Вехи Мэри Винчестер

Сэмми снова шесть месяцев. Мэри носит его на руках. Мэри счастливо плачет ночами неделю — все доступное время младенчества. Дин находит молочные смеси и памперсы, говорит: сейчас лучше, чем раньше, и со стиркой легче раз в десять, раньше прачечных не было на каждом углу, и Сэм ненавидел спать ночью, и соски он не любил, а теперь, посмотри-ка, мам! Дин глядит на нее сумасшедше, будто это она, словно из-за нее Сэм спокойно сопит, в материнских объятиях. Словно не замечает, как сам же, сам, то и дело хватает ребенка, развлекает его, укачивает, тетешкает. Мэри думает — это проклятие могло оказаться страшнейшим в их жизни, Сэма могло не стать. Но они обратили чары, теперь нужно лишь время. Время выровняется само, по паре лет за неделю, и он вырастет снова, пяти месяцев хватит. Не хватит, конечно, не Мэри. Мэри носит его на руках, поет ему колыбельные. Дин глядит на все это, как на волшебство — доброе волшебство, то, в которое он не верит. Дин немного ревнует, и лезет к ребенку, и Мэри так его жаль. Дин привык быть единственным для малыша Сэмми, Дин скучает по Сэму. Мэри просит: — Подержи его? У тебя он так легко засыпает. Она тоже ревнует, ей больно спускать с рук Сэмми. Она сделала это однажды, и теперь все внутри кричит: нет, не отдам, только не забирайте. Она помнит, как маленький Дин целовал брата на ночь. — Ну привет. Чем опять недовольна принцесса? Что, надул? Не надул? Размышляешь над тем, чтоб надуть? Ну, давай-ка подумаем вместе… Сэм гулит от восторга. Дин заботится о своем Сэмми. Эти месяцы — думает Мэри — как подарок, незаслуженное ей благословение. Она кормит и учит ходить его, маленького. Он лепечет буквально через несколько дней — так быстро. И какое там слово первое — невозможно понять, он болтает на своем детском, Дин легко расшифровывает: — «Дай печенье еще». «Птичка». «Джеки». Джек глядит на ребенка — творение рук своих, потому что лишь он мог спасти человека с таким вот побочным эффектом — в сущем ужасе, и Дин, хитро прищурясь, вручает ему малыша: — Спорим, он тебя помнит? Ничего он не помнит, конечно. К счастью. — Детский мозг вряд ли сумел бы… принять эти воспоминания — говорит Кас, — само милосердие требовало заблокировать все их лет до двенадцати. Может, и больше. — Верно, — отзывается Мэри. И думает — полтора месяца. Полтора месяца ее сына, помнящего о ней. Не имеющего представления о сиротстве. О ее предательстве. Сэмми. — Верно, — говорит Дин, чуть помедлив. Мэри слышит его. Полтора месяца в одиночестве, без второй половины души. Она знает, что Дин держится зачастую только на поддержке Сэма. Сэмми всплескивает пухлыми ручками и топочет к ним, крича: «дииии!». Дин сияет, подхватывает брата и подбрасывает, как тот любит, вопит: «Да ты умник, мой умник, Сэмми!». Сэм не помнит, но он все равно очень тихий, серьезный малыш. Очень любит слушать сказки, маму и старшего брата. Всегда держится возле Дина. Джек его обожает, а Кас — опасается, вероятно, с тех пор, как в первую же неделю старый друг радостно и старательно обмочил его плащ. А может быть, просто Кас из тех мужчин… ангелов, что детей держат чуть на отлете, как бомбу. Но все же, когда Дину и Мэри приходится ехать — охота — они доверяют ребенка именно ему, ангелу, а потом, возвратившись, находят обоих счастливыми. — Удивительна чистота детской души, — говорит Кас задумчиво. — Я ему рассказал о Творении. — А что он? — осторожно осведомляется Дин, наблюдая за Сэмом, — Слушай, он и так… как бы сказать… доверчивый. — Ты же знал, что он молится по вечерам? — огорошивает их Кас. — До сих пор? Кому, черт подери, Чаку? — Дин как будто огорчен чем-то, сильно. — Нет же, Дин. Просто молится. Просит послать ему мудрости и любви, о тебе, обо всех нас, о прощении, все, как обычно. — Ох, Сэмми… — Так, а что же Сэм? — Мэри пробует отвлечь ангела, Дин не в порядке, видно. — Ты ему рассказал о Творении, и?.. Разве он еще не слишком мал для такого? Ангел смотрит слегка озадаченно: — Математика ему понравилась. И про звезды. И мне кажется, про химические соединения… — Кас, ему года два? Говоришь, он в восторге от химии? Сэм заучка, конечно, но не до такой же степени! — Кас ему не рассказывал, — говорит Джек, присевший перед Сэмом, играющим в пирамидки, — он ему показал, — голос их нефелима звучит очаровано, — Сэму правда понравилась химия. Дети, что, все такие? — И ты был бы таким, — откликается Кастиэль торжественно. — Математика, значит, — Дин подхватывает ребенка, сердито бурчит, — будто мало нам было учебников. Пойдем есть, братец, будет тебе сейчас самая главная химия. Мэри смотрит им вслед. Говорит Кастиэлю: — Спасибо. В шесть лет Мэри приходит к сыну подоткнуть одеяло. Там Дин. — А потом этот парень отправился в Стэнфорд. Он был таким умным, что его сразу приняли, Сэмми. Не сразу дали стипендию, так что ему пришлось вкалывать поначалу. Чего он только не делал. Старший брат, идиот такой, попытался подкинуть денег, и наш парень обиделся сильно. Он был такой упрямый, когда на него находило. Ничем было не сдвинуть. Разругались тогда они, так совсем перестал отвечать на звонки. Сэм, конечно же, давно спит. — Ты его любишь больше, чем кто бы то ни было, — признает Мэри. Сыну, — почему-то ей кажется — нужно это признание. В темноте незаметно, но в глазах у него блестит. — Просто он… ты же видишь, какой он, — отвечает неловко Дин. — Дин, я вижу, какой ты. Самый лучший старший брат, не так ли? — Не так. Нет, Мэри, — если Дин обращается к матери по имени, жди беды, — я плохой старший брат. Я ни разу не справился. Просто… — Ты ведь делал все, что мог, — она знает про Сэма. Про Клетку. — Точно, да, — он, похоже, намерен свернуть разговор. Ничем не успокоить его. И ей тоже тревожно. Дина что-то как будто бы гложет, и чем дольше без Сэма — сильнее. — Дин, я знаю, что ты так скучаешь по Сэму. Ты так любишь его. Я даже не представляю, что он для тебя значит. — Сэм? Он мой брат. Умник. Бестолочь и стервец. Он семья, мам. Он все, что во мне есть хорошего. Он мое… утешение. Мэри кажется: странно. Так о детях думают скорее. Не о братьях, пусть младших. Так думают о… — Мам, я столько всего натворил. Мэри кажется: что ж. Ее сын очевидно нуждается в утешении. — Сэм тебя очень любит, — отвечает она невпопад. — Наш Сэм. — Знаю. Я же просто подарок, куда ему было деваться, — потеплевшим, расслабленным, легкомысленным голосом отзывается из темноты ее Дин. В восемь лет Сэмми Мэри читает ему книжки вслух — а Дин ставит брату удар. Проверяет, точней, память тела. И хвалит его откровенно, получив неплохой пинок в голень и меткий удар прямо в пах, от которого он едва успевает закрыться. — Дин, Дин, больно? — Нормуль. Хотя смысл в том, чтобы было. Сэмми смотрит растерянно и немного обиженно: — Я не хотел, чтобы было. Дин кивает задумчиво: — Понял тебя, чувак, пожалел меня. Ладно, ты молодчина, солдат, — звучит как-то неправильно, думает Мэри. — А теперь постреляем, Сэмми? — Правда? Из пистолета? — Конечно, из пистолета. Как крутые ковбои! Мэри думает: пистолеты. Память тела, сейчас. Да, ну да. Она просто хотела застать с сыновьями последний погожий день осени. Возле бункера поют птицы и солнце играет в облезших к Хеллоуину ветвях. Это должен был быть просто редкий пикник. Дин — решил пострелять. Винчестеры. — Дин, во сколько Джон дал вам оружие? — Мне первый раз лет в пять. Смотри, Сэмми, сейчас он разряжен. Возьми в руки, не бойся. Тяжелый? — Не-е-е-е! — Да-а-а. Он тяжелый. Давай, мелкий, палец сюда и прицелься, внимательний, — потом он отзывается Мэри, — Сэмми, кажется, в семь. Мы ему тогда не говорили, научили по банкам палить, а по белкам он не хотел. В десять лет первый раз подстрелил одну. Злился потом, не поверишь. Сэмми знает, что есть «другой Сэмми», который живет в другом месте. Мэри трудно ему в этом врать. Облетает листва. В книжке Сэмми и Мэри как раз скоро будет про белок. — Слишком рано, — говорит она. Даже Кэмпбеллы так не делали. — Ему было четыре, когда штрига вышла на нас. Если бы не вернулся отец, я и сам бы сумел в нее выстрелить. Так что лучше уж раньше, при нашей работе. Я тайком подучил даже Бена… Ладно, Сэмми, неплохо выходит. А знаешь, куда нажать, чтобы выстрелить? — Надо снять с предохранителя, — говорит Сэм, серьезно сопя, очень сосредоточенно целясь. — Умник, ладно, снимай., — в Дине чувствуется напряжение. — А теперь что? — Ничего. Он разряжен, — с обидой говорит Сэмми. — Да, разряжен, отлично. Отлично, солдат, вот патроны. Эй-ей, сперва предохранитель обратно, — Дин прикрикивает негромко. — Молодчина, давай, теперь уже заряжай. Память тела ни разу сегодня не подводит ее ребенка. — Дин, все, можно стрелять? — Подожди-ка, братишка, отдача у этого малыша ничего себе. Ну-ка давай, упрись в меня, парень. И Сэм упирается узкой спиной Дину в грудь, когда тот встает на колено. Птицы вспархивают и замолкают от выстрела. — В яблочко! Молоток, Сэмми, дай пять, отлично, отлично! — Она просто взлетела! — возбужденно вопит Сэм. Он прав, банка и вправду взлетела. — Мам, ты видела, мама? И она улыбается сыну: — Я видела, Сэм, — говорит она мягко. — Ты… ты действительно молодчина. Когда они идут домой к вечеру, Мэри решается: — Бен. Кто это? Дин глядит лишь на брата: — Сын моей подруги. Жил с ними какое-то время. Сэм, — удобно уйти от расспросов при помощи Сэма, и Дин часто от них уходил, — ну, как день, брат, доволен? — Да, круто! — Ну отлично, чувак. — Дин? А мне в воскресение сколько исполнится, десять? Сэмми знает, что он растет быстро. Не знает, насколько быстрее других. — Да, десять. — Когда вырасту, стану солдатом? Дин сбивается с шага, а следом за ним и Мэри. — А я стану хорошим солдатом? — Ответишь? — она говорит. Дин медлит. Но потом отвечает: — Нет. Солдат у нас я, извини, — треплет волосы брата, — командиром ты будешь отличным. Сэмми не понимает, пожимает плечами, пинает опавшие листья. Дин бормочет под нос: — Всегда был моим командиром. Десять лет — семь дней десяти лет — пролетают на диво мирно. Они едут в парк аттракционов, где клоун хвалит их сына. Их сына. Может быть, из-за этого Дин и уводит Сэма так быстро. Зато он покупает брату стопку детских энциклопедий и пускает его к микроскопу в лаборатории. Мэри в среду готовит на всех макароны с сыром, хотя Дин говорит ей, что это ошибка — и это и впрямь ошибка, потому что Сэм резко решает, что хочет сейчас же бурито — а Дин вдруг начинает смеяться, и смеется до слез. А потом везет всех за бурито. Мэри все еще накрывает Сэмми одеялом на ночь. А Дин ждет, терпеливо, смирно. Наступает двенадцать, и приходится ехать на дело, а то тянется всю неделю. Сэм встречает их вечером чертового воскресенья, обнимает обоих, потом бьет Дину поддых — неожиданно, зато очень легко, хотя он в своем возрасте сильный. Кас маячит у мальчика за спиной, ловит взгляд Мэри. Она понимает. И шепчет чуть слышно: — Сэмми. Вечером она снова приходит поправить ему одеяло. Сидит и сидит, и сидит. Сэм не спит, но сопит очень ровно. — Я люблю тебя, — говорит она наконец. — Мы соврали тебе, извини. Но мне очень, очень хотелось бы в самом деле быть правильной мамой. — Я устроил Касу истерику, — откликается Сэмми из-под одеяла, — наверное, даже две. Первую, испугавшись того, что вас нет слишком долго, так что ему просто пришлось возвратить мою память — а что он еще мог сделать? И вторую — потом. Когда вспомнил. Стыдоба-то какая. — Сэм, нет… Для того, что он вспомнил, истерика это… мелко. — Жаль, что нас с Дином не было рядом. Жаль, что не было Дина. — Нет. Нет, — голос из одеяла доносится ломкий, детский. Интонации — взрослые, уже знакомые. — Нет. Он бы перепугался и начал винить себя. Вышло неплохо. М… Мам? Мэри опускает руку на его плечо под одеялом: — Да, дорогой. — Ты мне… Ты отличная мама. Серьезно. — Сэм? — Другой я и не хотел бы.