Извне

      Страх.       Именно он затуманивает разум. Пробирается в подкорки мозга, мешая функционированию всех жизненно важных органов. Глаза застилает чёрной пеленой, заставляя абстрагироваться от реальности. В ушах лишь тишина, но не умиротворённая, а, скорее, давящая. Хочется вырваться, путы стальные порвать, руки освободить. Но какой в этом смысл? Ощущение страха сильнее чувства осязания.       На языке лишь эфемерный вкус горьких медикаментов, напоминающий о недавних событиях. В нос ударяет запах химикатов. Вкус больницы. Остриё, разрывающее плоть изнутри, кости дробя.       Слишком призрачно, слишком туманно и размыто. Словно воспоминания стёрли, словно их нет больше в его голове. Мысли лишены основы, целостности, их нечем подпитывать. Остаётся лишь…       Бежать.       Чтобы почувствовать хоть что-то. Чтобы лёгкие горели, заставляя задыхаться. Ему нужно ощутить дуновение холодного ветра, пробирающегося под кожу; вызывающего мурашки.       И Хосок бежит, не разбирая дороги. Перед глазами сплошной мрак. Возможно, на улице просто ночь. А возможно его лишили зрения и теперь тьма единственный верный и неизменный спутник.       Куда ведёт его дорога? Никто не знает. Быть может, она подарит ему свободу. Он снова сможет дышать полной грудью; чувствовать запах улиц после дождя; различать материал страниц только купленной книги. Снова сможет попробовать любимый вишнёвый пирог, приготовленный мамой.       Будет радоваться, смотря на её улыбку. Снова ощутит объятия своих друзей, ведь Хосок, по своей натуре личность тактильная. Услышит их смех после очередной нелепой шутки или забавного импровизационного танца.       Всё это так близко, но добраться невозможно почти. Впереди тупик. Заброшенная высотка. Лестниц лабиринт и строительный мусор. Хосок не из тех кто быстро сдаётся, но даже его внутренняя батарейка заднюю даёт.       Единственное, что он чувствует сейчас — потеря равновесия. Что-то острое впивается в кожу. Удар пришёлся по голове, Хосок всхлипывает, глаза жмурит и дышит прерывисто. Событий калейдоскоп наступает с неожиданной силой, от него не спрятаться и не скрыться. Лишь проживать снова и снова. Пока не запомнишь, не закрепишь в памяти, не выучишь наизусть. Снова и снова. Бессмысленный круг из боли, из ненависти к самому себе.       Его кормят омерзительные сторожа с каменными лицами, швыряя тарелку на пол, когда он сам, полусонный от лекарств, не способный пошевелиться, прикованный цепью, смотрит на них.       В камере, в которой он находится, одна из стен прозрачная, сделана полностью из стекла. В те моменты, когда сознание прояснялось, а голова не казалась столь увесистой и неподъёмной, Хосок смотрел сквозь неё, наблюдая за снующими туда-сюда людьми в белых халатах. Они поглядывали на него изредка, останавливались, обсуждали что-то между собой. Но их слова не долетали до него.       Хосок не слышал ничего, кроме звука собственного дыхания и биения сердца, когда был в сознании; когда был способен его услышать. Однажды они говорили — оно остановится. Мальчишка не знает, когда настанет этот момент.       Один из мужчина, приставленный к нему сторожить, с отвращением одной рукой хватает за затылок, сдавливая, цепляется второй рукой за подбородок, засыпая порошок из прозрачного пакетика. Горький на вкус, как те лекарства, которыми Хосока пичкают изо дня в день, прикованного на цепи в комнате без окон.       Ему не нужны были окна для того, чтобы видеть людей. Ему не нужны были двери, чтобы сбежать оттуда, обрывками собирая испуганные крики позади.       Эти глаза, что следят за ним неотрывно, подходя всё ближе к стеклу, как будто он зверушка в зоопарке, где нет никаких условий, пригодных для жизни. Если только существовать, в ожидании своего приговора, каким бы он ни был.       Хосок ведь пытался, правда? Он не знает. Он не уверен, стоит ли продолжать бороться. Стоит ли продолжать бежать. Дальше, выше, прочь от этого места, которое болью и отчаянием пропитано. Которое пропитано смертью. Его смертью, и смертью таких же как он отщепенцев и неудачников.       Закрывает глаза, стараясь спрятаться от воплей многоголосых демонов в его голове (они повсюду, они внутри него и снаружи), а когда открывает…       Перед ним лицо, которое полностью отражают осколки битого стекла, лежащие на земле. Напуганная, перемазанная в грязи физиономия, отросшие по плечи сальные пряди, зрачки, наизнанку вывернутые, и челюсть, которую плотно сомкнуть не получится. А причина тому — зубы острые и язык длинный, настолько, что норовит оплести раненную руку до самого предплечья.       Хосок взвизгивает, головой дёргает, мыча от боли и смыкая веки, да так сильно, что искры из глаз сыплются.       Становится на колени, ладонями касаясь вымокшей после дождя земли. Поднимает глаза, видя перед собой фигуру, удивляясь этому. Думал, что галлюцинация, обманка, что сознание подводит его, как и прежде, когда он видел двери, которых нет, не было, и никогда не будет. Их нельзя открыть, нельзя постучаться в надежде, что за ними выход или живое существо, которое поможет ему справиться с этой болью. Болью, в груди томящейся, нарастающей с каждой минутой, рискуя взорваться внутри, словно бомба.       Хосок скулит, потому что он видит то, что видеть ему не хочется. Глаза пустые и безжизненные, зрачки неправильной формы, от которых чёрные жилки-веточки тянутся, цепляясь за ресницы, наружу выходя, прочь из глазниц. Перекошенный рот с капающей слюной ядовито-зелёного цвета, она растекается у рук мальчишки, шипит. Зубы острые. Сколько не старайся, сколько не щёлкай, челюсть не закроется.       Хосок рот открывает, выдавливая из себя жалкий всхлип, и лицо в зеркальной поверхности повторяет за ним, открывая пасть, показывая острые зубы во всей красе.       Мальчишка пятится, норовит отползти. Испуганный, но рука за ветки цепляется и с неистовой силой на себя тащит, словно рыбку на крючок. Хосок стонет от боли, но сил не хватает, чтобы противиться. Слёзы текут по обезображенному лицу, которое не может принадлежать ему.