В плену огня

      Лань Чжань не мог уснуть.       Время давно перевалило за девять, и само его тело, приученное к режиму, должно сдаться, решить за него.       Но он только ворочался, не находя покоя.       Ночь выдалась жаркой и душной. Пот прохладной каплей скользнул от затылка, скрывшись за воротом нижних одежд, и Лань Чжань вздрогнул. Вовсе не по этой причине он не мог уснуть, нет, ему никогда ничего не мешало провалиться в сон, едва оказавшись в кровати.       Дело было кое в чем другом.       Вернее сказать, кое в ком другом.       В том, кто лишил Лань Чжаня покоя, сам того не зная. В том, кто занимал все его мысли и был его головной болью. В том, кто был на него так не похож.       И будоражил все естество.       Вэй Ин напоминал огонь. Яркий, живой, обжигающий, которого нельзя было коснуться. Протяни руку – и не получишь ничего кроме боли. Лань Чжань пытался держаться от него в стороне, держать дистанцию – и все равно обжигался. Вэй Ин тянулся к нему, будто надеялся растопить, посмотреть, что будет, если приблизиться, если коснуться его, когда сказали, что нельзя, играючи скользя рядышком совсем. И смотрел на него, весь лучился, заглядывая в душу.       Вэй Ин обжигал его изнутри.       Из-за него кожа Лань Чжаня горела. Он сам весь горел, пытаясь не пропасть. Этот огонь забирался под одежды, вливался в вены и жег, неумолимо, нестерпимо.       Он чуть распахнул ворот, пытаясь вдохнуть.       Вэй Ин был невыносим!       Что самое ужасное в этом всем, самого Лань Чжаня к нему тянуло!       «Ван Цзи»       «Лань Ван Цзи»       «Лань Чжань»       Имя, сказанное так играючи, легко и несерьезно, катилось по позвоночнику сладкой дрожью.       Лань Чжань не касался людей. Он не любил, чтобы его касались. Сам никогда этого не делал без надобности. Он держал руки при себе.       И ловил себя на мысли, что руки его сами тянулись к огню. Дистанция, которую выстроил между ними Лань Чжань, которую так старательно то и дело нарушал Вэй Ин, казалась невыносимой. Если протянуть руку вперед, можно было его коснуться. Возможно, при этом он сгорел бы, прямо так, на месте, заживо, Вэй Ин бы даже не успел ничего понять. Лань Чжань сжимал ладони на коленях, а после стоял на руках. И это все равно ни капельки не помогало воздержаться от постыдных мыслей.       О том, как хотелось броситься иногда вперед, заткнуть его вовсе не простым заклятием, а своими губами, поймать на лице растерянное выражение, застать врасплох, не играть по правилам игры, которую придумал себе Вэй Ин и главная задача которой состояла в том, чтобы свести его с ума. И ведь у него получалось. Лань Чжаня всего трясло от ярости и злости, а Вэй Ин легко смеялся, с таким наслаждением питаясь его эмоциями, словно вампир.       Его звонкий смех отдавался вибрацией внутри, оглушал, оставаясь в голове навсегда.       «Ну же, улыбнись! Станешь ведь намного симпатичней!»       Знал ли он, догадывался ли хоть немного, что делал с Лань Чжанем, так бесстыже и непринужденно? Делал ли он это с ним намеренно, смеха ради? Было ли среди всего того бурного водоворота слов, которыми окружал он и затягивал, хоть одно слово всерьез?       Лань Чжань знал, что ни капельки не нравится Вэй Ину в этом смысле. Что он никогда не сможет его заставить так же всего гореть, как сам сейчас тлеет, ерзая и ворочаясь.       «Ты такой хорошенький, Лань Чжань»       Он бы никогда ему такого не сказал. Не подкрался бы сзади, прижавшись близко, выдыхая слова почти что в шею, опаляя ухо. Мочки ушей у него покраснели бы. И Вэй Ин не скользнул бы по талии, потянувшись к поясу одежд.       «Лань Чжань. Лань Чжань, посмотри на меня»       Он бы не смог посмотреть, и Вэй Ин рассмеялся бы, чуть подаваясь вперед, касаясь шеи Лань Ван Цзи. Он не смог бы посмотреть, потому что тогда иллюзия бы рассеялась и обманывать себя больше не получилось бы.       Лань Чжань вздрогнул, качнулся неуверенно, оказавшись на животе, и едва не взвыл от неожиданности, вовремя уткнувшись в рукав нижних одежд. Он чуть приподнялся на локте, взглядом скользнув вниз с непреодолимым стыдом, заранее зная, что там увидит. Белая ткань скрывала немного, но он все равно увидел явственное возбуждение.       Когда это случилось раз, он пытался держаться. Другой – тоже. Вэй Ин лишил его всякого покоя. Лань Чжань делал ошибки. Лань Чжань отвлекался и не мог совершенно сосредоточиться. Лань Чжань наказывал себя, переписывая тексты и стоя на руках, пытаясь вернуть утраченный самоконтроль.       И все же…       Он сердито выдохнул, выбивая из легких воздух, как перед погружением в ледяные воды источника, и рукой ослабил пояс, скользнул под одежды. И вдохнул с трудом, едва не душа себя в рукаве, уткнувшись лбом в прохладные простыни. Он двигал рукой, борясь с противоречивыми эмоциями.       Хорошо. Небеса, как же хорошо.       Он ненавидел себя за то, что наслаждается этим. Бестолково толкался в руку, сжимая губы плотней, чем они бывают сжаты от заклятья молчания, боясь даже один звук проронить, стискивая себя в руке сильно, злясь на Вэй Ина, злясь на всю эту до ужаса глупую ситуацию, на самого себя. Если бы кто-то его увидел таким, если бы услышал…       «Ах, Лань Чжань, Лань Чжань… Ну ты только посмотри на себя, что ты делаешь?»       Он едва успел подставить руку, чтобы утаить в рукаве стон.       Голос Вэй Ина так прочно засел в голове, что его легко было представить. Вот здесь, над самым ухом, выдыхающим жарко. Лань Чжань чувствовал, как алеют мочки ушей. Он сглотнул, почти слыша, как фыркнули насмешливо рядом с ним. Как над ним смеялись.       Вэй Ин бы над ним только посмеялся. Лань Чжаню самому хотелось не то плакать, не то смеяться с того, в какую яму он угодил и как барахтался в ней беспомощно.       «Посмотри, аж раскраснелся весь. Глупый, глупый Лань Чжань, здесь нечего стыдиться, это для мужчины обычное дело. Ну что ты краснеешь, как невинная девица?»       Вэй Ин навис бы над ним, выдыхая носом. Разгоряченная шея покрылась бы тут же мурашками. Лань Чжань закрыл глаза, представляя.       Вэй Ин юрко и ловко распахивает одежды, сталкивается с его рукой, перехватывая.       «Позволь мне, Лань Чжань. Давай, я тебе помогу!»       Его мнение не требуется. Вэй Ин берет все в свои руки. Буквально.       Он становится тверже под пальцами, и горестно вдыхает через зубы, чувствуя себя абсолютно жалким. Его бросает то в жар, то в холод.       Рука Вэй Ина ложится на член уверенно, будто шагая в пропасть и назад дороги нет, и сам он чуть наваливается сверху, оставляя лишь немного пространства, лишь едва не придавливая Лань Чжаня к кровати. Пальцами он скользит вверх, а затем резко вниз. Лань Чжаню тяжело поймать его ритм, и он толкается кое-как, ловя какое-то болезненное наслаждение.       Интересно, каково было бы слышать и чувствовать его дыхание? Каково это, когда он целует шею? Кусает, ласкает и шепчет, шепчет всякую ерунду, а Лань Чжань слушает, как идиот, ловит каждое слово, срывающиеся с этих бессовестных губ, терпя бесстыжие прикосновения к своему телу.       «Ох, Лань Чжань, я и не думал, что ты такой… Какой ты горячий в моих руках! Кто бы мог подумать, а? Видел ли кто-то тебя таким? Сомневаюсь, ты же такой закрытый, недоступный, так и не подумаешь, что тебя интересует подобное. Тебе нравится, Лань Чжань? Нравится, когда я касаюсь тебя так? Все еще хочешь, чтобы я перестал к тебе приставать? Мне продолжить, Лань Чжань?»       Лань Чжань почти всхлипывает, быстрее двигая рукой.       Каково было бы, прижмись он к его ягодицам? Лань Чжань бы чувствовал его возбуждение сквозь слои ткани, наверное, чуть прогнулся бы в спине, увеличивая давление, слушая чужие стоны и трясь о чужую эрекцию, топорщащуюся бугорком под ханьфу и штанами.       Его хотят. Вэй Ин горит вместе с ним и держится лишь потому, что кто-то должен контролировать процесс.       Вэй Ин прижимается и притирается, скользя по ложбинке меж ягодиц через плотную ткань. Не сдерживается, сладко стонет, ненадолго теряя голову, припадает лицом к затылку, стеная, откидывает волосы Лань Ван Цзи в сторону, через плечо, осыпает шею мелкими поцелуями, похожими на неуловимые капли дождя, быстрые и растворяющиеся, вплавляющиеся в кожу и остающиеся там.       Рука беспорядочно шарит по груди, животу, чуть царапает бок и спину под ребрами.       Они находят нужный ритм, идеальный для них обоих, и Лань Чжаня будто несет на волнах, толкает, почти укачивая до головокружения. Его тянет вырваться. Чувствует он себя так, словно в плену, но в то же время так свободно, словно птица, и сердце его готово выскочить из груди. Он кусает губы больно.       Вот бы он не сдержался однажды и таки припечатал губы Вэй Ина своими. В момент, когда никто не увидел бы. А лучше, если бы и сам Вэй Ин не узнал, что это был он. Лань Чжань не знает, каково это, но каждый раз впивается взглядом, скользит по чужим губам, пока он не видит. Почему-то кажется, что вкус будет как у вина. Лань Чжань не пил никогда и не собирается, но думает, что ему и не надо было бы: голову он потерял бы точно так же, как от чаши Улыбки Императора, охмелев, едва коснувшись этих губ, распробовав желанный плод. Ему одного раза хватило бы, наверное, на всю жизнь.       Либо он впервые в жизни лжет, причем самому же себе.       Он посасывает влажно нижнюю губу, безжалостно сминая ее зубами, языком, лаская и тут же напористо кусая, так, что, наверное, опухнет. Так нежно, чуть-чуть щекотно и лишь немного больно. Иногда выпускает губу из хватки, цепляет верхнюю, всасывая ртом.       Он старается не думать о том, как потом будут выглядеть его губы. Он думает только о том, как приятно и влажно чувствовались бы губы Вэй Ина на его губах.       «Лань Чжань, как же… Как же хорошо… Лань Чжань? Тебе нравится, Лань Чжань?»       Ему нравится, когда Вэй Ин говорит его имя, с придыханием, будто срываясь на стон на самом выдохе в конце. Так, словно забирается под одежду, под самую кожу, терзая его безжалостно.       Ему нравится Вэй Ин. Совсем на него непохожий, неукротимый пожар, настоящее стихийное бедствие в тихой и размеренной жизни Лань Чжаня. Огонь, в плен которого Лань Чжань попал без надежды выбраться, без желания спастись.       Он думает, что готов сдаться ему, отдаться, целиком и полностью, чтобы он делал все, что захочет, потому что тело уже не ощущается своим. Лань Ван Цзи будто смотрит со стороны, как его разносит, стирает в пепел, разметывает по постели.       Он из последних сил сдерживается, чтобы не выпустить с губ его имя на выдохе.       Вэй Ин трется об него бесстыже, разморенный, сбивающийся, весь им поглощенный. Трогает, сминает его ягодицы, впиваясь короткими ногтями, царапая ощутимо.       «Ты такой красивый, Лань Чжань, такой… Как жаль, что ты не девушка. Я бы так хотел оказаться внутри тебя. Я так сильно хочу… Я бы сделал тебе так хорошо. Я заставил бы тебя скулить от удовольствия. Заставил бы обо всем забыть. Ты бы думал только обо мне, Лань Чжань… Лань Чжань!»       Он не может, ведь так?       Но ведь девушка, изображенная в той дурацкой книжке с порнографией, что попалась ему на глаза по вине Вэй Ина, могла принимать в себя сразу двоих, так? Разве он не может так же? Хотя бы его одного, Лань Чжаню больше не надо.       Ему вообще никого не надо больше кроме Вэй Ина.       Одна смутная идея закрадывается в голову. Это лишь предположение, но…       Он чуть замедляет правую руку, сжимая член у основания, чтобы все не кончилось прямо сейчас, опирается на нее, а левой тянется за спину, сдвигая одежды так, чтобы не мешались, чуть приподнимается и опускает вес на колени, вслепую нащупывает вход…       Это больно. Не настолько, чтобы оставить идею совсем, но приятного мало, и он неуверенно проталкивает средний палец чуть дальше, встречая сопротивление. Он пытается расслабиться, но дискомфорт не уходит, и чем дальше он проталкивается, тем больше у него сомнений. А ведь это только один палец.       Неужели нельзя ничего сделать, чтобы было чуточку легче?       Он устало роняет голову на бок, раскрасневшейся щекой касаясь прохладной по сравнению с ним постели. Взгляд цепляется за маленькую стеклянную бутылочку. Сандаловое масло. Его ему дал всегда понимающий без лишних слов брат, чтобы успокоить напряженные мышцы после стольких часов в стойке на руках. Его Ван Цзи втирал безжалостно в плечи, не далее чем за пару часов до отбоя.       Дав себе на раздумье лишь пару секунд, он таки тянется к склянке, дрожащими пальцами откупоривая крышечку, льет себе на пальцы жидкость с ярким запахом…       Так становится только хуже. Пальцы скользят значительно легче, но масло концентрированное, раздражает все внутри, заставляя сжиматься, делая дальнейшее продвижение попросту невозможным. Он пытается заставить себя расслабиться, но стоит пальцу сдвинуться хотя бы на миллиметр, как его прошибает холодным потом будто от ожога. Он кусает нижнюю губу, вдыхая со свистом через зубы, и силится не заплакать от горькой обиды. Будто все его тело кричит, что это неправильно, что мужчина никогда не сможет возлечь с себе подобным, что само его естество против. В груди зарождается и умирает всхлип. Он толкает сильнее, сопротивляясь защитным реакциям своего организма, пытается игнорировать боль. Часто моргает, чувствуя, как ресницы становятся мокрыми от слез.       «Я так хочу тебя, Лань Чжань… Лань Ван Цзи…», ― шепчет в голове соблазнительный голос Вэй Ина, из-за которого он потерял сон и покой, из-за которого не мог уснуть и делал с собой… такое, потому что не мог себе позволить даже шаг сделать в его сторону, потому что не знает, как жить с тем, что над ним только посмеются.       Не зная, куда себя деть от обиды, чувствуя, как по вискам, срываясь, стекают капли пота, он устает бороться с болью. Если он сейчас с этим что-нибудь не сделает, ему станет совсем плохо. Может быть, если он себя пересилит и просто продолжит, это заставит его раз и навсегда отречься от этой идеи, но Лань Чжань сомневается, что мысли, эти мысли о Вэй Ине куда-нибудь тоже исчезнут. Он уже понял, что пропал, когда в голову только прокралась мысль о том, чтобы вставить в себя пальцы. Как же грязно. Отвратительно. Неправильно совершенно. Но Лань Чжаню хочется хотя бы так. Если бы вот так он бы смог быть с Вэй Ином, то какая тогда разница?       Никто прежде не вызывал в Лань Чжане подобных чувств, даже близко. Никогда.       Жжет так невыносимо, что он в конце концов сплевывает на пальцы, прежде вытащив их с удовлетворением, будто весь организм ему благодарен за это, пытается не думать о том, что он делает, и чуть подальше разводит свои колени, проседая, возвращает руку обратно, сначала лишь пройдясь осторожно снаружи, а после, бесшумно и резко выдохнув, скользит внутрь. От ощущения прохлады внутри вверх по позвоночнику бежит странная дрожь, сбивая дыхание. Боль и ощущение болезненного жжения медленно отступают, и Лань Ван Цзи трется мокрым лбом о простыни.       Одной рукой он удерживает ягодицу оттянутой, а другой проникает внутрь, поэтому стоять в прежней позе больше не представляется возможным. И когда он сползает, опускаясь на постель, то едва успевает зубами вцепиться в простыни, сдерживая болезненный стон. Стоящий и подтекающий член оказывается зажат между животом и простынями. Лань Ван Цзи толкается вперед будто не осознавая, по наитию, прокатываясь и скользя, трется о белоснежную ткань и чувствует себя таким уязвимым.       В том, чтобы проникать в себя пальцем, приятного не так много. Лань Чжань чувствует зуд, чувствует себя неуютно, и внутри все еще жжет. Но стоит представить, что это мог бы быть Вэй Ин, – и он уже не думает перед тем, как ввести второй палец, двигая бедрами нетерпеливо, торопясь со всем этим покончить, прекратить эту пытку, избавиться от жара, пробирающего и сжигающего изнутри.       «Ты такой узкий, Лань Чжань, ты так сжимаешь меня, в тебе очень, очень хорошо… Посмотри на себя, ты весь течешь так, что готов вот-вот кончить об одной только мысли обо мне, трахаешь себя пальцами, потому что это большее, что ты можешь себе позволить. Как жаль, что в тебе хватает терпения не завалить меня прямо так… Как знать, может, мне бы понравилось. Представь, что было бы, застань тебя сейчас вот так. Если бы нас нашли, я бы не остановился. Я бы продолжил брать тебя, несмотря ни на что, ты знаешь, что у меня нет ни стыда, ни совести, поэтому мне ничего бы не помешало. Даже если бы ты стал меня умолять. Но ты бы не стал, правильно? Нет, ты едва себя контролируешь сейчас, только и думаешь о том, как мы занимались бы с тобой любовью, о том, как отдавался бы мне. Ты бы отдал мне себя, Лань Чжань? Только мне одному? Навсегда-навсегда?»       Да. Да, тысячу и миллионы раз «да»!       Пальцы, что не внутри, загибаются неприятно и до боли, когда он проталкивается до самых костяшек, но Лань Чжань совсем не замечает этого, неожиданно для самого себя издавая громкий звук, непохожий на человеческий, который тут же глохнет мычанием в простынях, а по ногам до самых пят пробегает судорога, заставляя прогнуть спину и заломить шею. Он повторяет движение, что заставило его чувствовать себя вот так, и его прошибает вновь. Снова и снова он толкается, нанизываясь на пальцы, скользя животом по члену, едва осознавая собственное существование и свои действия, будто сейчас не находится в своем теле, отделившись душой.       Из груди его вырывается хриплый прерывистый звук, не то смех, не то плач. В таком положении реально получить удовольствие! Они могли бы слиться воедино, несмотря на то, что оба мужчины!       Только какой в этом всем смысл, если он все равно только и может, что смотреть со стороны на Вэй Ина, который никогда этого не захочет, который никогда не ответит на его чувства? Потому что Вэй Ину нравятся девушки, которым Ван Цзи никогда не сможет стать полноценной заменой. Потому что среди всех, кто мог бы понравиться Вэй Ину, не было и не будет никогда Лань Чжаня. Скучный, занудный, не видящий ничего кроме своих правил, который его, Вэй Ина, терпеть не может, с которым им никогда не быть друзьями. Лучше никак, чем вот так, находясь близко-близко без возможности прикоснуться, без права сделать своим, а потому легче было оградиться совсем, проносить это все в одиночестве. Это было бы сродни пытке. А других отношений с ним Вэй Ину никогда не захочется.       «Лань Чжань… Мой милый Лань Чжань…»       Но так сладко было представлять, что это возможно. Что Вэй Ин мог бы сделать его своим, поглощаемый им снова и снова, мог бы наслаждаться их близостью, протянув руку, просунув под живот Ван Цзи, чтобы сделать приятно и ему тоже, касаясь немного робко с непривычки и смелея все больше с каждым движением. Потому что несмотря на всю бравость, на все бесстыжие и грязные слова, вырывавшиеся изо рта, который следовало бы вымыть с мылом, Вэй Ин был неопытен совершенно и только показушничал, как и всегда, никогда не показывая, даже если в душе что-то и творилось. И Лань Чжань был бы первым, был бы единственным, кто видел его таким.       Ван Цзи не сразу понял, что кончил. Он пришел в себя, когда лежал на боку, сжимая пальцы внутри себя, член почти опал в его руке, а сквозь пальцы вытекало, пачкая простыни и нижние одежды. Белоснежные. Теперь запятнанные. Он с трудом нашел силы, чтобы подняться и прибраться, чтобы привести себя в порядок. Не прошло еще достаточно времени, а он уже чувствовал боль, которая бутоном раскроется и расцветет в теле в ближайшие сутки, словно в напоминание, усталость и противную склизкую пустоту, которая ощущалась так резко, заставляя едва ли не взвыть, когда все сжималось болезненно. В груди тоже было пусто. Все, нет его, он сгорел без остатка, безвозвратно, остался дотлевать в одиночестве, оставленный сладкой фантазией. Спокойней не стало, но его омыло смирением и принятием.       Эти чувства никуда не уйдут. Сколько бы он ни взял, сколько бы ни сопротивлялся, этого всегда будет мало, если дело касалось Вэй Ина. Лань Ван Цзи известен был своей выдержкой и хладнокровием, с малых лет его хвалили за это. Он никогда не сможет найти в себе силы, чтобы признаться, что все это обман, что вовсе он не такой, раз не может удержать себя в руках лишь из-за того, что худший ученик за всю историю Гу Су Лань, которого только могила исправит (и то под большим сомнением), весь день его невинно поддразнивал, заставляя кровь закипеть.       Пахло едва ощутимо сандалом и жаром.       Лань Ван Цзи смотрел в потолок, моргая, и думал, что любить Вэй Ина и желать его для себя было самым бессмысленным решением в его жизни. Что самое смешное, от этой бессмыслицы теперь зависело его существование, и ничего с этим он поделать не мог. Это было почти невыносимой пыткой. Видеть его каждый день, сходить с ума, поддаваться на глупые откровенные провокации, будучи оглушенным его безудержным смехом.       Но куда еще тяжелей оказалось не видеть его вовсе, тоскуя и изнывая от душащей пустоты. Только об этом Лань Чжань узнал, когда спустя всего пару дней Вэй Ину пришлось оставить Облачные Глубины и вернуться в орден Юнь Мэн Цзян.