Compradi

Ему шесть. Он покидает бордель, который всю короткую его жизнь был ему домом. Он идет за сухопарым, немолодым мужчиной в доспехах, бросая лишь один взгляд назад. Из окон ему вслед смотрят женщины, которые были его семьей. Они отводят взгляд. Когда хозяин борделя разговаривал с мужчиной в доспехах, одна из этих женщин тихо пробормотала: — Возможно, там ему будет лучше… Воронов уважают… для эльфа — не так и плохо… Другая, постарше, косится на нее и зло бросает: — Не мели чепухи. Я слышала, мало кто из их учеников доживает до какого-то уважения. Тогда Зевран еще не понял, что говорят они о нем. Ему шесть. И мужчина в доспехах — Ворон — бросает через плечо: — Шевели ногами, остроухий. Медлительные мальчишки долго не живут. Зевран шевелит, незаметно придерживая рукой заткнутые за пояс штанов перчатки, спрятанные под рубашкой. *** Ему семь. У него сломана рука. Она болит. Он упал, пытаясь перемахнуть с крыши одного сарая на крышу другого. — Не дергайся, паршивец, — говорит лекарка, накладывая лубки. У нее тронутые сединой волосы, хмурый вид, но пальцы двигаются достаточно осторожно, почти ласково. На выходе из ее коморки он получает звонкий подзатыльник от сеньора учителя. Зубы клацают, Зевран спотыкается от совсем не осторожного удара. — Сегодняшний урок, остроухий, таков: прыгнешь недостаточно хорошо — не выполнишь контракт. И умрешь. Возвращайся на площадку: тренировка еще не окончена. Ночью Талиесин шепотом рассказывал ему, что, кажется, Андреа больше тут не появится. — Помнишь, ее три дня назад высекли? — шепчет он ночью, придвинувшись так близко, что его отросшие вихры касаются спутанных волос Зеврана. — Она так и не пришла в себя. Сеньоре Катарине велели ее больше не лечить… я… подслушал. Учитель сказал, что Андреа «не справляется и будет балластом». Зевран слушает его, затаив дыхание. Полгода назад так умер Жюль — парнишка откуда-то из Орлея. Он был самым младшим. А год назад — еще какой-то мальчишка. Зевран уже даже забыл, как его звали. Мальчишка был тихим и вечно будто напуганным. Он просто не проснулся одной ночью. — Жаль ее, — продолжает Талиесин. — Она здорово умела петь. — Жаль, — шепчет в ответ Зевран. *** Ему восемь. За прошедший год погибли трое. А теперь, кажется, умирал он сам. — …Шесть! — хлесткий удар плети разрывает кожу на спине. — Семь! — Зевран тихо скулит. — Восемь! Девять! Десять! — Хватит с него, — как сквозь вату доносится голос Учителя. — И так уже сомлел. Всю спину ему исполосовал… шрамы останутся. — Не все ли равно? — Не все. Если выживет… ему бы пригодилась чистая кожа. Хотя бы относительно. Красивый, зараза, растет… это всегда полезно… — Ну, вряд ли он останется без шрамов после Испытаний? Учитель хмыкает: — Твоя правда. Оттащи его Катарине. Может, вытащит этого идиота. Зеврана куда-то тащат, схватив поперек груди. Ноги волокутся по полу. Он не теряет сознания, но идти бы не смог. Спина горит и даже во рту привкус крови: кажется, он прокусил губу. Но, когда лекарка обработала его спину и оставила лежать, назвав паршивцем, Зевран украдкой плачет не от боли, а от того, что час назад у него забрали то немногое, что удавалось сохранить. Кожаные перчатки, от которых, как ему чудилось, пахло руками его матери. Больше он не прижмется к ним щекой, не погладит пальцами тонкую, очень красивую вышивку. Перчатки были ему велики. И он никогда не сможет надеть их, потому что их забрали. И бросили в камин на его глазах. *** Ему девять. И один из тех, с кем он привык делить лежак, еду, горести и радости, бежит на него, держа в руках настоящие, остро заточенные кинжалы. Зевран отпрыгивает в сторону, уходит ловким кувырком, делает подсечку, молниеносно встает. Противник спотыкается, но не падает, быстро разворачиваясь и делая выпад. Зевран парирует, весело усмехаясь. Это не первая тренировка с боевым оружием. Конечно, бывало, обходилось травмами, но было в этом что-то… веселое? А-зарт-но-е. Зевран часто выходил победителем в бою на кинжалах. А вот в рукопашном бою куда чаще проигрывал. Учитель говорил, потому что удар слабый. Зевран очень старался это исправить. Чтобы поставить Талу такой же фингал, как тот, что он ему поставил на прошлой неделе. Зевран ловко подпрыгивает, бьет противника босой пяткой в грудь, тут же, едва встав ногами на землю, подается вперед, подныривает ему под руку, коротко проводит лезвием по запястью, вынуждая выронить один кинжал. Заходит за спину, бьет острием в другую ладонь. А лезвие второго кинжала прижимает к горлу проигравшего. Точно проигравшего. Зевран довольно (самодовольно) смотрит на Учителя. Тот коротко пожимает плечами. — И чего ты ждешь? Закончи дело. — Но, я ведь уже… он безоружен, и я легко могу его убить… — Закончи. Дело. Зевран сглатывает. Он хочет переспросить, но во рту внезапно сухо, а в голове — вполне четкое понимание того, чего именно от него хотят. Переспрашивать не надо. И проигравший тоже все понимает, резко дергается, бьет пяткой в пах, вырывается из захвата, хватает с земли кинжал и отпрыгивает в сторону. А потом, промедлив секунду с криком бросается на Зеврана. Он падает через секунду, вздрагивая и пытаясь непослушными пальцами выдернуть торчащий из солнечного сплетения кинжал. Зевран стоит над ним, все еще не разогнувшись до конца после весьма неприятного пропущенного удара. Он смотрит до странного спокойно, хотя плотно сжатые губы белеют. — Закончи. Дело. Зевран наклоняется над проигравшим. Тот пытается отползти, но… Оказывается, перерезать горло — это просто. Зевран чувствует запах чужой крови. Ее вкус. Ее липкую влагу на собственном лице. Тело, трепыхнувшись пару раз, затихает. Зевран встает и смотрит на Учителя. Тот коротко кивает. …А проигравшего звали Эмилио… *** Ему десять. Он умеет убивать в поединках, выпутываться из любых пут, ловко вскрывать замки. Он может, как кошка, забраться по каменной стене высотой в несколько этажей, изобразить невинность, прикинуться дурачком, смеяться тогда, когда совсем не смешно. Он знает, как правильно целоваться, как устроены женские и мужские тела, как правильно прикасаться и как сделать так, чтобы не было слишком уж больно, когда «прикасаются» к нему. Талиесин все так же по ночам шепчет на ухо новости, которые сумел подслушать. Зевран усмехается, слушая о том, как сеньор Тадео хотел трахнуть сеньору Валенсию и лишился своего члена еще до того, как стащил с нее штаны. — Нашел кого седлать, — фыркает Зевран. — Сеньора Валенсия слишком горяча для него… — Много ты понимаешь, — шипит в ответ Талиесин. — Да уж побольше тебя, amigo, — хмыкает эльф и зевает. — Спи давай… а то завтра пропахаешь носом песок на тренировке. Талиесин еще что-то ворчит и после засыпает, почти моментально. А на тренировке их по одному заводят в какую-то комнату в соседнем здании, пока прочие делают обычные физические упражнения. Зевран краем глаза замечает, что выходящие из того здания compradi выглядят… странно. Одни — поникшими. Другие — возбужденными до лихорадочного блеска в глазах… Когда приходит очередь Зеврана, он входит внутрь и видит перед собой связанную женщину. А рядом с ней — неопрятную кучу изломанных тел. Мертвых тел. — Давай, остроухий, — кивает Учитель. — Хотя… стой. Он усмехается. — Убивать — это ведь просто, верно? У тебя это… не плохо выходит, conejo… давай попробуем интереснее, а? Зевран старается не выражать никаких эмоций. За прошедшие годы он отлично усвоил, что спорить, упираться и, главное, бояться — совершенно бессмысленно. Он понял это и теперь лишь вопросительно смотрит. — Ты не просто убьешь ее, нет-нет. Представь, что она — знает какую-то важную информацию. Сделай так, чтобы она сдала тебе даже собственного сына. Ну? — А она правда что-то знает?.. — Разумеется, нет! Но ты представь. Ну-ка? Что ты будешь делать?.. …Когда, спустя долгое, очень долгое время Зевран покидает каморку, он очень старается держать спину прямо и непринужденно улыбаться тем, кто еще ждет свою очередь. И он, конечно, не оборачивается, не смотрит на изломанный, изрезанный труп за своей спиной. И, конечно же, в его ушах не гремит крик этой женщины. Совсем нет. *** Ему одиннадцать. А его волосы заплетает ловкими пальцами Ринна. Ее пару месяцев назад выкупил дом Араннай у какого-то другого дома. У Ринны веселый смех, острый язык и ловкие пальцы. А еще она великолепно метает ножи. И, судя по всему, она отличная ученица: на ее коже шрамов меньше, чем у Зеврана и даже Талиесина. Ринна заплетает ему волосы, потому что у Зеврана — первое настоящее задание и грандмастер велел ему выглядеть «хорошо». Зевран удивлен, но рад: обучение еще не окончено, а его, кажется, уже заметили! Впрочем, не удивительно: не так уж много осталось выживших. Конечно, постоянно появлялись новые, но, кажется, дела у дома шли неважно: в последнее время новичков почти не приводили… Ринна заканчивает заплетать косички, а потом кусает Зеврана за кончик острого уха. — Иди, красавчик, — смеется она. Эльф фыркает и, встав, отвешивает ей картинный поклон. Ринна смеется. Талиесин, сидящий в стороне, закатывает глаза и метко кидает в Зеврана мелкой, кислой вишней. Зевран ловит ее налету и засовывает себе в рот. — Спасибо, amigo! …Зевран возвращается глубокой ночью. Его заметно шатает, и он падает на лежак, странно сворачиваясь в клубок. — Ну? Зев, как прошло? — шепчет Талиесин, нависая и щекоча своими лохмами. — Нормально. Выполнил. — А тебе заплатят? — Нет. — Почему? — Потому что, — Зевран цедит сквозь зубы, явно кого-то передразнивая, — я «еще не Ворон, а скорлупка от яйца». Тал грязно ругается на почти забытом им тевинтерском наречии. Забавно: язык едва помнит, а ругательства, видимо, плотно въелись в память… — Это просто нечестно… а… ну, а как ты?.. — Отравленная игла. — А. А?.. — Тал. Я хочу спать. Отстань. Талиесин раздраженно отворачивается, бормоча что-то о том, что не больно-то и надо. А Зевран делает вид, что засыпает. Хотя, честно сказать, он совсем не так представлял свой первый контракт. Гораздо приятнее думать о том, как бесшумной тенью скользишь по крышам, перерезаешь чужие глотки, добавляешь яд в напитки… В реальности же было только потное, липкое чужое тело, протяжные стоны, резкая боль… И тягучее удовольствие в тот момент, когда тело жертвы обмякло. Тягучее, солоноватое, как кровь, удовольствие, от которого безотчетно хотелось усмехнуться. А оплата… оплату он сам забрал, прямо с трупа. Маленькая сережка-колечко надежно спрятана. И вряд ли ее кто-то найдет. После случая с перчатками он научился прятать то, что было ему дорого. *** Ему двенадцать. И сегодня ему велели убить младенца. Учитель говорил, что заказы бывают разные, а всякие сантименты — верный способ умереть самому. Никакой жалости. Ребенок — просто мешок кожи, набитый тонкими косточками и мягкой плотью. Убить его — проще простого, он даже не будет сопротивляться… Проще простого… Конечно, Зевран справляется. Но впервые за долгое время чувствует, что ему от себя… тошно. Он знает, что одна девчонка не справилась. И знает, что больше он ее не увидит. А неподалеку от Антивы остановились долийцы. Так Тал сказал, а он всегда хорошо умел подслушивать самые разные разговоры… Этой ночью, Зевран сбегает, решив, что с него довольно. В конце концов, он не выбирал… это! Он не выбирал! Да, да, ему… ему нравится сила, которая появлялась в руках. Навилось драться. Нравилось изучать яды. Да! Да, ему даже нравилось убивать! Но… Ему совсем не нравилось чувствовать к самому себе отвращение. Но, попав к долийцам, он понимает, что то, что они чувствуют, глядя на него, — это все то же самое отвращение. Он сбегает к долийцам и долго втолковывает Хранителю клана, что… — Моя мать была долийкой! Она умерла. У нее… были перчатки. Красивые, с вышивкой! Вот, почти как вот у этой сеньоры! Но у меня их забрали и… — Чего ты хочешь, плоскоухий сосунок, — усмехается стоящий рядом с Хранителем воин. — Я хочу… я хочу к вам. К вам в клан. Как моя… моя мать… — Если бы твоя мать была одной из нас, — медленно говорит Хранитель, — ты и так был бы в клане. Не в нашем, так в другом. — Но она… она правда была одной из вас! Она влюбилась в городского эльфа и… — И покинула клан. И перестала быть одной из нас. Иди, мальчик. Иди в свой эльфинаж. Здесь тебе не место. Зеврану кажется, что его ударили. Под дых, резко, как иногда бил Тал. Коротко, в висок, как била Ринна. Звучно, по затылку, как часто прикладывал Учитель. А потом свистящая стрела пронзает грудь Хранителя. Эльфы не успевают реагировать и многие из них падают раненными или убитыми. Зевран отшатывается, смотрит назад и видит троих Воронов, облаченных в черное. Они сидят на деревьях. Один из них странно улыбается и кричит. — Зевран, вот мы и пришли за тобой!.. Воин, склонившийся над Хранителем, поворачивает голову и тащит из-за пояса меч. — Ты… ты принес горе в наш клан! Плоскоухий выродок! — шипит он и… — Беги же, Зевран! От них ты еще можешь убежать! — хохочет Ворон, срываясь с места и скрываясь в рассветном сумраке. И Зевран бежит. Бежит, падает, уворачивается от стрел. Он бежит так долго, что дыхание переходит в хрип, в боку колет, а ступни горят… Когда он понимает, что убежал, Зевран застывает. И тут же получает подзатыльник такой силы, что падает на землю. — Что, остроухий… вышел погулять? Крылышки не окрепли еще… Учитель бьет его сапогом по ребрам. Потом — еще раз. И еще. Потом по лицу. Потом вздергивает за шкирку и заставляет идти за собой. — От Воронов уходят только мертвыми, — шипит Учитель. — Запомни это, мальчишка… Следующий месяц Зевран проводит в маленькой темной камере на воде и редком куске черствого хлеба. Когда его выволакивают оттуда, он закрывает глаза тонкой, грязной ладонью, потому что полумрак коридора кажется ослепляющим. — Смотри-ка! Живой. Удивительное дело, а? Ладно. Отведите его помыться, а то смердит… После недолгого купания ему набивают первую татуировку. На лице: чтобы он никогда больше даже не пытался сбежать. Потому что его точно узнают и найдут. *** Ему тринадцать. И их с Ринной и Талом тренируют вместе, как одно целое. Каждый из них что-то умеет лучше двух других. И вместе они действительно привлекают внимание всех. Даже грандмастера. Им дают несколько контрактов. Несложных, но таких, где требуются юные Вороны. Только выполнив контракты, они понимают, что это, кажется, было проверкой. Очередным тестом. Потому что денег снова не заплатили. *** Ему четырнадцать. И он очень хорош. Он действительно хорош и прекрасно это знает. Из того набора осталось лишь пятеро. И Зевран — один из этих пятерых. А еще есть Ринна, но она пришла позже. Не считается. Зевран лучший в ядах. Старая сеньора София даже хвалит его. А она считается настоящим мастером-виртуозом в этом деле. Зевран отлично умеет прятаться, красться. Он знает все важные точки на теле человека. Отлично владеет кинжалами, хотя все еще и проигрывает Талу в рукопашных схватках. А еще Зевран красив. И он это отлично знает. Светлые, выбеленные солнцем волосы, бронзовая кожа, стройная, красивая фигура, полные губы и золотистые глаза. Новые татуировки, покрывающие тело, кажутся Зеврану красивыми. Даже та, старая, что на лице, больше не кажется позорным клеймом. Он видит, как она привлекает взгляды. Но он также знает, что дело не только в татуировке. Еще и в нем самом. Так говорит Ринна, когда они целуются после тренировки, разгоряченные, пахнущие кровью и потом, юные и гибкие. Так говорит Тал, когда ночами забирается ему ладонью в штаны и прикусывает кожу на шее, шумно дыша от возбуждения. Так говорят они оба, когда он решает, что удовольствия имеет смысл совместить. *** Ему пятнадцать. И за последние девять лет он познал достаточно боли. Достаточно, чтобы понимать, что эта боль — запредельна. Но он терпит. Терпит, когда его методично растягивают. Терпит, когда режут травлеными кинжалами. Терпит и отпускает едкие комментарии. Терпит и смеется. Когда глаза застилает пелена, а до беспамятства остается всего один шаг, он замечает краем глаза кивок Учителя. И впервые за долгое время Зевран видит в его взгляде одобрение. *** Ему шестнадцать. И он становится Вороном. И Тал — тоже. И Ринна. Им шестнадцать и они, вырвавшись из казарм, получив собственную, маленькую, как клетушка, насквозь пропитанную вонью кожевен, квартирку, смеются, пьют ночь напролет, трахаются так, что едва могут дышать. Зевран вдевает в ухо серьгу, которую, конечно, забрал из тайника, уходя из-под надзора Учителя. Ринна откупоривает еще одну бутылку дешевого вина. Тал сгребает их обоих в медвежьи объятия, но он слишком пьян, и все трое — валятся на кровать, хохоча и переплетаясь конечностями. Они засыпают также, все втроем, сплетаясь в клубок так, что не понятно, где чья рука и где чья нога. Они засыпают, чувствуя себя пьяными и… счастливыми?.. *** Ему двадцать пять. Он смотрит на тело Тала равнодушно и с презрением. Не с тем, с каким когда-то смотрел на тело Ринны. С настоящим презрением. Искренним. Зевран проводит рукой по лицу, вытирая с него кровь и пот. На руке — перчатка из тонкой кожи. С долийским узором. Он задумчиво теребит вдетую в мочку уха серьгу. Ту самую, с первого задания. Он поворачивается к Стражу и чуть улыбается ему. — Вот и все, — выдыхает эльф и смеется, запрокинув голову. Кажется, стать счастливым он сможет только теперь. Конечно, если Страж примет его маленький, нелепый подарок… Сегодня, он навсегда и окончательно покинул Воронов, чье гнездо за все годы так и не стало ему домом.