Обратно пути

2018 Апрель, а погода – как в ноябре. Бесконечно уродливый фасад центра Бехтерева. Денис как будто нарочно наступал в каждую мелкую лужу на крыльце, и брызги летели Мирону на ноги, ровно в узкую полоску между штаниной и носком. - Он на ногах не стоит. - Помоги мне. Ваня выкинул сигарету, но подходить не спешил. Денис вроде бы стоял, но Мирон чувствовал, как затекает плечо, на которое он наваливался. Держать его было неожиданно тяжело, Мирона кренило в сторону, чужое тело приходилось двумя руками страховать за пояс, казалось, вот-вот оно выскользнет и грохнется под ноги, а они еще даже не спустились на парковку. - А говорил, это лайтовая история. Смотри, у него слюна закапала. Ваня сдернул с него капюшон толстовки, голова Дениса мотнулась и снова повисла на грудь. - У него в натуре слюна закапала, чо ты смотришь на меня так! Он не будет капать на меня слюной. - Мы здесь стоять продолжим, я не понимаю? - Я не знаю. Нет? Верни его обратно? - Вань, время для шуток выбрано так себе. - Какое уже время для шуток, я тебе первый говорил, что это не повод для шуток, я серьезно абсолютно – верни его туда, где за ним присмотрят, ему очевидно не «конструктивно и своевременно», или как ты это описывал все, когда мне лапшу вешал на уши? Посмотри на него! Самое паскудное, что в Ваниных словах был смысл. Мирон подумал об этом еще внутри, сразу же, как только увидел санитара, помогавшего Денису выйти из лифта. Но как Ваня это себе представлял? Они договорились, в конце концов. Проворачивать фарш назад было поздновато: он уже вот, уже стоял здесь, практически в отключке. Да и санитару объяснять, что Мирон передумал, было неловко. И как вообще в такой ситуации можно было «передумать»? Не считая уже, что такая история обязательно разлетелась бы по всей их блядской тусовке: и хорошо, если сам санитар не слил бы ее в новости. Вроде бы, узнал Мирона. Это с какими заголовками вышло бы, интересно? Да не важно, в конце концов. Есть какие-то уже вопросы тупо самоуважения. Так порядочные люди не поступают, и все. Ни в какой парадигме. - Может, наркоз не сошел еще. Может, что-то не так пошло. Я не знаю, везде пишут, отпускать должно через полчаса. - Тем более, обратно верни его! - …и я ничего не утверждал, заметь. Заметь! Заметь. Что это лайтовая история, вот это все. Я сказал, нужно убедиться на практике. - Убедился? Поехали? - Это только-только прошла процедура, невозможно судить объективно. - Ты серьезно? Чейни? Денис? Ваня пощелкал пальцами перед его лицом. Мирон оглянулся на стеклянные двери центра. - Привет. Пока. Отдашь пятерку? Он меня не слышит. Ты меня слышишь? - Вань, держись в рамках, будет очень неприятно, если к нам выйдет кто-то. Ты представляешь, как мы со стороны смотримся? - Как будто у нас на руках кулек с говном. Братан? Бро? И не видит меня он. Вообще. У него глаза двигаются, но он там где-то, в иных мирах, скользит по радуге. Денис слабо застонал, как стонут глубокие, беспомощные старики. Мирон почувствовал брезгливость. Потом понял, что Денис больше не стоит, ноги у него подогнулись, и всем весом он повис на Мироне. Ваня заметил. Не помог по-прежнему, даже руки сложил на груди. Пришлось посадить тело на крыльцо, Мирон прислонил его к парапету, надеясь, что он не завалится в лужу лицом. - Вань. Я тебя не часто прошу о чем-то. - Началось. - Подгони машину, раз уж не хочешь мне помочь его тащить. Видимо, это перебор для тебя. - Перебор – не то слово. Я и тебя таскать не хочу! - Чего я хочу, интересует кого-нибудь? А то я сомневаться начинаю, понемногу. Понемногу. - Как знал, что пожалею. - Подъезжай к спуску для колясок, по ступенькам я его не поволоку. А неделю назад эта идея казалась жизнеспособной. Даже удачной. Было покалывание на кончиках пальцев, вибрация момента, легкий нервяк перед прыжком, Мирон обрадовался им, они давно не возвращались, обычно эти чувства приходили, как только обнаруживал новый секретный выход, когда наклевывалось решение, долго не находившееся. После Минска таких моментов не было вообще. Тур закончился. Поток, который поднимал его каждый день, поднимал до высот, нес без оглядки, схлынул, остался скудный мутный ручеек у сточной канавы. Регулярные дозы победы, над собой, над всеми, над толпой внизу, над чужими «нет», над своим «никогда», оборвались в один день, с последним концертом. Женя скинула на почту детальный график работ над альбомом. Не открывал. Три месяца в бегах, жаркое солнце, океанские волны, чужие тела, безликие фигуры во сне и наяву, кокс с мефедроном, ром с ананасовым соком, погоня за летом, жирный заголовок непрочитанного письма каждое утро перед глазами, хотя почту не открывал вообще, мобильник – злейший враг, прятал под подушкой, чтоб не видеть экран, вечный режим «не беспокоить» - но они не могут не беспокоить. Пора вставать. Что, если в этот раз он не сможет встать? Все как один говорили – говорили всегда – что это вопрос времени, так долго двигался против течения, так долго опровергал их брехню, заглушал голоса, но они просачивались, теперь отсек отравлен, задраить, спасаем то, что можно спасти, - что, если уже ничего не спасти? За полгода не написал ни строки. Желанье увидеть Дениса пришло, как только вернулся в Питер. Один из ключевых факторов в зависимости – среда. Не вспоминал о нем, пока не оказался на Сенной, а там одно за другим, запах холода в Питере – отдельный запах, крики ворон и чаек, черная неповоротливая толпа, мерзлая каша под ногами, заедало колесико у зажигалки, Семнаха, 08.02, путь до старой квартиры на Гороховой, просил Женю снять в том же доме, но она не смогла и предложила подальше, въехал в соседний квартал, лежал, слушая пьяные крики под окнами, малолетки шли из бара, и бессонница сама упрашивала: просто набери номер, и все устроится. Хотелось увидеть себя его глазами, снова. Не важно, на чем разошлись, рэп-сми, интервью Мирона, нелепая выходка эта детская с удалением из друзей, его баттл в феврале. Несущественная мишура. Сомкнуть пальцы у него на горле, и пусть он смотрит. Пусть он смотрит. Как раньше. Как будто Мирон может удержать на ладони весь его мир. Весь мир вообще. Написал ему той же ночью. Получил бесконечно невнятный ответ, почувствовал, что отказ задел гораздо сильнее, чем должен был. Был очень собой недоволен. Если уж Чейни – прости господи – смог как-то выбить его из колеи. Чейни. Выбить из колеи. Значит, дело было совсем плохо, значит, до конца не оценил масштабы катастрофы. Пустая, никому не нужная переписка, разминочные баталии, сомнительные претензии. С переписки перешли на голосовухи, с голосовух на звонки. В итоге прозвучало: - Я не хочу выяснять ничего. - Ожидаемая фраза, когда понимаешь, что не прав, но не хватает смелости – и ответственности – чтобы это признать как следует. - Я просто не могу сейчас… ни объясняться, ни спорить. Ничего. - Многозначительно. И наконец: - Помнишь, я… не важно. - Ты в состоянии начатое предложение закончить? Из минимального уважения к собеседнику? - Сейчас тоже не очень. Нет. Наверно, нет. - Выпил лишнего? - Помнишь, я говорил в начале осени. Ну, короче, штука такая, что я лечусь сейчас. Уже четыре сеанса было, и вроде… оно помогает, существенно, но я не очень… я не очень. Не сердись. Не в лучшей форме. Про электрошок говорили действительно, но Мирон был уверен, что это белый шум, что Денис ничего подобного делать не будет: и в принципе это не то, что делают люди с собой. И все-таки, когда Денис срубился, Мирон понял, что не уснет. Написал электрошок с двумя «к», два раза подряд, не сразу понял, почему гугл видит ошибку. Ностальгия и зимний рассвет, новое постельное белье, новая мебель, новое жилье (опять), ничего постоянного, ничего своего, не за что дрожать, нечего терять. Дима где-то в другой стране, наверное, уже проснулся, более ли менее с обычными мыслями: что Мирон не мужик и все просрал, и что ему не хватило яиц на решительный шаг, и что Дима, конечно, по-прежнему знает его лучше него самого, и что все, чего он добился за эти годы, ни стоит медного гроша, и так странно было всерьез переживать семь лет спустя – насчет того, что Дима скажет, когда обнаружится, что он был прав, что Дима скажет, когда Мирон больше не сможет встать, и да здравствует король пропоют в Сент-Джеймсе кому-то другому (откуда строчка?), и не важен путь, важен результат, и все эти семь лет сгинут в небытие, и с чувством абсолютной правоты и довольства собой Дима сможет объявить благодарной публике на его поминках, что туда, к небытию, вел каждый его шаг, и временные бонусы, временные заслуги, временное признание – это так, быстро устранимая ошибка в системе, это приманка, ловушка, и он повелся, и слишком поздно уже выгребать. Проверил клиники. Изучил процедуру. Почитал отзывы. Потом посмотрел видео. Отчекал ресурсы в Штатах. Ни о чем другом не мог думать к вечеру. Так и не сомкнул глаза, без единого подхода к заначке. Тянуло на улицу. Тело и разум просили действия. Последний шаг – перед прыжком, перед падением, перед полетом, может быть, - безумно пугал. Набрал Денису еще раз. - Я хочу увидеть. Денис никогда еще не звучал так беспомощно и бесхребетно: - Не надо со мной так. - Причем здесь твоя гордость ущербная? Ты понимаешь, что моя жизнь реально, может быть, зависит от этого? Что это действительно может быть шанс? Ты в состоянии для разнообразия подумать о чем-то, кроме своего комфорта, я не знаю? - Я буду не очень… не совсем… не я. - Я очень сомневаюсь, что ты чем-то подобным сможешь впечатлить меня, в обморок не грохнусь, не волнуйся. - Меня нужно будет забрать. Ты же – ну… объяснять чуваку, который для меня это делает… ну это не вариант, да? Про тебя и... - Естественно. - И тогда… - Забрать и что дальше? - Отвезти домой, подождать два часа. - Как ты думаешь, чисто теоретически, я в состоянии справиться с такой непосильной задачей? Хватит на нее моей компетенции, я не знаю? Он, естественно, согласился в итоге. Кто бы сомневался. Мирон выбрал клинику в Манчестере, связался с ними, сделал предварительную запись. Запросил список необходимых анализов и документов, нужно было озаботиться в России, так, чтоб бумажки были проходные и процедуру одобрили, чистая формальность, не о чем волноваться. Закинул Жене инфу про поездку, дал детали, не считая клиники, понемногу стал продумывать легенду про телочку со времен Оксфорда, к которой вспыхнули чувства и к которой он свинтит якобы на две недели. Обдумывал стационар, но накатывала тоска и тревога, когда представлял себе изоляцию. Нет. Нет, совсем один в это не мог погрузиться: что, если не удастся вынырнуть? Приснился кошмар, увидел себя в смирительной рубашке, с резиновым кляпом и трубкой для вывода воздуха во рту, не мог произнести ни слова, не мог объяснить им, что сам это выбрал, что это вынужденная необходимость, что он на самом деле абсолютно в порядке, он за себя отвечает, он может выйти в любой момент – должен выйти, когда захочет. Его никто не узнавал. Его никто не слышал. Проваленные смазанные лица. В холодном поту позвонил Ване. Кому, как не Ване. Он не станет пиздеть, не даст уйти под воду. Кто же знал, что Ваня упрется. Именно сейчас упрется. Ваня подогнал тачку, Мирон стащил Дениса с крыльца, затолкал на заднее сидение, согнул ему ноги так, чтобы он помещался нормально, захлопнул дверцу. Ваня выставил руку, когда Мирон хотел сесть. - А ты к нему на заднее. - Не глупи. - Серьезно – вали на заднее, давай. Я выпавших из гнезда кукушки не возил вот этих вот, но возьмем, что он бухой в хламину. Если он там слюной захлебнется или блеванет, это твоя проблема. И я рассчитываю, что это все впитывать будет твоя толстовка рибоковская. А не мои чехлы с сидения. Ваня, конечно, не хотел слышать про Чейни. Ване не понравилось, что Мирон помнит его адрес, наизусть, и он переспрашивал трижды. Ване не нравилось, что Мирон вообще рядом с ним стоит, тем более его трогает, тем более при Ване. Это одновременно раздражало и подпитывало, Мирон ощущал смесь нежности и надежды в моменты, когда он вот так заводился, это было все равно, что играть с ним в жмурки – и наконец нащупать в полной черноте его знакомое лицо, добраться до него, обнять его и знать, что он не отступит назад, не захочет опять, чтоб его потеряли, чтобы оборвалась хрупкая связь. Мирон не знал, с какой стороны сесть, и положил в итоге ноги Дениса к себе на колени. То, что он теплый, успокаивало. Еще больше успокаивало, что Мирон не видел толком его лица. Головой на поворотах он бился об дверцу, но не реагировал. Мирон надел на него капюшон: вроде бы чтобы между макушкой и дверцей была ткань толстовки, но на самом деле – чтобы видеть еще меньше. Он как следует раскачался к февралю, но теперь казался маленьким, необъяснимо, даже заняв собой все сидение. Ехали молча. У него правда слюна текла. Мирон вытер его же рукавом и надеялся, что Ваня не заметил. - Сука. И сижки кончились. - Ну это, конечно, проблема. - У тебя есть с собой? - Я бросаю. - Который раз пошел? - Это мое дело и тебя это не касается, если уж мы в таком духе общаемся сегодня. - Он курит? - Какая разница? Что, какая-то связь между куревом и вот этим всем есть, по-твоему? Как-то это на эффект влиять может? У тебя иногда – не хочу тебя обидеть или что-то в том же роде – но у тебя так сказывается иногда отсутствие базового, элементарного образования, кругозора какого-то… - Посмотри у него в карманах. - Ты поприкалываться решил? Или просто проверяешь, насколько у меня нервы сейчас крепкие, я не понимаю? - Брейк-брейк-брейк. Я ничо не проверяю, я ничо не говорю. - Это я и хотел услышать. - Просто либо ты вынешь у него из кармана сиги, либо мы за ними заезжаем. Мне похуй, подождешь в машине с ним, хуже эта ебаназия не станет. - Я не буду копаться в карманах у спящего человека. - Ничего, что мы этого спящего человека вместо мышки для опытов юзаем и через полгорода в отрубе прем? - К нему домой. По сути, делаем ему одолжение, экономим на такси. - Так и буду знать. Делаю одолжение Чейни. - Если ты так выбираешь относиться к проблеме… - …я такси. - Я предполагал, что ты мой друг и тебя беспокоит мое состояние. Очевидно, я заблуждался и желаемое принял за действительное. - Ты мой друг. Сердце ухнуло, когда услышал это, знал, конечно, что услышит, не сомневался – почти – но как важно было, что он перебил, как важно было, что не пришлось ни ждать, ни самому себе что-то рассказывать. Пересматривал видео из тура, хотя обещал себе этим не заниматься. Старался не думать о том, что с каждым годом нужно все больше монтажа, чтобы набрать четыре минуты счастья. И все-таки как здорово, что эти минуты за него кто-то собирал: моменты исчезали, память обкрадывала его, дни сливались, разговоры стирались из памяти, ощущение подъема рассеивалось без следа, и так трудно, так болезненно и унизительно было удерживать воспоминания – знание – о том, кем они были друг другу. О том, что по-прежнему были. - По какой-то причине только – необъяснимой, удивительной, - - Иначе хуй бы ты меня так заебывал. - …когда проблемы у вас, мы друзья, семья, все здорово, все ровно. Когда проблемы у вас – - Я считаю, что ты страдаешь херней. - …это серьезные, значимые жизненные проблемы, и, конечно, мы подключаемся, я подключаюсь, использую ресурсы, связи, деньги, опять же – я не выставляю счет, упаси господи, но тем не менее. Так, для иллюстрации. - Я пустил Дэна Чейни течь слюной мне в салон. А я животных и уебков не пускаю в тачку. - …зато когда проблемы у меня – все чудесным образом преображается! - Заткнись! Ваня сказал это так привычно и так не зло, что Мирон сбился и не смог сдержать улыбку. - На минутку. Так вот я уже пустил. Уже везу. И согласился на это шоу с реквизитом. И даже вот это все слушаю. А теперь достань сучьи сигареты и следи, чтоб он там не обоссался и не сдох, пока я за рулем. Мирон был уверен, что что-то еще ответит, но вместо этого полез сначала в карман худи к Денису, потом – в боковые. Вынул из-под него раздавленную пачку сигарет. Нашел для Вани целую. Потом еще одну взял себе. Прикуривал им одновременно. - Следи за дорогой. Ваня скорчил рожу, но быстро отвернулся к ветровому стеклу. Мирон приоткрыл окошко. И вдруг Денис очень внятно, совсем обычным своим голосом спросил: - Я бычок забыл потушить? Мирон не сообразил, как быстро сформулировать – нет, мы просто курим твои сигареты, пока поливаем тебя говном, - но потом понял, что он все еще спит. Ваня на все это глянул в зеркало и заржал. - Слушай, я знаю, как ты к нему относишься… - Нет, ты не знаешь, как я к нему отношусь. Я вот прям креплюсь, чтоб от души уже не высказаться, сука, как я отношусь к нему. И ко всей вот этой хуйне с тем, чтоб проверять, насколько глубока пизда, в которую ты можешь рухнуть, и сколько шансов, что все – вообще все, совсем все, прям все, вот все будут знать, чем ты болеешь, сколько юзаешь, кого трахаешь и что у нас там на - на повестке дня вообще. В эту секунду Денис шевельнулся и коснулся его руки своей голой ладонью. Пальцы были холодными. Мирон почувствовал смесь отторжения и вины. Ваня припарковался в тесном дворе старого фонда. Потащили из машины тело. - Я хотел сказать, что был бы благодарен, если бы ты его не называл реквизитом, кульком и всем прочим. Ваня уже держал его за плечи и ногой захлопнул дверцу, прежде, чем ответить: - Я сейчас повернусь и уйду отсюда. Ване было неудобно закрывать тачку. Мирону – искать ключи у Дениса. Кое-как вошли в подъезд. Встретили женщину с ребенком. Ваня улыбнулся ей. - Такой отличный парень, и с двух рюмок унесло. Она посмотрела растеряно, но прошла мимо. - Велики шансы, что я буду таким же кульком через месяц, и хотелось бы верить – - Скажи, что ты просто цепляешься. Типа я повыебывался немного, и ты решил не отставать. - Не понимаю, о чем ты. - Сука, ты это видишь? Ваня встряхнул его прямо на лестнице. Лифта у Дениса не было. Пиздец своевременное открытие. - Мне кажется, я тебя очень доходчиво попросил. - Денис. Алло. Как оно, в двух словах? - Не тряси его, я не удержу. Один пролет. Второй. Сука, тридцать пятая квартира – это какой этаж? Третий же должен быть. - Когда ты согласился поехать, я думал, ты понял. - Я согласился посмотреть. И то потому, что ты с темы никак не съзжал. - Хотел бы я. - Посмотрели! Ты посмотрел. Хочешь мое мнение? Это пиздец. Не хочешь мое мнение? Ничего нового. - Абсолютно не обоснованное утверждение. - …но хуй я в это впрягусь. И раз уж я здесь – давай. Пожалуйста. Мое мнение. - Не терпится услышать. Стояли вдвоем в пролете, держа с двух сторон Чейни в отрубе. Смешней не придумаешь. Страннее не будет. - Ты сейчас вот на это смотришь и понимаешь, что это пиздец. Ты до этого еще вроде как был не уверен. А теперь ты уверен, что хочешь. Потому, что это пиздец. Потому, что ты не сможешь стоять, и тебя надо будет таскать, и ты нихуя не сможешь делать, и в итоге - Любопытные заключения… - …альбом проебется. Тур на следующий год проебется. И хуй с ним. Хуй с ним. Хочешь все отменить? Заебись. Не хочешь выступать? Тошнит уже? Не выступай. Не хочешь альбом писать? Не пиши. Соскучился, чтобы тебя на ручках носили и вокруг ходили? Без балды. Я готов. Просто скажи. - Знаешь, я рад, что вот это все происходит. Ок. Ок. Давай, выговорись. Приятно себя увидеть – наконец – с твоей стороны. И в этот момент Ваня его отпустил. Денис хлопнулся затылком об пол возле его кроссов. Бессмысленно было дальше держать, и Мирон выпустил его ноги. - Ты ему голову не разбил?.. - Тебе разрешение нужно, чтоб слюной покапать? Чо, записку от родителей написать тебе? У тебя столько бабок, что ты не знаешь, куда потратить, ты же взрослый самый из нас всех, какие проблемы еще? Типа прошло время – все это чувствуют, я все понял, я вообще догадливый, это такой супер-скилл мой, - прошло время, когда было что-то другое. Там, без Дэна Чейни – - И твоих чикс тогда уж, продолжай, пожалуйста, только без купюр уже. - И моих девчонок, и твоих девчонок, и кучи народу, и кого угодно. Ок. Прошло. Но мне на тебя не похуй по-прежнему. Вот это новости, да? И ты можешь на меня пиздеть под настроение, но я вижу, что ты знаешь все. - Знаешь, я хотел бы… - Завали. И… Внизу хлопнула дверь. Он отвлекся на секунду и не смог продолжить. - Чо, Ванюш, мысль потерял, слишком много гаша, слишком сложные слова? - …и хуй я буду делать вид, что все ок, все заебательно придумано, отличный план, поддержка, все команда, все семья. Давай, ебашь себе по голове разрядом, ты знаешь, что делаешь, ты наш мега-мозг. Блядь, посмотри на него. Просто посмотри на него. - Впечатляющая речь, я только одного не уловил – у тебя есть какие-то варианты, может быть? Поудачнее? Которые все исправят? - Посмотри на него. Ваня толкнул Чейни в плечо носком кросса. - Как бы, ок, я пиздец не перевариваю Чейни, это выкидыш блевоты, который притворяется тобой, потому что сам по себе нахуй никому не нужен. - Я тебя уверяю, он не пострадал. Ну, если у него не сотряс сейчас. - Да мы вообще не ебем, пострадал ли он! Но хуй с ним. Хуй с ним. Я к чему – он в одном не пиздит. Не вопрос. Он реально ебнутый. - Если ты думаешь, что ты меня таким формулировками как-то спровоцируешь на отрицание – - Реально ебнутый. Я его видел пару раз, когда ему хуево, да и вообще не был бы ебнутый – без обид – не мутил бы с тобой то, что вы там делали в последний год. Ты чо ему сломал, ключицу? - Ребра. - Ебнутый. Я не спорю, он лучше знает. Я не сомневаюсь, он попробовал там таблетки, уколы, что еще может быть – с тобой ебаться, когда ты в штопоре… - Ну ты же совершенно не разбираешься в вопросе, тебе это самому очевидно. - Я разбираюсь, что это крайнее средство, когда вообще жопа. Я тебя от ангины лечил, четыре раза, от отравления и от трипака мы вместе курс лопали. И ни разу я не видел, чтоб ты матрас допил, когда у тебя типа депрессия была и вот это все. И не бухал еще к тому. - Ты не представляешь, какого с этим справляться, когда от твоего состояния зависит все. Буквально все зависит. - Ты сам сказал, это не депрессия. - Я сказал это на интервью! Я, по-твоему, могу себе позволить об этом открыто разговаривать? Искренне? Чтобы это потом затаскали журналисты, чтобы об этом Гнойный написал тречок веселый, который школьники орать будут, чтобы это потом на баттлах полоскали на всех площадках? Биполяр_очка, anyone? Чо, много желающих бизнес вести в России с ебнутым, как тебе кажется? - Ты сходил бы к врачу… - Я пойду к врачу! Я пойду к врачу, мне, по-твоему, в домашних условиях, от розетки электрошок сделают? - Может, его не пропишут вообще. - Ты сказал, справедливо, что я взрослый мужик. С деньгами, хорошими. Похоже, что какой-то уебан – из пост-советского пространства, я замечу, так, не маловажный момент, - будет решать за меня, что для меня лучше и как мне лечиться? - Это пиздец. - Если бы я ангину – банальную ангину, банальную ангину – лечил, как мне предлагали сначала, никакого тура бы не было. Никаких бабок бы не было. И сегодня бы не было. И самое интересное, ты все это прекрасно знаешь. Это все тебя устраивало, за меня не беспокоился. - Ты не видишь различий, никаких? - Я как раз отлично вижу. Тогда я петь не мог, исключительно. Сейчас ничего не могу. - Не можешь или не хочешь? Ну вот и все они пестрые моменты, нарезкой четыре минуты/город. Ванины танцы, расслабленный пиздеж, поздравления за сценой, угар и возня, мелкие крошки когда-то свежего, когда-то реального счастья. На бесконечные часы угрюмого молчания, на звук его голоса, который течет в полной тишине, и Ваня даже не поднимает глаз от мобильника, чтобы притвориться хотя бы: ему интересно, чужие люди, как с конвейера, мимолетные проблески узнавания, разбежались все, как тараканы, стоило закрыть тур и посчитать бабки, мертвый эфир и проглоченные обиды, и их не озвученный, всеобщий, постоянно висящий в воздухе вопрос: Так не можешь или не хочешь быть лучше? - Это, по-твоему, все каприз мой, или что, я не могу понять? Больной бред, еще с жиру бешусь, скажи? А надо-то просто захотеть, как я не додумался! Сказал мне чувак без работы, без обязательств, без семьи и сотрудников, о которых надо заботиться, без - - Я сказал, что не делай, если не хочешь. Тебя обо всем этом никто не просил. Я точно не просил. Мирон хотел сказать, что это не честно, но это звучало слишком жалко и слишком просто даже сейчас, даже для них. Хотел сказать, что не вывезет один. И что он – просит. И ему нужно, как никогда, чтобы Ваня остался: сегодня, вообще, без всяких своих «догадок» про время, которое ушло, без оговорок, без срачей, без лишних людей, без левого мяса в постели, без своих таких независимых, такие необязательных дел. Хотел сказать – если я кого-то и мог бы любить, по-настоящему, до конца, это был ты, всегда был ты, и неужели об этом ты тоже - не просил, неужели это ничего не стоило? Вместо этого ответил: - Очень легко не просить, когда знаешь, что дадут. Удобная такая позиция. Когда все само, все само, не стоит благодарности – Но Ваня перешагнул через тело у их ног, и поцеловал его в висок, так крепко, что это было болезненно, сжал на нем руки, и Мирон очень хотел поддаться, но прикосновение исчезло почти мгновенно. - Решай сам. Только не делай вид, что это ради нас… ради меня тем более. Мне такая жертва нахуй не нужна. Мирон слушал, как он спускается вниз: и надеялся – ждал, считая его шаги, - что где-то у двери он притормозит. Но она хлопнула без малейшей задержки. Мирон размял руки. Оставалось втащить мертвый груз еще на один пролет. Потом можно было передохнуть.