Да, монсеньор

Небо за окнами едва-едва серело, и занимался рассвет. С момента, когда он наконец прилёг, прошло не больше часа. Робер подумал, что если сейчас выпьет ещё шадди, то сам станет похожим на чашку с ним. Он вздохнул и повернулся к постели, на которой лежало тело. Невысокий худощавый лекарь оглянулся. — Меня очень многое смущает, герцог Эпинэ. Вот эта рана, например. Робер послушно уставился на развороченный живот трупа. Мэтр между тем продолжил: — Смотрите. Смертельной раной для Его Величества, несомненно, стала именно она. Разрез прошёл от области нижнего конца грудины до уровня лонного сочленения. Можно сказать, что полость живота была вскрыта одним ударом. Повреждены левая доля печени, множественные ранения кишечника… чувствуете запах, монсеньор? Он чувствовал. Ещё как чувствовал. Крови в разрезе было много, и она ещё не успела свернуться до конца, хотя, видимо, уже прошло несколько часов. Но распоротое брюхо обычно пахнет совсем не кровью. Вот и сейчас… Почему те, кто послал за ним, не догадались первым делом распахнуть окно? Корнет, потом теньент Эпинэ, а ныне Первый маршал Талигойи — теперь, видимо, уже бывший, с мрачным облегчением подумал Робер, — повидал предостаточно ран. Самого неприятного вида. И смертей. В Торке, посреди топей Ренквахи, у Барсовых Врат, на поле Дарамы. А ещё была Дора. Но в предрассветном мареве спальни, в зыбкой безмятежной тишине всё смотрелось… и ощущалось по-другому. Мэтр между тем снова забубнил: — …Ещё наличествует пересечение брыжейки, повреждена верхняя стенка мочевого пузыря. В брюшной полости мы наблюдаем скопление жидкой тёмной крови, другие органы малокровные, бледные, слегка суховатые, видимые крупные сосуды опустели. Это и даёт мне основание с большой долей вероятности заключить, что смерть наступила в результате нанесения именно этого ранения. Края разреза ровные, концы заострённые. Скорее всего, рана нанесена орудием клинкового типа с очень острым прямым лезвием средней длины, заточенным с обеих сторон, вероятно, кинжалом… — Вот этим? — не слишком вежливо перебил его Робер, поднимая с пола покрытое бурыми пятнами оружие и поворачивая его в руках. Хороший клинок. Отличная сталь, удобно ложится в ладонь. И совершенно никаких особенных отличий от других таких же, которых пруд пруди в Олларии — то есть Ракане… Или теперь всё же Олларии? А, к кошкам! Прерванный на полуслове лекарь оскорблённо поджал губы: — Вид этого орудия и характер причиненных повреждений позволяют мне предположить… — он покосился на Эпинэ и быстро закончил: — Возможно, этим. Не могу дать более точного ответа, герцог. Разве что, учитывая, что клинок был достаточно глубоко воткнут в тело в верхней области живота и проведен сверху вниз своей лезвенной частью одним движением, могу дополнить, что человек, который нанёс эту рану, обладал значительной физической силой. — То, что вспороть брюхо с одного удара вряд ли смогли бы ребёнок или хрупкая девица, очевидно, мэтр, — угрюмо согласился упомянутый герцог. — Что скажете об остальных ранах? Лекарь вновь воспрял духом. — Видите, монсеньор, вот это, — он ткнул куда-то во внутреннюю сторону бледного бедра, — и это место, — сухонький палец почти упёрся в основание шеи, — ранения пересекли крупнейшие сосуды, кровь должна была бы бить ручьём. Но её почти нет, и края ран даже не разошлись. Это означает… — …что Альдо к тому времени был уже мёртв, но убийца как-то умудрился, — Робер выразительно обвёл взглядом только что подробно изученную рану и кровавые пятна вокруг, — этого не заметить. — Это вполне возможно, герцог, — Эпинэ удивлённо покосился на лекаря, говорившего так уверенно, и тот показал ему на канделябр на столике у изголовья. — Видите, свечи почти целые? Сердясь, что не обратил внимания сам, и одновременно начиная проникаться уважением к тщедушному умнику, Робер кивнул: — Скорее всего, свечи потушил сам Альдо, когда ложился спать. Хотите сказать, что его зарезали в темноте? Мэтр пожал плечами. — Не могу утверждать с уверенностью, монсеньор. Но это, по крайней мере, объяснило бы характер ран. Спохватившись, Эпинэ вновь с сомнением повернулся к лекарю. — Альдо… — он запнулся. — Тело лежит так, как будто он и не шелохнулся. Но как бы быстро его ни убили, он должен был хотя бы дёрнуться! Почему он не сопротивлялся? Мэтр, окончательно обретая уверенность, кивнул ему, как будто ментор ученику, почти давшему правильный ответ, и протянул небольшой бокал с того же столика. Робер положил кинжал на постель, поднёс бокал к глазам, рассмотреть получше — и ощутил знакомый, хотя и едва уловимый запах снадобья. Иногда — изредка — Дювье удавалось уговорить своего монсеньора выпить его на ночь, чтобы тот хоть как-то отдохнул. — Его усыпили? Мэтр снова одобрительно кивнул. Робер задумался. Снотворное в бокале — совсем другая история, нежели проникший в спальню пока неизвестный убийца, и начинать искать с этой стороны куда проще. — Это всё? — скорее из вежливости и для очистки совести спросил он, уже прикидывая мысленно тех, с кем стоило поговорить в первую очередь, приказы, которые стоило отдать. Сон из списка ближайших событий в его жизни был вычеркнут окончательно и бесповоротно. Разворачиваясь к двери, Эпинэ наступил на что-то. Наклонился. Выпрямился. На его ладони лежала маленькая брошка. Два золотистых листика, перевитых тонкой лентой орнамента, и небольшой красный камень между ними. Робер мрачно пожал плечами и вопросительно развернулся к мэтру, который терпеливо ждал, пока герцог изучит украшение. — Нет, монсеньор. Раз уж мы заговорили о кинжале… Он взял Эпинэ за запястье и потянул в сторону одной из ран. Сбитый неожиданно для себя с уже намеченного пути, тот послушно подчинился, пытаясь сделать то, что предлагал мэтр. Потом ещё раз. Попробовал обойти кровать с другой стороны. Не выходило всё равно. — Да, я понимаю. Такой удар практически невозможно было нанести правой рукой. Но вы же не хотите сказать, что убийца левша, — Робер не спрашивал, а утверждал, кивая на другие уже осмотренные раны. — Верно, герцог, не хочу, потому что другие повреждения, несомненно, нанесены именно правой рукой. Кроме того… Эпинэ не успел дослушать. Из смежной с комнатой приёмной уже с минуту доносились негромкий шум, какая-то возня и приглушённые голоса. Он отодвинул мэтра плечом и вышел из спальни. — Катари? Что ты здесь делаешь? — Робер попытался одновременно захлопнуть за собой дверь и вывести женщину из приёмной, но для этого нужно было пойти в разные стороны. Кузина, неуклюже кутаясь в шаль, кисти которой уже не сходились на округлившейся фигуре, подняла на него широко раскрытые глаза. — Я… Мне сказали… — она вдруг замолчала и оглянулась на девушек за собой. Не знают? — не поверил Робер. Он сердито покосился на неё, затем обвиняюще — на стоявших за спиной Катарины: девицу Окделл, вроде бы всё ещё его невесту, между прочим; её золотоволосую подругу — как её, Селина? — и мать последней, как будто они могли удержать встревоженную беременную женщину в её покоях. А лучше бы смогли! Сжавшуюся ладонь укололо, и он, вспомнив, снова уставился на брошку. — Красная? Это ваша? — Селина подняла на него распахнутые небесные глаза, словно ничего не случилось. Не дав ему сказать и слова, Айрис взъерошенным бойцовым петушком рванулась вперёд. — Это не красный, а багряный! Это… это моя брошь! Я сопровождала вчера вечером Её Вели… — она запнулась на мгновение, но тут же гордо вскинула голову, — Её Величество на аудиенцию к господину Ракану! Последние два слова девушка будто выплюнула. Впрочем, иного от неё никто и не ждал. Светлокосая дуэнья — госпожа Арамона, в очередной раз вспомнил и тут же забыл Робер, — за её спиной сверкнула на строптивицу глазами так, словно хотела сначала дать подзатыльник, а потом упрятать ту под свои юбки вслед за собственной дочерью. Белокурое создание стояло рядом, смотрело безмятежно и в целом выглядело так, словно только что полдня провело, прихорашиваясь. Эпинэ решил больше не вспоминать про брошку. — Прошу прощения, монсеньор… Я могу быть свободным? — напомнил о себе лекарь. — Вы полагаете, мы закончили?! — рявкнул доведенный до белого каления Эпинэ, немедленно обрадовавшись, что хоть на ком-то может сорваться. Отшвырнув злополучное украшение, он дёрнул лекаря за руку, втолкнул в спальню и с силой захлопнул за собой дверь. Через мгновение ему стало стыдно, через два он подумал, что кузина осталась за дверью без него, а ещё чуть погодя малодушно решил, что одна придворная дама и две фрейлины — две девчонки, услужливо подсказал кто-то ехидный в голове, — смогут пробыть с ней следующие несколько минут. А потом он обязательно выйдет в приёмную и позаботится о Катари. Обо всех позаботится. А потом пойдёт спать. Когда-нибудь. Ещё через полминуты дверь почти бесшумно приоткрылась. Робер воззрился на неё с изумлением: он же точно её хорошо захлопнул! — но внутрь даже не просочился, а буквально втёк Карваль. Робер моргнул устало, благодарно и немного виновато: Никола считал недопустимым оставлять своего непутёвого монсеньора всегда, когда мог быть рядом. Эпинэ выдохнул, с силой провёл пальцами по глазам, отнял их от висков и чуть изумлённо покосился на них. Почти успокоившись, он кивнул. — Продолжайте, мэтр. — Кроме того, — лекарь приосанился и немедленно завёл свою шарманку, как будто они и не прерывались, а Эпинэ тут же снова начал закипать, — я хочу сказать, герцог, что всего насчитал на теле двенадцать ран. Возможно, есть ещё скрытые под самим телом, но это маловероятно… Он прервался и с опасением покосился на Карваля. Никола, как всегда, напоминал нахохлившегося грача, а с раннего утра тем более. Если вообще ложился, уточнил про себя Робер. Он нетерпеливо поторопил мэтра взглядом. — Некоторые из ран мы с вами уже обсудили, — немедленно зачастил тот. — Другие же совершенно незначительно повредили покойному. Часть из них я бы даже назвал царапинами. Таким образом, мы с уверенностью можем сделать некоторые выводы… — О да! — почти зарычал вконец разъярённый Робер. — Чем дальше вы объясняете, тем прозрачнее всё становится! Убийца сильный, убийца слабый, владеет обеими руками, причем обеими плохо и обеими просто отлично, а ещё он, видно, ослеп, раз продолжал убивать уже покойника, но при своей слепоте умудрился убить с одного удара! И всё это одним и тем же кинжалом! Мэтр попятился. — Теперь всё? — выдохнул Эпинэ, почти уверенный в это мгновение, что если тот и на этот раз продолжит, то кинжал, вероятно, снова придётся использовать по прямому назначению. Лекарь затравленно вжал голову в плечи. Робер поднял с пола покрывало и накрыл им тело. Шагнул мимо кровати к окну и наконец распахнул створки. Отвернулся и вслед за лекарем и Карвалем вышел из комнаты, на этот раз окончательно. По крайней мере, он очень надеялся, что это так. Катари за время его отсутствия не то что не покинула комнату — казалось, даже не шелохнулась. К присутствовавшим невесть когда успел присоединиться Придд. Во дворце он ночевал, что ли? Эпинэ выпроводил мэтра и устало обвёл взглядом комнату и столпившихся в ней людей. Никола снова сосредоточенно хмурился. Госпожа Арамона как будто готовилась защищать кого-то, живо напомнив Эпинэ наседку, заранее растопырившую крылья. Кого? Селины в комнате уже не было. Робер отчаянно ей завидовал. Валентин, как всегда, стоял замороженной ледышкой — как будто в соседней комнате, за плотно закрытой дверью, в постели, залитой кровью, и не лежал несостоявшийся анакс. Айрис напружинилась и ещё больше, чем обычно, смотрела испуганным жеребёнком. В руках Катарины судорожно метался вышитый платочек, сестра кусала губы и, казалось, вот-вот могла лишиться чувств. «Двенадцать ран», — в голове словно снова прозвучал голос лекаря. Удар, нанесенный со знанием дела, сильной рукой, которая точно знала, куда бить… Которая уже убивала. Слабая царапина. Рана с левой стороны… Удобный кинжал, какие носят военные. Маленькая брошка с красным камнем. Тёмная комната, и убийца, который, нанося разными руками разные раны, не знает, что в постели уже покойник. Глаза начало словно застилать пеленой. Немногочисленные звуки доносились как будто сквозь толстое стекло. В голове плескалась тупая сонная одурь. Взгляды, направленные на него со всех сторон, Эпинэ почти физически ощущал всем телом. Только Придд безразлично смотрел в окно. Робер считал про себя. Здесь, в приёмной, кроме него, пятеро, а ран двенадцать. В комнате, где шестеро — вместе с ним! — молчали, шли минуты, а перед глазами пробегали сцены последних дней — одна за другой. ...Никола привёл его в комнату к съёжившейся, потерянной, словно потухшей маленькой гоганни. Она любила Альдо с первой же встречи, любила со всей силой и самоотверженностью юности, была полна решимости отдать за него жизнь — и пыталась убежать из дворца через чёрный ход, переодевшись служанкой, никому ничего не сказав, без денег, без вещей. Что случилось между ними тогда? Сам Карваль, который отношения к Альдо не скрывал почти с самого начала. Он грезил свободной Эпинэ, не хотел и не собирался поддерживать новоявленного короля, он пошёл только за ним, за Робером — и вот куда тот его привёл. Расфранченный, завитый, напомаженный Валме — граф Ченизу, поморщился про себя Робер — мот, игрок, прожигатель жизни? Эпинэ вспомнил тяжёлый, сосредоточенный взгляд, которым тот провожал у Марианны набравшегося Окделла, словно выслеживал добычу, — и тут же погасил его ресницами, заметив, что Робер наблюдает за ним самим. Бездельник — это офицер Ворона-то? Сам ты дурак и бездельник, бывший Первый маршал. ...До него доходил и рассказ Ричарда о том, как Альдо угрожал чем-то страшным Катарине — он собирался выяснить у бывшего друга, чем, но не успел. Теперь и не выяснит. Как всегда, впрочем. Перед глазами Робера Айрис, сверкая глазами, кричала ему самому: «Предатель!», шипела вслед Альдо — «Таракан!» и вцеплялась в лицо брату; Валентин салютовал шпагой Алве, летевшему к эшафоту, втыкал кинжал в плиты мостовой и холодно ронял: «Невиновен»; Левий вежливо просил передать ему Алву на поруки — а ведь он сначала служил в Ордене Славы, некстати подсказала Роберу невовремя проснувшаяся память. Глауберозе вставал в зале суда, отдавая честь женщине, которую велено было именовать «госпожой Оллар», Инголс кидался защищать Ворона против его воли, едва ушёл от обвинения Салиган… Да какая, в конце-то концов, разница, кто там был. Эпинэ снова обвёл взглядом комнату. Вернее, людей в ней. Они знали, что он знает. Кто-то из них ждал его решения и — Робер снова покосился на сердитого маленького генерала — может быть, суда, кто-то готовился сражаться. Кто-то из них, реши он сойти с ума и продолжить дело Альдо, прикончит его без колебания. Сколько там «лиловых» в городе, семьсот? Сколько из них сейчас вокруг дворца? Робер помотал головой. Он не умный. Не догадливый. И уже, слава Создателю или Абвениям, не Первый маршал государства, которое круг как не существует. Он просто очень, очень хочет спать. — Монсеньор? Эпинэ вздрогнул, очнувшись. Казалось, он стоял тут почти вечность, но, похоже, прошла всего пара минут. Закатные твари, да всё равно! Всё же ясно. Как всегда, всё сделали за тебя. Остаётся закончить то, что можешь закончить ты, и то ли уснуть наконец, то ли сдаться — понять бы ещё, кому, то ли сдохнуть, то ли… А, гори оно всё! — Никола, Мевену и Рокслею — обеспечить нормальное патрулирование улиц, — Робер выделил голосом последние слова и устало повёл плечами. — Вряд ли мы дождёмся каких-то выступлений. Но кто-то может воспользоваться… новостью и попытаться урвать что-то напоследок. Герцог Придд, можно ли рассчитывать на помощь ваших людей? Лиловый памятник Волнам согласно наклонил голову — настолько незаметно, что Эпинэ едва не повторил вопрос. Взгляд остановился на уже почти бесформенной фигурке в сером балахоне, увенчанной короной пепельных волос. — Карваль, вам самому как коменданту Олларии — взять дворец под круглосуточную охрану. Должную охрану, а не как… господа гимнеты, — он кивнул в сторону спальни. Никола хотя и хмурился привычно, но смотрел не исподлобья, как все последние недели, а прямо и… спокойно. Как после хорошо выполненного трудного задания. И не выглядел виноватым. Эпинэ не видел остальных, но чувствовал, как напряжение, звеневшее в воздухе струной, медленно таяло. В глаза словно песка насыпали, и он держался на ногах каким-то странным даже не последним усилием воли, а просто чудом. — Карваль, за охрану покоев Её Величества и её самой отвечаете лично. Лично. Чтобы случившееся не повторилось, какими бы хитроумными ни оказались злоумышленники. Вы меня поняли, Никола? Маленький южанин знакомо и упрямо мотнул головой. — Да, монсеньор.