По имени

Ввалился в его палатку, тряхнул волосами. Погляди только на него, весь перепачканный в драконьей крови, круги под глазами темней тёмного, бровь рассечена, а сам сияет широченной улыбкой. – Как мы их потрепали! Когда тот, большой, дыхнул, думал всё, но Сиаран его подрезала, а я – раз! – и одним ударом. Ты видел, Орнштейн? Огромный, смешливый, громкий, он, казалось, заполнил всё пространство собой. Громыхнул доспехом, стянул рубашку, швырнул неряшливым комом куда-то вправо и шумно зафыркал, обливаясь прохладной водой. Перекатились под кожей мускулы, капли заскользили по широкой груди, по бокам, подбираясь к штанам, под которыми уже явно обозначилась немалая выпуклость. Орнштейн коротко кивнул (видел, видел, ещё бы не видеть, снова рисовался, снова лез на рожон!) и невольно подался вперёд. Разгорячённые после боя, обычно они сразу падали куда и как придётся, целуясь до кровоточащих губ, вслепую нашаривали завязки на штанах и отдрачивали друг другу, пока Орнштейн не оказывался вдруг на животе, заходясь тихими стонами, пока красивые жёсткие пальцы не прижимали его бёдра к земле, а ухо не обжигало жарким шёпотом: «какой же ты, во имя Света» и «так, да, сожми сильнее». Обычно. Но сегодня сражение было слишком долгим, слишком изматывающим. – Спать? Сам он утром будет ещё здесь, а вот кому-то встать с рассветом – и на Север. – Смеёшься? Нет, но я устал. Возьмёшь меня? Орншейн сжал зубы. От этих низких нот в паху моментально налилось тяжестью. О, он всегда желал недозволенного! Но пока ещё был способен держать себя в руках. Даже когда предложили вот так, просто, будто лишний бокал вина, когда взглянули шало и насмешливо, снизу вверх, когда раскинулись, разметались по спальнику и медленно развели ноги. Орнштейн на миг прикрыл глаза. И внезапно упал прямо на содрогавшуюся от хохота грудь. Подсечка! Конечно, как он мог пропустить. – Ты бы видел своё лицо! Орнштейн резко перехватил чужую руку, собственные узловатые некрасивые пальцы показались тёмными на фоне светлой кожи. Прищурился. А потом сжал запястье сильнее и резко прижал к земле, оставил отметину на шее, впился в рот, целуя глубоко, жёстко, до шума в ушах от зачастившего сердца, и рванул вниз затрещавшую по швам ткань штанов. Ничем не сдерживаемый член стоял колом. Орнштейн обхватил его и быстро провёл ладонью от головки вниз. Услышал, как со свистом втягивают воздух, и едва сам не излился от хриплого, еле слышного: – Возьми… Не шутит, о Солнце, он не шутит! Даже потянул его кисть к губам, скользнул языком легко, небрежно, но так, словно не по пальцам, а по оголённым орнштейновым нервам, и властно толкнул ниже, под крупные яйца. Приподнялся, прикусил мочку уха. Насадился на пальцы, двинулся раз, другой, выругался и скомандовал: – Ну же, быстрее! Не человек, не порвусь. И Орнштейн позволил себе утратить контроль, рухнуть в это горячее безумное марево с головой, брать как мечталось, не щадя, до синяков вцепившись в бёдра, дёргать на себя, раз за разом с силой вгоняя член. А под ним выгибались, вгрызались в костяшки собственных пальцев, в бесполезной попытке заглушить хоть что-то: всё равно слышно было, казалось, даже в лесу. И крики, и стоны, и даже громкий, задыхающийся, шёпот: "Во имя Света... что же ты со мной делаешь?" Орнштейн и сам дышал сорванно, так жарко, так быстро, всё слишком – ни остановиться, ни оттянуть. Он накрыл чужой пах ладонью, в несколько движений довёл пика, и со стоном излился, уткнувшись лбом в бледное плечо. *** – Орнштейн… Он приподнялся на локтях и перекатился на спину, с тревогой вглядываясь в утомлённое лицо. – Мой принц? – Опять "мой принц"? Каждую ночь ты без смущения отдавался мне, а сегодня я кричал под тобой так, что, верно, перебудил всех драконов в округе. Разве сложно произнести моё имя? Орнштейн вздохнул: это принцу нипочём нарушать вековые правила и плевать на субординацию, а ему нужно время, чтобы привыкнуть. Он обязательно обратится как надо, только не сейчас, позже. Скажем, в следующую встречу. ... Орнштейн не знал, что следующая их встреча случится почти через год. И к тому времени имени у принца уже не будет.