Непрочитанное письмо

«... он часто рисовал огонь, этот странный мальчик. Неистовое, бурое, словно сдобренное кровью пламя, пожирающее фасад каменного дома и темные силуэты в окнах. Мальчик не умел правильно обращаться с кистью и красками, то и дело портил холст чересчур резкими мазками, но было в его рисунках что-то такое, от чего кожа на затылке холодела, а ладони покрывались липкой испариной. Что-то ирреальное. В те далекие дни я работала помощницей поварихи в приюте Святой Терезы, и, так как дел на кухне всегда было невпроворот, меня попросили выходить на дополнительные смены. Примерно тогда же я и стала впервые свидетельницей того, как мистер Хоффер – учитель по изобразительному искусству – ругал маленького Тони и тащил его, слабо упирающегося, к директору. Наш крошечный городок находился в соседнем с Редгрейв-Сити штате (позже Вы поймете, почему я об этом упомянула), однако новости в такую глушь доходили с большим опозданием, поэтому долгое время мы ничего не знали о приключившейся там трагедии. И все же Тони – Тони Редгрейв, так он всегда подписывал свои рисунки, – казалось, пытался нам что-то сказать, донести некую тайну. Я чувствовала это, но никак не могла понять, в чем дело. С этим мальчиком вообще случалось много странностей. Например, никто понятия не имел, откуда он взялся в детском доме Святой Терезы. Просто в один прекрасный день появился на пороге главного корпуса, такой тихий и угрюмый, и, когда сторож – старый Брайан – отпер дверь, последовал за ним внутрь, напрочь игнорируя все расспросы. Разумеется, мы пытались разыскать его родителей. Обращались даже в полицию – все было тщетно, хоть он и назвал свое имя. Позже я пришла к выводу, что оно ненастоящее, но тогда это не имело значения: у Тони не было никого на всем белом свете – это становилось ясно по одному взгляду в его потухшие, будто потускневшие от времени голубые глаза. Он очень выделялся на фоне других детей, в том числе и внешностью. Впрочем, больше всего его сторонились из-за непредсказуемого поведения, а он, в свою очередь, и не рвался ни с кем дружить, особенно после случая в саду. Об этом происшествии мне поведала Мэгги, дежурная медсестра. Началось все с непонятной возни под окнами – как раз там, откуда облицованная камнем дорожка вела к садовой арке, опутанной цепкими стеблями чайной розы. До Мэгги, корпящей над детскими медкартами в своем кабинете, доносились задорные выкрики, свист и даже бранные слова, что отнюдь не было редкостью среди воспитанников, хотя обычно и каралось выговором. Встревожилась она позже, когда услышала треск рвущейся ткани и заливистый смех нескольких человек сразу: «Держите, держите его!» Выглянув в окно, Мэгги едва не лишилась чувств. Ребята облепили Тони со всех сторон, напоминая пчел, слетевшихся к сотам. В то время, как четверо или пятеро одногодок удерживали его руки и ноги, двое старших мальчиков совершали какие-то манипуляции с головой… Мэгги не сразу поняла, что один из них орудует тупыми садовыми ножницами, а второй, запустив пальцы в густые серебристые волосы, тянет их к зазубренному лезвию. Когда осознала, закричала так громко, что мальчишки бросились врассыпную, Мэгги – скорее на улицу. Резво перескакивая через две ступеньки сразу, несмотря на внушительную комплекцию, она неосознанно выплевывала молитвы вперемешку с чертыханиями, искренне надеясь, что малолетние хулиганы ограничились устрашением. Надеясь, потому что в какой-то момент ей показалось, будто Тони отсекли всю верхнюю часть правого уха. Она вроде бы видела кровь, и… Ухо оказалось на месте и в полном порядке. Россыпь бликующих на солнце прядей покрывала истоптанный камень дорожки, слабо подергиваясь на ветру. Запыхавшаяся после марафона по лестнице Мэгги спросила, как он, цел ли, не особенно рассчитывая услышать что-нибудь в ответ: этот ребенок за время пребывания в стенах Святой Терезы не произнес ни слова. Ответом, как и ожидалось, послужил дикий взгляд, сверкнувший голубым. А потом глаза мальчика стали ярко-красными, и Мэгги, изумившись, часто заморгала, подозревая, что ей просто мерещится всякое от быстрого бега. Тот злополучный день мне пришлось провести дома, чихая и кашляя попеременно, однако не думаю, что Мэгги стала бы врать. И все же, однажды маленький Тони заговорил. Заговорил со мной! «Ты очень на нее похожа» — сказал он, выступив из темноты прямо перед дверью столовой, куда я несла свежесваренную тыквенную кашу. От неожиданности раскаленный казан едва не выскользнул из моих разом ослабевших рук. Жар от металла проступал даже сквозь прихватки, но я не могла позволить себе спугнуть его. Только не сейчас, когда после стольких месяцев молчания несчастное дитя подало голос. «На кого?» — переспросила я, опасаясь, что магия момента будет упущена, и Тони снова уйдет в себя. Голос прозвучал непривычно хрипло, как если бы я сорвала его накануне, но сейчас это было совершенно неважно. Мальчик смотрел на меня не мигая, будто пытаясь что-то вспомнить. В полумраке коридора неестественно поблескивали его голубые глаза, похожие на подземные озера с зеркальной гладью. «На мою маму». Знаете, мисс Маргарет… Когда-то давно врачи сказали мне, что дети… Что своих детей у меня никогда не будет. Это была одна из причин, почему я выбрала приют в качестве места работы. После слов Тони появилась другая причина – и другая цель. Много чего случилось с того дня… Из Редгрейв-Сити пришло уведомление о пропаже ребенка (тогда же мы узнали о чудовищной резне, в которой погибли в том числе и родители Тони), служба по делам несовершеннолетних настаивала на его возвращении в город, однако допустить это было бы выше моих сил: бедный мальчик и так пережил самый страшный кошмар наяву. Я оформила опекунство, и мы переехали в Моррис-Айленд, где были неожиданно тепло встречены местными. Впервые ребятня не дразнила и не издевалась над Тони, впервые у него появился друг (как там Эрнест, кстати? Он все еще живет в Моррис-Айленд?). Здесь он не был сиротой с трагичной историей, здесь у него была мама. О дальнейшем Вы знаете. Могу лишь добавить, что не было ни одного дня, чтобы я не думала о том, как мне повезло встретить этого искреннего, доброго ребенка, и сколько света мне дарила его открытая солнечная улыбка в самые темные дни. Пусть мы и пробыли вместе совсем недолго, мне, как человеку, которому не суждено было родить собственное дитя, не о чем сожалеть. Никаким демонам, или кем бы ни были те таящиеся во тьме твари, не под силу было заставить меня отказаться от него. С уважением и искренней надеждой на прощение, Ваша Е.»