Часть 1
7 октября 2019 г. в 16:17
Они впервые встретились еще в Бельгии. Капитан Артур Гастингс некогда служил офицером Британской армии в годы первой мировой войны, но был вынужден покинуть службу в связи с ранением. С великим детективом Эркюлем Пуаро, о котором слыла молва, они познакомились незадолго до того. Тогда, еще не будучи близкими, одному в другом удалось разглядели нечто особенное, что уже навсегда расположило их друг к другу. За совсем недолгий период общения Пуаро преуспел в том, чтобы увлечь Гастингса своими незаурядными методами расследования преступлений, благодаря чему тот не на шутку заинтересовался детективными штучками.
На действительное несчастье одного и на возможное несчастье другого с тех пор они не виделись целых несколько лет, пока однажды судьба снова не свела их уже в Англии, в графстве Эссекс. Летом того года Гастингс принял боевое крещение своим первым расследованием под чутким руководством Пуаро, и с той поры они стали неразлучными товарищами.
Будучи по большей части разными, им все равно было интересно друг с другом, а кроме того, один всегда привносил толику чего-то своего, индивидуального, в жизнь другого. Пусть это их порой раздражало, как скажем, извечное желание активно провести время со стороны Гастингса или же настойчивое прививание размеренности и последовательности со стороны Пуаро, все же, в глубине души они ценили это. Когда Гастингс участвовал в гонках, Пуаро они нисколько не занимали, но он от всей души гордился своим другом и его лицо озарялось искренней улыбкой при виде того, каким счастливым и цветущим Артура делает его увлечение. Тот же, в свою очередь, знал, что каким бы ворчливым не выглядел Пуаро, пристрастия друга ему были далеко не безразличны, ведь он мог тысячу раз отказаться, не ездить с непоседливым капитаном, когда тот звал на очередную вылазку, но не делал этого.
Да, они отличались. Величайший детектив был до крайности педантичен. Гастингс не раз с улыбкой вспоминал, как тот однажды в своем блокноте, вооружившись лупой, тщательно раскладывал марки по восте или как скрупулёзно напомаживал и причесывал свои фигурно выстриженные усы. Он всегда и везде выглядел как истинный денди и не было в его внешнем виде ни единой детали, в недостаточной изысканности которую можно было бы упрекнуть. Как в наведении лоска, так и в разгадывании сложнейших преступных хитросплетений Эркюлю Пуаро не было равных, да как, впрочем, и во всем остальном. Нередко Артур, наблюдая своего друга за тем или иным занятием, ловил себя на мысли, что Пуаро запросто смог бы блестяще справиться со всем, за что бы ни взялся. Если бы тому вздумалось заняться садоводством, то уже к вечеру в саду благоухали бы десятки самых капризных цветов, причем считавшиеся безвозвратно увядшими. А если бы он взялся плотничать? О, вне всякого сомнения, уже к следующему дню его золотые руки смастерили бы причудливую поделку, достойную быть представленной на городской выставке. Гастингс завидовал своему лучшему другу, но лишь по-доброму. Капитан ведь всегда был до невозможности добр, временами даже чересчур, что служило ему плохую службу. Но Пуаро как никто другой ввиду жизненного опыта и, конечно же, рода деятельности, знал сколь редки такие люди, а потому очень любил за это своего Артура. Эркюль действительно любил друга и дорожил им, хоть и нечасто показывал эмоции, но зато всегда при встрече с кем-либо обязательно говорил: «…а это mon ami, капитан Гастингс!» и эта сколь простенькая, столь же важная фраза согревала их обоих.
Артур всегда с рвением учился у своего лучшего учителя, а тот, в свою очередь, не гнушался поинтересоваться его мнением, а также всячески задействовал друга в расследованиях. За столько лет наблюдая Пуаро в действии, Гастингс знал, с какой самоотдачей тот растворяется в вверенном ему деле и, не смотря на внешне кажущуюся легкость в поведении, в действительности никогда не мог допустить вторжения празднества, посторонних увлечений в собственный тонкий, сбалансированный и расчетливый ум, что значило бы полное поражение в нетерпящем халатности деле. Капитана воистину восхищала эта полная и незыблемая отрешенность от внешнего мира, по стойкости в тысячу раз превосходящая его собственную. В свою очередь в Гастингсе Пуаро умиляла его сентиментальность и чувственность, в принципе присущая немногим людям, не говоря уже о сильном поле. Он столь близко к сердцу принимал очередное несчастье того, чье дело им приходилось распутывать и в особенности, если это была милая молодая и глубоко несчастная мадемуазель. Артур мог сильно грустить, однако это бесхитростное проявление чувств внушало Пуаро куда больше уважения, нежели любые попытки других людей в подобных ситуациях, что называется, держать марку и сохранять мнимое самообладание, дабы выглядеть героически. В такие мгновения, а также при любой готовности капитана к самопожертвованию он убеждался, какое возвышенное и чуткое создание его друг.
Друг. Пуаро крайне редко называл кого-то своим другом. Гастингс даже толком не мог припомнить, кого кроме него тот так когда-либо называл. Именно поэтому слово «друг» для них обоих приобретало еще больший смысл и большую ценность.
Им не хватало друг друга, когда они подолгу не виделись. Было время, когда они на несколько лет разъехались кто куда и уютная квартирка Пуаро в Лондоне перестала собирать у себя старых друзей, но вот как-то вечером, после того, как великий детектив затосковал и вернулся в родное место, зашедший в гости инспектор Скотланд-Ярда Джеймс Джепп сказал всем собравшимся: «Наша четверка снова вместе», — подразумевая также себя и милую мисс Лемон. Когда они пошли своими четырьмя разными дорожками что-то казалось не тем, было одно «но», мешавшее с легкостью и уверенностью сказать, что все хорошо. Теперь же, все точно было на своих местах, а в сердцах куда чаще стали гостить радость и счастье.
Их дружба была настоящей, основывающейся на важнейших постаментах: честности, доверии и взаимопомощи. Пожалуй, они ни с кем не были столь откровенны, как друг с другом. Пуаро всегда мог пожурить Гастингса за недостаточную сообразительность или наивность, а тот, в свою очередь, возразить Пуаро в ответ или честно признаться в своем несогласии по тому или иному поводу. В конечном итоге они оба всегда были поняты и услышаны. Все эти маленькие важные детали делали дружбу еще крепче. За столькие годы их сплотили и радости, и невзгоды. Один видел, как искренне может радоваться или страдать другой, и эти неподдельные чувства были ни с чем не сравнимы. Они понимали очень непростой внутренний мир друг друга лучше, чем кто-либо. Даже для близкого знакомого инспектора Джеппа, неоднократно проходившего на пару с Пуаро через огонь и воду, чем тот живет и о чем думает порой оставалось тайной за семью печатями. И так было для всех, но не для Гастингса.
И вот - письма. Сам Пуаро не имел привычки, а также интереса их писать, но что до капитана! Он, будучи сентиментальной, живой и романтической натурой находил удовольствие в этом занятии, тем более, что писал не кому бы то не было, а лучшему другу. В периоды долгой отлучки Артур непременно отправлял хотя бы по два письма в месяц. Они имели обыкновение быть длинными, но написанными превосходным слогом, коим автор с упоением повествовал буквально обо всем, что наблюдал вокруг себя. Бывало, Пуаро, посмеиваясь, думал про себя, что ежели детектив из Гастингса не Бог весть какой, то уж писатель явно отменный. Не отказано было ему и в удовольствии часто видеть свою фамилию. Слова «Пуаро, знали ли вы…», «Лучше Вас, Пуаро, никто бы этого не сделал.» и множественные другие комбинации мелькали повсюду, и во всем этом, а также в являвшемся взору в самом конце «Любимому другу, Эркюлю Пуаро» он узрел силу своего воздействия и, пожалуй, самый большой и важный комплимент за всю свою жизнь — «любимый друг»!