Прозрение

Поттер стоял прямо напротив меня и прижимал ладонь к губам. У него воронье гнездо на голове, полыхающие румянцем скулы и совершенно безумные от счастья глаза. Сегодня я поцеловал его в первый раз. Он, кажется, до сих пор не верил, что я сделал это. Я тоже не верил. Да и кто в здравом уме мог бы? Невозможно, немыслимо, глупо. И дело не в том, что он мой бывший студент — мои нормы морали достаточно гибки даже для того, чтобы трахнуть ученика последнего курса на его же парте в классе зельеварения, хотя за все время моей профессорской карьеры я так и не обзавёлся подобным опытом. Не в нашей с ним разнице в возрасте. Не в том, что он порой невыносимый придурок, в конце концов. Просто это Поттер, и ничего больше. Хотя теперь мне уже не вспомнить, что за тайная злокозненная сила крылась в этом имени. Я не знал, как это случилось. Не помнил, куда ушла моя ненависть. Моя злость. Всё то, что так надёжно защищало меня от Поттера все эти годы, вдруг ушло, развеялось пылью за жалкие несколько месяцев. Сначала были редкие встречи в коридорах министерства и ещё более редкие на улицах Лондона. Это было приемлемо. Безопасно для нервной системы и сердечной целостности. А потом Поттер, как обычно, все испортил. Возник посреди атриума, перехватил меня на полпути к камину и, твёрдо глядя в глаза, заявил: — Нам нужно поговорить. Зря я прямо тогда не послал его к фестралу в задницу. Но тогда мне это показалось интересным. Поттер, горящий желанием выяснить отношения со своим героически не сдохнувшим учителем зельеварения. Возможно кающийся, но скорее яростно сверкающий глазами на мою совершенно справедливую критику в его адрес — такого развлечения мне не выпадало уже давно: в министерской лаборатории персонал оказался на диво устойчивым. Ни одного нервного срыва за все время работы — они по праву могли собой гордиться. — Пришлёте мне сову, — благосклонно согласился я, стараясь, чтобы насмешка в голосе была не слишком явной. — Непременно, сэр, — довольно кивнул на это Поттер и тут же исчез в зелёном пламени. К сожалению, не с концами. Сова принесла записку с адресом и временем встречи через неделю. Как ни странно, на первой встрече мы в основном молчали. Возможно, именно это стало причиной того, что последней она же не стала. Поттер либо не набрался храбрости сказать то, ради чего все это и затевалось, либо просто боялся ляпнуть что-то, из-за чего окончательно упадёт в моих глазах. Я просто не знал, что могу ещё ему сказать. «Посмотри на меня» было потолком моего красноречия, остальные мои упражнения в изящной словесности Поттер отчего-то не ценил. Но молчать рядом с ним оказалось на удивление… спокойно. На второй встрече мы говорили о погоде, клоунах, населяющих коридоры министерства, и задержке поставок на саламандровы шкурки. Последняя тема была самой опасной, но Поттер выдержал это испытание с честью — его глаза ни разу за весь разговор не потеряли осмысленности. На третьей мы рассуждали об актуальности разработок отдела тайн и не пора ли прикрыть половину его лабораторий в связи с абсолютным маразмом их исследований. Поттер считал, что по крайней мере треть из них ещё имела право на жизнь. Я настаивал на том, что не больше шестой части. В этот раз он почти меня не бесил. В четвёртый раз он пригласил меня к себе. И именно на этом моменте мне стоило заподозрить, что что-то шло не так. Конечно, вовсе не из-за глупого мальчишки, который решил, что, затащив меня к себе домой, сможет как-то положительно повлиять на характер наших встреч (небезосновательно, как потом выяснилось), а потому что я сам не увидел в этом приглашении ничего странного. Действительно, что могло быть естественней Северуса Снейпа, зашедшего к Гарри Поттеру на чашечку ромашкового чая? Только Волдеморт и Дамблдор, варящиеся в одном котле. На нашей четвертой встрече мы говорили о войне. В основном о новой — к той, другой, ни один из нас пока не был готов. Говорили долго, запивая тишину старым джином, пока поленья в камине не сгорели дотла. Вспоминали детали, заклятия и знаки, пару глупых пророчеств, тех, кто погиб, и тех, кому удалось выжить. Когда в конце вечера, перед тем, как окончательно покинуть поттеровские владения, я посмотрел ему в глаза, увидел в них невероятное спокойствие. И в тот момент осознал, что сам смотрю точно так же. Так легко, как в тот день, мне не дышалось, наверное, никогда. На пятой встрече мы выяснили, что Поттер умел язвить. И даже не вспыхивал каждый раз, когда ему напоминали о его безграничном невежестве. Удивительно, но это оказалось ещё более любопытным, чем обычные его истерики. В тот раз мы ходили гулять в парк, и всю дорогу Поттер пытался доказать мне, что лучше меня помнил события седьмого гоблинского восстания. Аргументы у него, конечно, были так себе, зато бровь он пытался поднимать очень потешно. Потом была шестая встреча, седьмая, девятая и одиннадцатая. В какой-то момент я поймал себя на том, что считал дни. Счёт обнулялся, когда я видел Поттера снова. И лишь на шестнадцатую я понял, что попал. Ловушка с громким лязгом захлопнулась над моей головой, а я, самонадеянный идиот, только удивленно пялился на её железные створки. Мы сидели у меня и говорили о первой магической войне. В выборе места встречи однозначно сыграло моё подсознательное желание говорить на больную тему в безопасной обстановке — эту фразу я старался повторять про себя почаще. Рассказывал, конечно, в основном я. Поттер спрашивал, уточнял, редко добавлял какие-то неизвестные мне факты или ненадолго уводил разговор в сторону. Когда речь зашла о Джеймсе Поттере и его шайке подпевал, я даже не особо прятал презрительный тон, рассказывая об их похождениях. И только когда Гарри задал какой-то очередной вопрос, я осознал, что совершенно забыл, что говорил о его отце. Всего на несколько мгновений, доли секунды — не настолько все же я скатился в маразм. Но этого хватило. Потому что в эти несколько мгновений я не видел перед собой «Гарри Поттера — Мальчика-Который-Зачем-то-Выжил». Я видел Гарри. И он был фантастически хорош. Провожая его в тот вечер, я лишь сухо кивнул ему на прощанье, чудом удержав на языке пару совсем уж по-хамски едких фраз — страх всегда делал из меня невыносимую сволочь. Ещё более невыносимую, чем обычно, я имею в виду. После этого мы не виделись недели три; мимолетные встречи все в том же министерском атриуме не в счёт. Все эти три недели я неотвратимо сходил с ума. Одна-единственная мысль о том, каким невероятно желанным мог быть Поттер, — и вот уже мой мозг беспощадно и неустанно принялся извлекать из памяти обрывки воспоминаний. Его взгляды, брошенные тайком или, наоборот, поспешно отведённые, его жесты, когда он, будто забывшись, почти касался моей руки, замирая, так и не коснувшись кожи. Его прерывистый вздох, когда я как-то придержал его за талию, не дав в очередной раз растянуться по полу, выходя из камина. Образы возникали перед глазами один за другим, ломая привычную действительность.  Две ранее совершенно параллельные друг другу темы — Поттер и секс — пересеклись, открыв во мне новую, даже мне самому незнакомую часть, полную какой-то безумной, отчаянной жажды обладания. Тех нескольких случайных столкновений в коридорах министерства и моей, как выяснилось, слишком живой фантазии хватило, чтобы эта часть окончательно укрепилась во мне. И пусть даже Поттер, судя по настигшему меня озарению, хотел меня не меньше, встречаться с ним сейчас, когда мой самоконтроль был настолько ослаблен, я не хотел. А через три недели Гарри поймал меня у самого камина и, бросив щепоть дымолетного пороха в огонь, утащил в вихрь совместного перемещения по одному ему известному адресу. Как потом выяснилось — прямо к себе домой. — Ты меня избегаешь, — мрачно заявил Поттер, как только успел переступить порог каминной решётки. Я не ответил на это отчасти верное замечание и сложил руки на груди. Поза — и действительно защитная. Правда, защищал я Поттера — прибить его сейчас было бы недальновидно: полминистерства видело, с кем он уходил. Моего терпения он не оценил. Развернулся, упершись раздраженным взглядом мне куда-то в область груди, сжал кулаки до побелевших костяшек и снова спросил, к его чести, вполне спокойно: — Так в чем дело, Снейп? Я ухмыльнулся — условный рефлекс на неудобные вопросы. — Я невероятно польщён, Поттер, что ты так тяготишься отсутствием моего блистательного общества, но у меня есть дела несоизмеримо, гораздо более приятные, чем таскаться за тобой целыми днями. — Вот как, Снейп? — он хищно прищурился, его рот дернулся, будто удерживая оскал. — Значит, дело вовсе не в том, что ты трусливо решил сбежать, когда речь зашла о темах посерьёзней, чем репутация министерских чинуш? Моё сердце глухо бухнуло в груди. Подростковые комплексы — самый мерзкий вид душевных травм, вытравить их не всегда помогала даже самая крепкая броня из завышенного эго. Каждый раз, когда меня обвиняли в трусости, мне начисто срывало тормоза, и Поттер, мерзкий мальчишка, об этом знал. — О, значит, мистер Поттер желает докопаться до правды. Наша маленькая знаменитость хочет знать, как кто-то смеет так нагло пренебрегать его персоной? — мой голос понизился и приобрёл тот редкий для него соблазнительно бархатистый оттенок, который имели счастье слышать только мои любовники. Будем считать, что я сделал это, дабы дезориентировать собеседника. У Поттера расширились зрачки и сбилось дыхание. Моё безумие торжествовало — оно хотело видеть, насколько сильно Гарри реагировал на меня. — Хочу. — Что? — я вздрогнул и удивленно уставился на предмет своих тяжёлых дум, непроизвольным жестом облизывая губы. — Хочу знать, какого дьявола ты три недели совершенно игнорируешь меня, мои письма и моего патронуса, — уточнил Поттер тихим хриплым голосом, делая шаг ко мне. Мы и так стояли почти вплотную — теперь же он почти касался губами моего подбородка, я чувствовал его лёгкое тёплое дыхание на своей щеке и ровный жар, исходивший от его тела. Всё это оказалось слишком. — Как тебе будет угодно, — сухо бросил я. А через мгновение уже упоенно сминал в поцелуе губы самого невыносимого, наглого и до дрожи в руках желанного человека, которого я когда-либо знал. Мои руки у него в волосах почти выдирали чёрные пряди — так сильно я сжимал их. Он целовал меня в ответ. Цеплялся жадно за лацкан сюртука, будто тоже боялся, что я сейчас куда-то денусь, стонал в губы и целовал, целовал, целовал…  Я резко отстранился. Потому что это было слишком хорошо, слишком ярко. Этот поцелуй отравлял меня, и я предпринял заранее обреченную на провал попытку спастись. Отступил на шаг. И вот он вновь — тот самый момент. Я и мальчишка напротив меня, с самыми потрясающими, полными абсолютного счастья глазами, стояли и не могли отдышаться. Сердце суматошно колотилось о ребра, а пальцы ещё помнили биение чужого пульса, такое же нервное. Влюблённое. — Северус, — прошептал он, и голос его одновременно полон тихого восторга, удивления и мольбы. Я обречён. Он сделал шаг ко мне. Обхватил одной рукой за талию, а другой за шею. И посмотрел на мои губы так, словно они — это все, что он когда-либо мечтал заполучить. — Се… Он не успел произнести моё имя и все те глупости, которые могли бы за ним последовать. Потому что я поцеловал его снова. Медленно. Потому что мне нравилась эта пытка. Я хотел чувствовать каждое движение губ, каждое прикосновение языка, каждый его вдох, каждое касание длинных ресниц на своей коже. Я хотел его. И видел в его брошенном мельком взгляде ответное желание. Мы, кажется, аппарировали. По крайней мере, кровать вдруг оказалась неожиданно близко, но я отметил это самым дальним уголком сознания. Одежда исчезла с нас где-то в промежутке между очередным жадным поцелуем и моментом, когда мы наконец коснулись друг друга голой кожей. В первые мгновения мне казалось, что я дотронулся до линии электропередач, стегнувшей током по оголенным нервам. Мой судорожный вздох замер на его губах, смешался с его горячим рваным дыханием.  Он лежал подо мной, вцепившись руками в спинку кровати, широко разведя ноги, подставляя свое тело под мой жадный взгляд и нетерпеливые касания. Я почти не подготавливал его, потому что каждое мгновение промедления — пытка для нас обоих. Но входил аккуратно, жадно следя, как мой член погружался в его узкую задницу. Он стонал вновь и просил низким, охрипшим голосом, чтобы я трахнул уже его, черт возьми. Меня этот голос завораживал, и я двигался ровно, размеренно. Слишком медленно, чтобы ему этого было достаточно. Я заставил его просить ещё, я буквально вырывал эти звуки из его глотки вместе с низкими гортанными стонами. И когда, не получив желаемое, он выворачивался из хватки моих рук, прочно прижимавших его к матрасу, чтобы самому буквально насаживаться на мой член, я не выдержал.  Я никогда раньше не трахал никого так: до скрипа кровати и долбежки её спинки о стену.  Никогда не оставлял ни на чьём теле таких ярких, болезненных отметин просто потому, что не мог от него оторваться.  Никогда не забывал свое имя, потому что губы, словно зацикленные, повторяли другое, чужое, и все иные слова, кроме этого, переставали иметь смысл. Он кончил первым. Выгибался, хрипел что-то невнятное сорванным голосом, а потом притянул меня к себе и поцеловал мягко, нежно, тихонько постанывая, когда через несколько рваных движений я достиг оргазма вслед за ним. Мы лежали обнявшись на развороченной постели. Гарри гладил кончиками пальцев мою грудь, намеренно легонько задевая сосок, и довольно улыбался куда-то в шею. Мы молчали — в моей голове сейчас нет ни единой мысли, только эхо недавно пережитых ощущений. Поттер, полагаю, чувствовал себя не лучше. В какой-то момент его касания становились ощутимее, приобретали яркую чувственную окраску, спускались все ниже. Я не против — мне мало того, что было, мало его. Его ладонь наконец достигла паха, накрыв уже начавший подниматься член, а я почти непроизвольно развел колени, открывая ему доступ дальше. Его дыхание сбилось, он коснулся губами моей груди, будто давая себе время собраться с мыслями. Когда он поднял на меня полный невысказанного вопроса взгляд, я увидел в нем плохо скрытую жажду обладания, которой совсем недавно горел я сам. — Да, — почти беззвучно произнес я, когда он все же коснулся ложбинки между ягодиц, то ли отвечая ему, то ли поощряя. Руку он, впрочем, тут же убрал и крепко прижал меня за плечи к кровати. Поцеловал, прикусывая губы, а потом, словно что-то решив, отстранился и ласково, как низзл, потерся носом о шею. Затем он медленно скользнул губами по моему телу, следуя прихотливому узору оставленных им же чуть ранее отметин. Он поцеловал мою кожу почти благоговейно, едва касаясь её, опаляя жарким дыханием. У него в глазах — жажда. Он прятал её за густым веером ресниц, а потом, в акте какого-то безумного мазохизма, осторожно вёл кончиками пальцев по моим ногам, словно боялся, что, нажав чуть сильней, оставит на них новые следы. Его зубы прихватили кожу под коленом, а потом на бедре, у самого паха, но даже в этом жесте он умудрился спрятать что-то большее, чем похоть. Он попробовал меня на вкус, вдохнул меня и сам проник сквозь поры. Я горел. Мне не хватало воздуха. Я извивался, словно в адских муках, выгибаясь на постели, подставляясь под его прикосновения. Мне не хватало его, мне нужно больше, я почти готов умолять. И по выражению его лица видел, что именно этого он и добивался. Чтобы я сдавленно стонал сквозь зубы и сходил с ума просто потому, что мне его слишком мало. Чтобы жаждал. Ему нужно видеть, как сильно я его хотел. Он долго подготавливал меня. Сначала языком, аккуратно вылизывая, проникая самым кончиком внутрь, а потом пальцами, нежно поглаживая меня ими изнутри, пока его рот чувственно скользил вверх, к яйцам, и до самой головки члена, чтобы заглотить его, глубоко пропуская в глотку, уже через пару мгновений выпустив, и спуститься лёгкими поцелуями к анусу. Я бы, наверное, кончил только от одного ощущения его пальцев внутри меня, если бы он не перехватил у основания мой член и не уговорил, тихо, на грани слышимости, потерпеть. Я не слышал отдельных слов, но даже сам звук его голоса действовал на меня гипнотически. Когда он наконец вошел в меня, вместе с лёгким дискомфортом от первого проникновения я испытал невероятное облегчение. Будто он — какая-то давно утерянная часть меня, отсутствие которой наполняло мою жизнь до поры неощутимой пустотой и контакт с которой теперь вводил меня в перманентный экстаз. Я хотел, чтобы он брал меня глубже, жестче, чувствовать его ещё полней. И он, будто слыша мои мысли, вбивался в меня, позабыв о былой нежности. Я кричал. Зажмуривал веки до белых кругов перед глазами, почти разорвал подушку и, кажется, таки сорвал горло просто от того, насколько мне хорошо. Он кончил в меня, вцепившись в плечо зубами в каком-то первобытном диком жесте, и от места укуса по моему телу прошел электрический разряд, заставляя бессильно стонать и выгибаться, кончая на измятые простыни. Мы легли рядом, крепко сплетаясь руками и ногами, прижавшись друг к другу, и несколько минут почти не шевелились, восстанавливая дыхание. Наконец, Гарри слегка отстранился — ровно настолько, чтобы видеть моё лицо.  — Северус, — мягко говорил он с задумчивой улыбкой на истерзанных губах, и я понял, что в этот раз не успел закрыть ему рот, прежде чем он скажет очередную глупость, — я люблю тебя. Моё сердце на миг замерло. Пожалуй, мне стоило выпить парочку зелий, потому что в последнее время оно делало это слишком часто. Я прикрыл глаза, чтобы не видеть, как довольно блестели у Гарри глаза, а потом все же решил, что закрыть ему рот постфактум тоже будет не лишним — мало ли что ещё ему в голову придёт.