Ничего не изменилось

Из приоткрытой в сад двери тянуло прохладным воздухом. Пламя свечи подрагивало и качалось, отбрасывая на стены причудливые тени. Цзян Чэн следил за их танцем, забыв про разложенные на столе свитки. Было слишком тихо, и теперь можно было почти не надеяться, что кто-то ворвется в его кабинет разогнать эту тишину. Цзян Чэн повел плечом — руку на перевязи слегка тянуло, но больше всего раздражало, что он ее практически не чувствовал и не мог ей пользоваться. И постоянно забывал об этом, то и дело порываясь куда-то потянуться или что-то достать. Адепты на вчерашней тренировке рот открыть боялись и уходили в сумерках бледными от усталости, настолько он их загонял. Цзян Чэн надеялся, что и сам, выплеснув скопившееся раздражение в тренировочных боях, хоть немного успокоится, но ничего не вышло. Он опять пролежал почти всю ночь без сна, забывшись буквально на пару часов перед самым рассветом. Это все из-за руки, убеждал он сам себя, старательно не обращая внимания, что сердце ноет куда сильнее, чем она. На улице послышался тихий шорох, и Цзян Чэн вскинул голову, с надеждой вглядываясь в темноту. Всего лишь ветер, понял он через секунду. Да что ж такое. Несносный Вэй Усянь все никак не выходил из головы, заставляя вздрагивать от каждого звука и продолжать ждать. Как будто все не решилось еще три дня назад, как будто Вэй Усянь не сделал свой выбор. И не в его пользу. Цзян Чэн сжал кулак, сминая свиток, который держал в руке. Как же он ненавидел Вэней! Даже сейчас, разбитые и сломленные, они продолжали забирать у него самое дорогое. Самых дорогих. Ничего. Он выдохнул, заставляя себя расслабиться. Он сам сходит к Вэй Усяню, посмотрит как выполняется его глупый план. Как будто и правда на мертвой горе можно основать живое поселение. С домами, выращиваемым редисом, бегающими детьми. И с лютыми мертвецами. Это невозможно. Любой нормальный человек скажет это, но Вэй Усянь, даже выйдя из ордена, продолжал следовать его девизу. Как всегда, куда тщательнее, чем сам Цзян Чэн. В саду снова чем-то зашуршал ветер, но он решил больше не обращать на это внимания. Надо просто перестать ждать, перестать думать, перестать сожалеть. Вэй Усянь не придет. — Цзян Чэн! — темная фигура ворвалась в комнату, как вихрь. — Твоя охрана ужасна! Я прошел под самым их носом, а они меня даже не заметили. Вэй Усянь сверкал улыбкой, болтал всякую чепуху и выглядел так, будто уходил буквально на пару часов. — Придурок, — буркнул Цзян Чэн и нахмурился, пытаясь хоть как-то скрыть вспыхнувшую радость, мгновенно охватившую его от одного звука родного голоса. — Я приказал пропускать тебя в любое время. Кто же будет спорить с главой ордена. Кроме тебя, конечно. Хотя я тебе больше не глава. Он не хотел этого говорить, но слова сами сорвались с губ. — Ну и что? — Вэй Усянь наклонил голову к плечу, рассматривая Цзян Чэна — его серьезный взгляд странно сочетался с широкой улыбкой. — Разве это что-то меняет? Все, хотел ответить Цзян Чэн. И ничего, понял он, когда Вэй Усянь наклонился и поцеловал его. У него были все те же горячие влажные губы, нахальный язык и привычка кусаться. А Цзян Чэн по-прежнему вспыхивал от первого же прикосновения. И сейчас волной возбуждения смывало все страхи, сомнения и мысли. Хотелось просто прижимать его к себе, отвечать на его поцелуи, вдыхать знакомый запах — Вэй Усянь всегда пах чем-то острым, пряным, ярким и вкусным. — Цзян Чэн, — Вэй Усянь оторвался от него и нетерпеливо дернул его пояс. — Не медли! — Сам виноват, — ответил Цзян Чэн, сбрасывая ханьфу. — У меня сейчас одна рука. — Какой ты мелочный, — фыркнул Вэй Усянь и сам стащил с него рубашку, отбросил в сторону и прижался губами к обнаженной коже. — Но красивый. Только за это тебя и терплю. — Ах ты, — Цзян Чэн с трудом подавил стон, прикосновения Вэй Усяня отвлекали и не давали как следует возмутиться его бессовестными речами. — Болтун! К счастью, одна рука у него все еще была рабочей, поэтому он смог вцепиться в волосы Вэй Усяня и заставить его поднять голову — только поцелуем можно было заткнуть этот болтливый рот. Вэй Усянь же не только отвечал, но и нагло пользовался своим преимуществом — у него-то руки были целы, поэтому он, не отрываясь от Цзян Чэна, исхитрился скинуть с себя одежду и притерся к нему всем телом, окончательно путая мысли. От одного из их несдержанных движений свеча погасла, и теперь только слабый лунный свет освещал комнату. В нем Вэй Усянь выглядел как дух — белая кожа светилась, а волосы сливались с темнотой. Он был таким красивым и нереальным, что казалось, стоит моргнуть — и он исчезнет, пропадет туманом, оставив только память о прикосновениях, да задурманенные мысли. — Цзян Чэн! Ты меня обижаешь, — насмешливо протянул Вэй Усянь, отстраняясь. — Я прямо перед тобой, а ты все еще ничего не делаешь и вообще как будто где-то витаешь. Я этого так не оставлю, — и толкнул Цзян Чэна на пол, наконец освобождая его от всей одежды. — Я сверху, значит, я победил, — заявил он, садясь на бедра Цзян Чэна, и тот, несмотря на охвативший тело пожар, не удержался от смешка. Это была любимая фраза Вэй Усяня, он всегда заявлял это, когда побеждал в их драках и придавливал Цзян Чэна к полу. Вот и думай после таких мальчишеских выходок о нем, как о ком-то неземном, подумал Цзян Чэн, чувствуя как его затапливает даже не возбуждением, а нежностью к этому невозможному человеку. — Не смотри на меня так, — сказал Вэй Усянь. — Я смущаюсь, — и бесстыдно развел ноги, выставляя напоказ тяжело качнувшийся член. — Ты? — выдохнул Цзян Чэн. — Смущаешься? Когда ты начнешь смущаться, я стану бессмертным и уйду совершенствоваться на самую высокую гору. Он скользнул рукой по животу Вэй Усяня, обводя пальцами длинный, неровный и все еще воспаленный шрам — след от удара Саньду. — Так я тебя и отпущу, — хмыкнул Вэй Усянь и завел руку себе за спину. По его слегка нахмурившимся бровям Цзян Чэн понял — он готовит себя к проникновению, — и остро пожалел, что не сможет этого увидеть в этой позе. Хотя, может, оно и к лучшему — от одного вида того, как изящные длинные пальцы погружаются в тело, у него всегда наступало какое-то помутнение рассудка и пропадала вся сдержанность. — Цзян Чэн, — выдохнул Вэй Усянь. — Тебе не кажется, что ты сейчас трогаешь не то, что нужно? — и намекающе вскинул бедра. — Сам виноват, — повторил Цзян Чэн, в последний раз очертив шрам пальцами. — У меня сейчас одна рука. — Какое удобное оправдание, — недовольно ответил Вэй Усянь, все-таки сорвавшись на стон, когда Цзян Чэн провел ладонью по его члену. — Так-то лучше. Цзян Чэн знал, что Вэй Усянь любит резкие и сильные движения, что уже от этого он теряет голову, но все равно не спешил и ласкал его медленно, осторожно. Ему хотелось насладиться ощущением бархатистой кожи в руке и приятной тяжестью. Рот наполнился слюной, стоило вспомнить, каков этот член на вкус. Кажется, рядом с Вэй Усянем и он потерял всякий стыд. — Ты специально, — это обвинение прозвучало бы более внушительно, если бы не было сказано таким довольным тоном и прерывистым голосом, но Цзян Чэн все же сжал руку сильнее, и Вэй Усянь вскрикнул от удовольствия. Он приподнялся, замер на мгновение тонким силуэтом на фоне окна, а после опустился, вбирая в себя член Цзян Чэна. И остались только жар и сорванное дыхание, рваные движения и смазанные поцелуи. Теперь уже Цзян Чэн не удержался от крика, ощущений было слишком много, они переполняли его. И в какой-то момент хлынули через край, заставляя биться на полу, задыхаться и терять связь с реальностью. Когда он пришел в себя, Вэй Усянь устроился рядом с ним, закинув на него руку и ногу. Цзян Чэн понимал, что надо бы встать и привести себя в порядок, но шевелиться было откровенно лень. Утром, решил он. Все утром. Слушая сонное дыхание Вэй Усяня, Цзян Чэн подумал, что и правда ничего не изменилось. И изменилось абсолютно все, понял он, проснувшись утром один. Вэй Усяня рядом не было.