Тепло

      Наташа возвращается с очередного задания, и первое, что отмечает Тони — это измотанное состояние девушки. У верхней губы уже покрывшаяся корочкой царапина, на руках некрасивые лиловые гематомы, а ещё поникшие плечи и нетвердая походка. Но глаза у неё блестят, а на лице красуется блаженная улыбка, и Тони верит, что все хорошо.       Наташа ему кивает и так по-русски оставляет кроссовки где-то у двери, а сама падает на уютный диван — хотелось бы на кровать, но она только прилетела, а прежде чем ложиться на чистые, мягкие и гладковыглаженные простыни, стоит хотя бы принять душ. Романофф ничего не говорит; Тони, сидящий в кресле и до этого читающий какую-то статью, но сейчас непрерывно разглядывающий Наташу — тоже.       Потом Наташа-таки приподнимается на локтях и улыбается ему, а Старк вздыхает, выключает экран с какой-то статьей и смотрит таким взглядом, что Романофф ощущает себя пятнадцатилетней девочкой, которая чем-то провинилась перед отцом и теперь пытается сгладить ситуацию невинным выражением лица. Она, конечно, не знает, что в таких ситуациях чувствуют эти пятнадцатилетние девочки, что делают и как оправдываются, но на ум приходит именно эта ассоциация.       — Что у тебя там случилось? — уставшим тоном спрашивает Тони и головой кивает на гематомы и чертов порез у губы. Наташа хмыкает, делает вид, что задумалась, а потом снова заваливается на диван и хрипло отвечает:       — Оказалась не в то время и не в том месте.       Тони будто раздраженно выдыхает и встаёт с места, подходит к дивану, хватает Романофф за руку и поднимает ее в сидячее положение. Наташа от резкости охает, но тут же блаженно закрывает глаза и прижимается к груди обнявшего ее Старка. Она не обнимает его в ответ просто потому что двигаться сил больше нет. Тони это понимает, поэтому, бережно поцеловав ее в макушку, тихо предлагает:       — Сделать тебе ванну?       Наташа хмыкает такой заботе, потому что это, черт возьми, так не по-Старковски, но, не отрывая головы от груди Тони, кивает. Где-то на уровне подбородка светится реактор, и она невзначай, практически неощутимо даже для самой себя, касается его губами. Всегда, когда она так делает, Тони на несколько секунд перестаёт дышать — его буквально завораживают такие моменты. Ещё они, эти моменты, действительно важны ему, потому что Пеппер в своё время не особо-то любила светящуюся штуковину, и ему было больно и неприятно от этого. Но Наташа другая. Наташа роднее, ближе и теплее (хотя по ночам она мёрзнет постоянно).       Старк улыбается, аккуратно опускает девушку обратно в лежачее положение, а сам идёт набирать ванну. Ванна у него них прямо как мини-бассейн: большая, круглая и удобная. Температуру воды Тони регулирует сам — он не доверяет это Пятнице, потому что сам лучше поймёт, достаточно ли это тепло и не слишком ли горячо для его девочки. Ещё Тони не добавляет никаких лепестков розы или что-то подобное, потому что слишком хорошо знает, что Романофф после заданий такая красота не нужна. Ей нужна ванна. Желательно с пеной.       Пену Пятнице он разрешает сделать самой, используя специально купленный для такого гель. Просто однажды Наташе слишком понравился этот запах, но пахнуть постоянно им не хотелось, поэтому она решила использовать его для ванн. К тому же пенится он ну очень уж хорошо.       Удостоверившись, что Пятница справится («мистер Старк, я каждый третий день рассчитываю, как лучше взорвать что-то, и неужели вы думаете, что с пеной не справлюсь?»), Старк возвращается за увлечённо рассматривающей потолок Наташей. Потолок действительно красивый — полупрозрачный, стеклянный, просвечивающий звёздное небо — как и сама Наташа. Она поворачивает голову к Тони и уже приподнимается на локтях, чтобы встать, но Старк делающим одолжение тоном командует:       — Лежи уж, — таким тоном — это потому что не говорить же, что ему приятнее будет самому окунуть ее в ванну. Наташа и без того знает, так зачем заморачиваться?       Романофф незаметно усмехается и слушается, опуская голову. Тони подходит, но прежде чем взять девушку на руки, выправляет из легких спортивных штанов такую же лёгкую футболку и не резким, но и не особо плавным движением стягивает ее с поднявшей руки Наташи, оставляя ту в одном чёрном лифе (даже не в кружевном, а в гладком, потому что этот был удобней для задания). Под лёгкую улыбку Романофф он стягивает и спортивные штаны, поднимает ее в сидячее положение и подхватывает за бёдра. Руками девушка обнимает его за шею, а ноги скрещивает за мужской спиной. Тони не возбуждается не потому что прижатой к его груди Романофф недостаточно, но потому что любит и чувствует Наташу каждой клеточкой души (собственно, тела тоже), и знает, что в таких случаях ей просто хочется тепла, а не похотливых взглядов.       Старк относит девушку в ванну, и там же она расстаётся с нижним бельём. В воду Тони опускает ее плавно-бережно, и когда Наташа уже лежит с закрытыми глазами, откинув голову на подушку, он собирается оставить ее, но Романофф хватает его за руку и все также не открывая глаз произносит:       — Иди ко мне.       Это звучит как жалкая просьба, но сталь приказа слышится сильнее. Наверное, потому что Наташу тяжело представить рядом со словом «просить». Тони напыщенно-безразлично пожимает плечами, медленно стягивает с себя синюю футболку и чёрные спортивные штаны. Сам окунается в ванну, и Наташа так доверчиво жмётся к нему, что Тони она кажется невозможно хрупкой. Словно фарфоровой.       Старк прижимает ее за талию, и Наташа прячет лицо в не скрытом водой изгибе шеи.       — Клянусь, Нат. Однажды я запру тебя на острове, где будем только мы. Никаких Фьюри, никаких «не в то время и не в том месте», никаких рисков. Только ты и только я.       Наташа хмыкает. Наверное, где-нибудь в другой жизни другая она была бы и не против. Может быть, в одной из тех альтернативных реальностей, увиденных Стрэнджем, так и есть. Она — с длинными рыжими волосами, счастливой улыбкой и светящимися глазами. И он — со своей ухоженной бородкой, со смеющимся взглядом и с целующими ее длинные рыжие волосы губами. И у них могла бы быть темноволосая дочь. И сын с огненно-рыжими кудрями. И…       Наташа мысленно прерывает свои мысли, потому что не в ее это стиле — мечтать. Мечтать вообще запретно для шпионов — у них есть то, что есть, и обычно этого вполне достаточно. И уж точно не ей жаловаться на то, что все не совсем так, как могло бы быть в какой-нибудь другой жизни: у неё есть любящий(?) Тони; у неё есть родные Мстители; у неё есть доверие и возможность доверять самой. У неё вообще очень много чего есть для шпиона — другие не имеют права и мечтать о таком. Так что нечего страдать по несуществующим упущенным возможностям.       — Ты думаешь, я тебе позволю? — также шепотом спрашивает она.       — Ты думаешь, я буду спрашивать? — он чувствует, как она улыбается и прижимается ещё ближе. А ещё чувствует, что его слова заставили Наташу задуматься о чем-то личном. Тони в последнее время вообще много чувствует — это и пугающе, и заманчиво.       Больше они не говорят. Тони механически гладит Романофф по спине, а Наташа указательным пальцем выводит какие-то рисунки на его груди. Легкая расслабляющая мелодия, в какой-то момент включённая Пятницей, на мгновения заставляет верить, что все хорошо. И что больше не будет никаких Фьюри, никаких «не в то время и не в том месте», никаких рисков. И что есть только он и только она.       А потом Тони встаёт, вытирается белоснежным полотенцем, надевает боксеры со штанами и заворачивает в точно такое же полотенце Наташу. Поднимает ее на руки и относит на долгожданную мягкую кровать. Накрывает толстым одеялом, потому что Наташа постоянно мёрзнет по ночам, сам ложится рядом и позволяет себе крепко-крепко прижать к себе Романофф, коснуться своими губами ее и, оторвавшись, улыбнуться.       — Спи. И представляй себя запертой на острове, где только мы с тобой.       Наташа улыбается в ответ, закрывает глаза и утыкается в его грудь, приятно пахнущую после ванны с ее любимым гелем. И, может быть, позволяет себе снова представить, что в какой-нибудь альтернативной реальности есть длинноволосая Наташа, целующий ее в макушку Тони, улыбающаяся девочка с темными кудрями и рыжий пацан с дерзкой папиной ухмылкой на губах.       Рукой она сильнее натягивает оделяло, хотя сейчас ей, наверное, тепло как никогда.