Прекрати мне сниться...

— Ты готов? Нет-нет. Он совсем не готов. Осматриваясь в пустоте, Чонгук цеплялся крепко за край хлопковой рубашки своего деда, который улыбался ему как и всегда при жизни. Ярко, чисто, так, как может только он один. И эта улыбка всегда придавала сил, заставляла сдвинуться с мертвой точки, но не сейчас, Боже. Только не сейчас. Чонгук помнит, как ведьма направила палочку на Юнги, помнит, как кинулся к нему, а после, ужасающе жгучую боль в груди и темноту. Он понимает всё, не глупый, не маленький уже. Он умер, защитив грудью своего друга и это не самая плохая смерть, но вся фишка в том, что после смерти Чонгук ожидал… Ничего! Абсолютно. Вечная темнота, холод и тишина. Чего еще можно ожидать от смерти? Но, как показывает практика, он продолжает ощущать, чувствовать, видеть и слышать. Вот он, вполне живой, разве что, с огромной кровавой раной на груди. Стоит и разговаривает со своим дедом, который умер, когда Чонгуку было восемь, может взять его за руку, как в детстве и наконец-то, рассказать ему о том, что наболело. Но дед долго слушать не стал. Вдруг схватил за плечи, встряхнул хорошенько, да в глаза заглянул проницательно, умоляюще. — Гук, отдаю тебе твой подарок, который я не успел тебе при жизни подарить. Тебе это поможет. Воспользуйся им и не забудь. Не смей забывать. Задать хоть единый вопрос дед не дает, поворачивает к себе спиной, подталкивает куда-то, нашептывает всё: «иди, скорее». Куда, черт возьми? Чонгук окончательно запутался. И с каждым шагом, слезы все сильнее норовят выйти наружу. — Дед! — Обернувшись, Чонгук внимательно смотрит на мужскую фигуру, в белой хлопковой рубашке и таких-же штанах. Старается запомнить этот образ, но он начинает плыть уже сейчас, осколками расплываясь в воздухе, в этой пустоте, в которой они оба находятся. — Я так скучаю по тебе. — Я знаю, Гук, знаю. Я тоже. Иди скорее, не опоздай. Отворачиваться нет сил, если честно. Чонгук слишком любил деда, слишком по нему скучал и так устал разговаривать с тишиной каждый вечер, что сейчас, когда он смог его увидеть и услышать, уходить не хочется совсем. От образа деда отвлекает яркая вспышка, в той стороне, куда Чонгука направили. Яркая, практически ослепляющая вспышка света. И что это всё значит? Чонгук не хочет никуда идти, вновь поворачиваясь к деду, который лишь кивает головой, да рукой показывает, что Чонгуку надо идти на свет. Может, это все глупый сон и Чонгук проснется, как только войдет в этот свет? А может, наоборот, умрет, наконец, по-настоящему? И что ему со всем этим делать вообще? Дед ответов не дает, а стоять здесь, в кромешной тьме и оглушающей тишине не хочется от слова «совсем». Плотно закрыв глаза, Чонгук всё-же отворачивается от деда и идет на свет, пытаясь не выпустить ни единой слезы. Он не станет плакать, нет. Дед всегда учил быть сильным. Нельзя плакать.