Дура

Все изначально пошло не так. С самого рождения. Рыжие волосы носила как знак: вот она, я, отмеченная судьбой и осенью, и потому верила в свою непохожесть, необычность, не-серость. Ждала. Дура. Любимая папина дочка, мамина умница, красавица, музыкальная девочка. Бред. Бред-бред-бред. Я слушала с ехидной улыбкой и жаждала свободы от этого лживого мира. У отца была другая жена, другая дочь: одного со мной возраста, белокурая, улыбчивая девчонка. Я как-то видела их один раз в парке, когда шла с репетиции. У матери был любовник, подруги-сплетницы, и ни единой свободной минутки на меня. Об остальном молчу. Дура. У меня была музыка и внешность, внешность и музыка. Изо дня в день репетировала до посинения, и верила, что когда-нибудь это мне поможет. Не ошиблась. Сбежала из дома в четырнадцать, прихватив родительские деньги да кларнет. Возможно, глупо, но, в то время это казалось единственным шансом. Родительская, лживая, приторная идиллия осточертела, я была сыта ей по горло. Я сбежала. Побывала там, где нет места неженкам и маменькиным дочкам, что-то доказывая себе. Нашла Мукуро – или он нашел меня, разницы нет. Исход все равно один: я пошла за ним, хотя иллюзионист не мог предложить мне ничего. Пошла все же. Дура. Строила какие-то планы на будущее, смеялась над оставленным позади идиллическим адом и никогда – ни-ко-гда - не рассказывала о прошлом. Но он знал откуда-то, чертов иллюзионист. Я всегда находилась рядом до того, как Мукуро забрали Вендиче – я хотела быть его медиумом после. Чем эта девчонка оказалась лучше, не понимала или не хотела понимать. Не принимала ее, насмехалась – а потом жадно ловила каждое движение, когда чертов иллюзионист вселялся в это худое тело, в эту противную девчонку. Выполняла все его приказы, слепо следовала за туманом ли, за призраком жизни, которого сама же и создала. Не знаю. И не хочу знать. А потом Мукуро привел эту мелкую язву - и все полетело в тартарары. «Мы освободим учителя», - тянул он, апатично глядя на стену напротив, а я кусала губы и не понимала, почему он смотрит не на меня. У меня была внешность, и рыжие волосы, и ад за плечами. У него тоже был ад – я видела его в отблесках пламени на кольце, в зеленых глазах, меланхолично глядевших на нас. Нас, не меня. Мерзкая лягушка. Я бесилась из-за этого, отвечала на его язвительные замечания немного злее, чем нужно было, и не могла понять из-за чего. Дура. Что еще сказать? Уже намного позже, после всей этой заварушки с Бьякураном, мелкими вонголятами и Тринисет, когда все закончилось, успокоилось, устаканилось, вернулось на круги своя, когда этот язва вернулся в Варию, а Мукуро – к нам, в Кокуе Лэнд, я поняла, что мне чего-то не хватает. Дура. Ведь все было. Чертов иллюзионист – ненужный мне, оказывается, иллюзионист, - под боком, слабое, жалкое подобие семьи, которому я радовалась втайне от всех, отсутствие этой девчонки рядом. Франа же не было. Франа не хватало. Я никогда ничего о себе не рассказывала, но он откуда-то все знал, этот чертов иллюзионист. Я улетела в Париж под каким-то предлогом, на самом же деле бежала – от себя ли, от жизни ли. Мукуро понимающе улыбался, девчонка, которую Рокудо привез обратно в Кокуе, сжимала трезубец в слабых руках и смотрела из-под челки как смотрит человек, не верящий никому и ни во что. Я знала этот взгляд – каждый день видела его в зеркале. Знала и понимала эту Хром. И принимала теперь. Почему? Не знаю. Может, потому что была такой же? Население Парижа - два миллиона человек, не считая туристов. Фран нашел меня среди них на третий день «побега». Был ли виноват в этом тот жадный варийский аркобалено, или эта мерзкая лягушка и вправду была настоящим учеником своего учителя, я не знаю. Знаю лишь то, что когда в дверь моего номера постучали, сотые доли секунды где-то в глубине души у меня тлела темно-рыжая, как мои волосы, надежда. У Франа были спокойные, словно лесное озеро, глаза, спокойные, размеренные движения, спокойные, колкие, словно льдинки замечания. У Франа было ледяное спокойствие – то, чего мне в последнее время не хватало. Он смотрел не на меня, – снова! – на стену, словно аляповатая мазня какого-то неизвестного художника была интересней, чем я. Глупо, но меня это задевало больше, чем шпильки по поводу моей вредности или внешности, или характера. «Посмотри на меня! – хотелось крикнуть мне. – Посмотри! У меня огонь в волосах, в душе, в теле! Сними свою маску, чертов ты мальчишка!» Но я молчала, злилась, язвила. Молчала все же больше. Дура. Мы язвили и молчали, и снова язвили. Била его подушкой, он плел вокруг меня иллюзии. Делилась с ним своим огнем, принимала его спокойствие. Глупо или нет, но уже после, раскрутив этого мелкого язву на ужин, я была почти невозмутимой. Почти – потому что мерзкая лягушка был рядом. Почти – потому что абсолютная безмятежность была не в моем стиле. Рассчитывала на ресторан – как обычно в такие вот французские вечера. Дура. Какие рестораны, когда твой спутник – варийская лягушка? Но, несмотря ни на что, в тот вечер была самой счастливой. Дышала знойным, пропитанным страстью воздухом Парижа, смеялась ядовито над Франом, пыталась казаться кем-то еще – не собой, не ММ. Тщетно. Лягушка был истинным учеником своего учителя. Каким-то неведомым образом он знал все. Даже то, что я пыталась скрыть. Даже то, что я сама про себя не знала. Кто из нас первый потянулся к другому, когда после ночной уже прогулки, мы вернулись в мой номер, сказать сложно. У Франа оказались неожиданно теплые руки, теплые губы, и быстро бьющееся в груди сердце. А я…Неожиданно я испугалась. Дура. Вынесла ад-идиллию, время побегов от мафии, период рядом с Рокудо, период без него. Влюбленность – свою и Франа – вынести не смогла. Дура. Не верила в нее, не хотела верить. Ушла, убежала бы, но проклятый мальчишка-иллюзионист удержал, оцарапав кольцом Ада, опутав иллюзиями. Я была старше, но он оказался мудрее. Не отпустил, остановил. Рассказал правду за меня – мою правду. Подарил надежду на что-то еще. Полюбил? Не знала. Ничего не знала. Отдала себя в его руки, его иллюзии, его аду. Доверилась. Дура? Возможно. А может, просто все изначально пошло не так.