Среди луговых птиц

Марта чувствует себя павлином, пытающимся влиться в стаю луговых птиц. А ведь ее платье даже не яркого оттенка — она настояла на скромном сиреневом. С укором смотрит на отца — почему не предупредил? — но тот лишь руками поводит, мол, сам был не в курсе ваших дамских заговоров. Марта поджимает губы и отворачивается. Это ведь он уговорил ее вновь начать выходить в свет (сестры тоже принимали в манипуляции активное участие), и теперь такой конфуз. Прекрасная тема для беседы — Марта Скелтон не только появилась в обществе, но и проигнорировала патриотический порыв, отказавшись от Лондонского шелка и муслина. Все — за исключением жены и дочерей губернатора — приехали на бал в платьях из простого полотна. Вот до чего доводит добровольное затворничество — тебя перестают принимать в расчет. Марта задерживает дыхание, пытаясь унять подступившие к глазам слезы — за прошедший год она выплакала их достаточно, неужели еще не кончились? До смерти Бафурста она прекрасно владела собой. В конце концов, она первая попросила своих домашних прекратить ее жалеть. Достаточно того, что она вернулась домой, признавая свое поражение в большой войне, какую обычно зовут семейной жизнью. Это даже не шаг назад — ей не стать той девочкой, что шла к алтарю вместе с отцом, бережно передаваемая в руки будущего мужа. Это не беспечное детство под опекой чернокожей нянюшки и ее неугомонных детей (с возрастом пришло осознание, что некоторые из них — ее единокровные братья). Это зализывание ран и состояние безвременья. Когда можешь быть сколько угодно невыносимой — все простится, ведь ты несчастная вдова. «Как ей не повезло! Такой молодой человек, и так рано скончался! Бедняжка осталась с маленьким сыном», — во всем этом не только наигранная жалость и притворное сочувствие. Марта всегда слышит оттенок обвинения — это она виновата, что не сберегла супруга, что он умер первый. Не важно, какова действительная причина смерти. Как жена она уже провалилась. Марта берет отца под руку и открывает веер, скрывая лицо. Она почти совладать с собой и находит себе силы улыбаться и отвечать на реплики знакомых. Это нетрудно — все фразы давно заучены, она повторяет их перед каждым приятелем отца, кивает в ответ на сочувствующие слова. — Да, я тоже очень рада наконец-то выбраться. Благодарю вас. Видеть вас — удовольствие. Как там говорят? Если не появляешься в обществе, то и не существуешь? Этот год вдовы Скелтон не существовало. А сейчас она возрождается из пепла, заявляет о себе. Новой, чуть растерянной и грустной, но не сломленной. — Да это же мистер Джефферсон. Марта, дорогая, разве он не был приятелем твоего… Он идет прямо к ним и улыбается. Конечно, Марта помнит этого человека. Томас Джефферсон когда-то назывался их другом и даже присутствовал на бракосочетании. — Они были дружны в колледже, папа. А потом мистер Джефферсон предпочел забыть старых друзей, — Марта произносит это достаточно громко, чтобы ее слова были услышаны. Томас Джефферсон забавно дергается, но не сменяет своего курса. — Мистер Уэлс, миссис Скелтон… Мне нет прощения, ваш упрек совершенно справедлив. — Не пытай его слишком жестоко, дорогая, — отец, посмеиваясь уходит, оставляя ее без иллюзии защиты. Не скрываться же вечно за веером. — Бафурст… — начинает мистер Джефферсон, но Марта прерывает готовые пролиться сочувствующие слова щелчком веера. Гнев вспыхивает совершенно неожиданно, словно искра, появившаяся от случайного удара камня о камень. Как же давно она не чувствовала чего-то настолько яркого. — Я ударю вас по голове своим веером, если еще раз за этот вечер услышу, как всем очень жаль. Но вы хотя бы его знали, пусть и пренебрегли дружеским долгом. Томас меняется в лице, и Марте кажется, что сейчас он обиженно развернется и уйдет, но тот выдавливает смущенный смешок и совершенно по-детски краснеет. — Кажется, молить вас о прощении бесполезно, карающая Немезида. Вспышка гнева проходит так же быстро, как появилась. Какой смысл отыгрываться на старом знакомом? — Вы можете попытаться, — впервые за время их разговора она улыбается (и в первый раз за вечер — действительно искренне). — Вам все равно больше по душе Фемида, не так ли?* — Фемида справедлива к невиновным. — Но вы свою вину признали еще в самом начале. В этом трудно признаться, но Марта наслаждается разговором, наконец-то она вслушивается в реплики собеседника и ловит его на словах. (О том, что когда-то они играли в эту игру с Бафурстом вспоминать не хочется — и Марта не вспоминает). — Подловили! Они проходят по залу и вспоминают весь пантеон античных богов, сталкиваются мнениями о причинах Троянской войны (всегда проще во всем обвинить женщину!), и Марта действительно бьет его веером по макушке — слегка. Они ловят на себе несколько осуждающих взглядов и смущенно отворачиваются. — Признайтесь — вы подошли, потому что в этом зале всего несколько павлинов среди луговых птиц. — Вы о… — Я поддерживаю бунт против пошлин, но меня никто не предупредил об этом заговоре! И теперь я среди чванливых домашних губернатора, что специально бросаются в глаза роскошью нарядов. — Если кто-то и осмелился подумать о вас плохо, то уверен, очень скоро переменит свое мнение! Вы вовсе не походите на павлина, скорее… — он колеблется, пытаясь вспомнить название, и наконец выпаливает. — Фламинго! Марта застывает, онемевшая на мгновение, а затем начинает смеяться — заливисто и заразительно. Отец, стоящий неподалеку, удивленно вскидывает брови, но откровенно рад тому, что дочь снова начала улыбаться (и действительно получает удовольствие от этого вечера). — Фламинго! — повторяет она в совершенном восторге. — Мистер Джефферсон, вы неподражаемы! — Это очень красивые птицы… Совершенно не понимаю, почему вы смеетесь. Кстати, слышал, что вы чудесно играете на клавесине, хотите, я закажу для вас новые ноты? Он присылает ей ноты на следующий же вечер, словно ждал и предчувствовал. Через неделю в дом отца привозят новый клавесин. Он заезжает все чаще и чаще, сестры довольно хихикают, а отец задумчиво качает головой. О визитах Джефферсона уже знает вся округа. — Не хотите ли прогуляться и посмотреть на птиц? Луговых птиц они так и не встречают. Только друг друга.