Славы Мирон уезжал в аэропорт, от его дурацкой зеленой башки и зелененьких стремно-странных простыней, от всех мельхиоровых вилок и привычки Славиного кота жевать шнурки кроссовок (почему-то никогда не Славиных кроссовок), а вернуться получилось через месяц и сказать, что он не выдохнул с глупым (тридцать лет и ещё несколько лет, ну серьёзно, Мирош) облегчением даже от этого «у тебя» — это было напиздеть, конечно. Но маленький жучок-червячок завозился и в облегчении, и в тщательно-похуистичном «заебись», которое полетело в ответ, и вообще — «у тебя» это понятие сильно растяжимое, многозначное, много… Мирон выпихнул чемодан из лифта коленом, а рукой неудобно и сильно потянулся к чёрному собачьему носу звонка. — Охуеть, — сказал Слава и заехал зелёными (сука, все ещё!) волосами Мирону в глаз, Славины волосы полезли в нос и вежливо потыкались в рот, — твой кот как собака на дверь кинулся, признавайся — ты его дрессировал с помощью древних жидовских техник? У Мирона сначала получилось только уебаться локтем о дверной косяк и задохнуться (глупо-глупо-тридцать-с-лихуем-лет-ну...) чужой болотной башкой, потому что Слава с порога неудобно и тесно принялся не то обниматься, не то просто беспорядочно шарить по всему Мирону руками и носом — немедленная инспекция словно, всё ли на месте (весь ли Мирон — на месте, угу). А потом он умудрился разглядеть между их ногами Хесуса, вертящего ушами как морскими радиолокаторами, а потом Мирон поймал Славу за гнусавенькое тихое «р» в слове «дрессировал» и полез делиться с ним привкусом первой после многочасового перелёта сигареты и серого утренне-российского воздуха. — Ты пиздец какой горячий, — Мирон выдохнул и проверил ещё раз — губами соскользнул с чужого и мокрого подбородка на шею, уткнулся носом в место, от которого пахло Славой сильнее всего, потому что там пульс выстукивал Славино «о-ху-еть-о-ху-еть-о…», — что… — Месяц ладошки на твой ясный лик стирал, — Слава мотнул головой и прижал Мирона к двери всем весом, всем долгим и ненормально горячим — даже сквозь шмотки, даже в очевидном сухом квартирном воздухе («отопление дали, Оксимирон Янович, возвращайтесь смело») — телом, — конечно горячий, я ж верность хранил и целибат, и вообще ты охуел так сваливать, вот, котика бросать на произвол… судьбы и на мой — произвол, а он скучал, а… Чемодан все-таки грохнулся — Хесус успел отскочить, а Мирон и его кроссовки — нет, а у Славы была температура — и без всякого градусника ясно-понятно, что высокая, градусов под тридцать девять с половиной, и наверное поэтому Слава так быстро раздевался: футболка, трусы, носок с покемоном и другой носок с фиолетовыми полосками, и футболка Мирона тоже. — Может, таблетку? — спросил Мирон из нечеловечески благих побуждений — Слава держал его очень горячими пальцами между рёбер, а другой рукой за член, и «моя нужда сильней твоей» не была, так-то — целибат (впрочем, неканонично включавший дрочку на «светлый лик» и на всрато-длинные голосовые, ну) распространялся по обе стороны Ла-Манша. Спросил и перешагнул через джинсовые трудные штанины-оковы, и Слава был такой весь — лихорадочно-жаркий на вкус и цвет, даже с мокрой изнанки рта и… Он потянул Мирона за собой — ближе к кровати и не за хуй, конечно, слава небесам, но потянул чувствительно и почти-больно (потому что не за хуй, а за место между рёбер, которое скучало по Славиным пальцам и после сеансов трансатлантической (нет, Слав) дрочки) и ответил, что противозачаточные Сонечка не жалует, а из жаропонижающих у Мирона был только парацетамол, а Славе — как бывшему немножечко торчку и нынешнему множечко алкашу — была небезразлична судьба его печени. — Нахуй, — сказал Слава и красноречиво, больше всяких слов тесно-тесно обнял Мирона коленями, — мой дух силён и хочет уже ебаться, от тебя несёт самолетной жрачкой чуть-чуть и биполярным расстройством творческой жизни, это симптомы посущественней моих, и то не жалуюсь… не отправляю тебя лечиться. Поэтому нахуй! На хуе Слава зажмурился и захватал воздух рыбьими — немыми и судорожными, большими — глотками, наверное, Мирон въехал слишком резко («въехал в чужую температурную жопу как в африканскую бедную страну» — ехидно прокомментировал собственный личный Слава в его башке), но Слава был с блестящими, чуть припухшими инфекционной радостью глазами и с блестящей от смазки, еле заметно припухшей («пиздец, Мирош, вот ты жопу в кресле отсиживал, а я тут готовился, ждал, надеялся, верил!»)… Мирон извинительно и раскаянно замер, конечно, успокаивая внутреннюю дрожь и «мое-мое-мое-можно-вернулся-ждал», конечно Слава отдышался и пяткой больно заехал ему по ноге, конечно у Славы была та замечательная стадия лихорадки, когда озноб миновал и просто очень («очень, Мирош») жарко. — Да-вай, — скомандовал он без голоса, очень горячими губами Мирону куда-то в щеку и уронил на Мироновскую кровать зеленую голову, — можно очень, можно уже, ты там хуй не нарастил часом, случайно, а, а, блядь, на закорках завтра потащишь до сортира, учти, бля… Потом Слава зажмурился, но не перестал отвечать на каждое движение телом, задавленно-страдающим смехом и матом, мокрой зеленой челкой, коленями — внутри и снаружи, Мирон облизал ладонь (до смазки — как до смерти — было четыре шага, в смысле Слава опять оставил тюбик на подоконнике, а Хесус опять будет в ночи сбрасывать его с оглушающим грохотом разорвавшегося снаряда) и неудобно — удобно, пиздец как удобно и жарко, лучше любого отопления — перенёс вес на одну руку, а другой собрался помочь ближнему своему (самому в данный момент ближнему, по-библейски прям), но Слава упёрся в постель зелененьким затылком и его сперма опять же весьма по-библейски смешалась с остатками слюны у Мирона на ладони, осталось только кровь пустить — для завершения ритуала. Обошлись без крови — Мирон додрочил на чужой мокрый и горячий живот, и в первом (за месяц телефонного права на дрочку, охуеть) до пизды сильном приступе желания остаться в удовольствии — растянуть — на подольше, подольше, скорее, ну, поцеловал Славу за круглую ровную отметинку детской прививки на плече. Но Слава этого не застал в трезвой (относительно) памяти и здравом (совсем нет) уме, он отрубился сразу — розовыми сырыми висками, дорожками пота на шее, всем-всем у (для) Мирона на кровати, и потом… Потом Мирон шепотом ругался на Хесуса — на кухне и в уютной знакомой темноте, запахе растворимого (Слава притащил, не иначе) кофе и геля для душа с корабликом (Сла-ва) на этикетке, потому что Хесус «не уследил» и вообще — кот, а коты разве не должны ложиться на больное место и… Хесус слушал его внимательно и ничуть не обижался на странные предъявы, а терся тёплой и шерстяной мордой о татуировки на хозяйских пальцах. Под утро Слава повернулся к Мирону закрытыми глазами и плотно сжатыми кулаками: — Я его не отдам, — сказал Слава громким серьёзным шёпотом и он очевидно спал, поэтому Мирон выдохнул первый сумбурный раз от внезапного заявления-пробуждения и ответил — тоже тихо и серьёзно, успокаивая чужие сны: — Не отдавай. — Иди в жопу, суббота, — миролюбиво согласился Слава из своего лунатизма, и Мирон не стал прикидывать, имеет ли тот в виду Шабат или барона Самеди, потому что Слава сразу перевернулся на другой бок и затих. Да и какая разница, если в итоге было решено «не отдавать» — не важно, кому или чему: субботе, вторнику, самолетам, Родине, таблеткам, друзьям и собакам, собакам-друзьям… Утром Слава потек носом и слезами — но не растерял ночной подсознательной решимости «служить и защищать»: — Давай я тебе в глаз плюну, — предложил он заходя на кухню, — поболеешь пару дней в качестве «акклиматизации», никто дергать не будет, а то начнётся сейчас, Мирош, ну — предложение на миллион…
Примечания:
Отношение автора к критике
Приветствую критику в любой форме, укажите все недостатки моих работ.
Права на все произведения, опубликованные на сайте, принадлежат авторам произведений. Администрация не несет ответственности за содержание работ.