После войны

Дина потерла глаза, и те готовностью отозвались болью. Казалось, что во время сна кто-то насыпал ей прямо в веки песка с мелкой крошкой стекла вперемешку. По комнате гулял арктический ветер, то и дело заставляя потирать одну ногу о другую и проклинать свою забывчивость — из-за незакрытого с вечера окна помещение было выстужено насквозь. Динара с трудом отодралась от кровати и прошлепала босыми ступнями по ледяному полу, захлопывая злосчастное окно. Из зеркала на неё смотрела бледная тень: красные воспаленные белки, тёмные круги под глазами, дрожащие руки. В вырезе дэновой футболки, используемой Диной на манер ночной рубашки, виднелись следы этой бесконечной войны. Резкие и глубокие росчерки, витиеватым узором стекающие с ключиц на предплечья, не видные под чёрной тканью рукавов, но явственно ощутимые — каждая оставленная царапина, каждая случившаяся (и не) история, каждая непредотвращенная смерть. Дина моргнула: полупрозрачные образы, мелькавшие за спиной, исчезли. В голове всё ещё шумело: крики, гул моторов, завывания ветра, шипящие рации с редкими вкраплениями голосов, чужой надрывный плач, мольбы о помощи. Она плеснула себе в лицо водой, вперилась взглядом в пузырёк таблеток, выписанных психиатром, передумала брать его в руки на половине жеста. Распотрошила блок сигарет, выуживая новую пачку, заметалась по комнате в поисках зажигалки. Та нашлась на дне привезенного с собой в горячую точку рюкзака: необходимый минимум вещей, предметы гигиены, документы и ноутбук. Дина провела рукой по гладкой поверхности гаджета, прошедшего с ней весь этот ад — перед глазами снова начали вспыхивать нелицеприятные картинки. В такие моменты она ненавидела свою память. Вместо спасительного забытья — невероятно точное воспроизведение событий. Вместо облегчения от того, что все наконец завершилось — давящее чувство вины за не спасенные жизни. Динара стянула плед с кровати и выбралась на балкон. Ветер тут же пробрал до костей, оставляя на коже крупные мурашки. Не обращая на холод никакого внимания — руки дрожали и до этого, ерунда — она уселась прямо на голый бетон, свешивая ноги между перил, и глубоко затянулась. Затянутое серыми тучами небо светлело где-то вдалеке, наступало первое утро после войны — после череды бесконечного ужаса, страхов и смертей. В одной из многоэтажек на краю разрушенного города курила девушка — очередное безликое лицо среди тысяч других жестокой системы, которой на этот раз удалось разрушить порочный круг насилия и боли. Война закончилась. И эта мысль должна была приносить облегчение. Однако в головах и сердцах переживших её людей — она будет продолжать жить ещё не один месяц или год — целую вечность.