Клетка

…Зверь во сне никогда не умирал. Он не умирал даже после того, как Корсвейну прекратили сниться сны. В последнее время он появлялся на краю подсознания, стоило только смежить веки, чтобы отдохнуть. И с каждым разом он все меньше походил на того зверя, которого когда-то убил наяву юный сар Корсвейн. …Влажный тяжелый рык, до странности напоминающий низкий беззаботный смешок. …Ледяные глаза, привычные к бессолнечной тьме и холоду. …Белая, бледная, как у огромной слепой пещерной рептилии, шкура. Тогда он таким не был. Тогда, как и теперь, зверь был слишком грозным оружием, слишком опасным, чтобы не думать о последствиях. …Зверь наклоняет оскаленную морду к лицу и, посмеиваясь, произносит: «Не много-то от тебя осталось, кузен», – и Корсвейн падает на колени, поднимая лицо к плачущим лунам Тсагуальсы. *** Дверь камеры подается под нажатием руки в силовой перчатке. Противный скрежет, такой же противный, как пришепетывание нострамского языка. Резко вспыхивают осветительные сферы – их свет раздражает даже самого Корсвейна, что уж говорить о том, кто сидит в силовой клетке, расслабленно привалившись к слабо мерцающему барьеру. Видок у него, что и говорить, неважный. Даже обнаженного, его невозможно спутать с одним из Темных Ангелов – да и с любым из легионеров Империума. Сыновья Ночного Призрака унаследовали его характерную внешность: удлиненные кости, угловатые очертания тела, острые скулы и резкий профиль. Он напоминает Корсвейну одно из тошнотворных полотен кубистов или этих, как их, – модернистов? – сплошные острые углы, выпирающие ключицы, колючие локти, двухмерность и безжизненные плоскости, почти ничего человеческого. Глаза у него болезненно зажмурены, щеки ввалились, рот стянут повязкой – слушать непрекращающиеся гадости уже давно стало невыносимо. По подбородку, груди и полу размазана запекшаяся кровь. И внутри он такой же, думает Корсвейн. Колючее остроугольное зло. Столько зла, что оно не удерживается и выплескивается кровью из носа. – Ну, что, – зло спрашивает Корсвейн, – так от кого из нас маловато осталось, свиноеб? Из-под повязки булькает смешок, точно в ответ на старую дружескую шутку. Впрочем, смешок далеко не дружеский. – А это и правда смешно, Осужденный, – ты, дурак и преступник, все ждал, что тебя прирежет твой собственный маньяк-примарх, а вместо этого тебя казним мы! Зажмуренные глаза приоткрываются. Ресницы слиплись от крови. Выглядит жутковато – кровью заплывают глаза астропатов или псайкеров от излишне напряженного общения с варпом, но Корсвейн почему-то уверен, что перед ним не псайкер. Те самые, ледяные, мертвые черные глаза зверя из сна. И вдруг они оживают, искрятся неприкрытым ехидством, и один из них подмигивает Корсвейну. – Получай! Сабатон врезается в угловатое, скованное тройными цепями тело. Раз, другой… третий… В бок? В бедро? Корсвейн хотел бы обнажить меч, но его удерживает одна-единственная мысль. Его безоружного противника должны казнить. Публично. Поэтому он останется в живых – пока… И вдруг скрюченное тело распрямляется, как стальная пружина. Связанные ноги бьют в колени, сервоприводы доспеха воют и заклинивают, локоть врезается под дых, лоб – в челюсть, плечо – в подбородок, и все это ловко уклоняется от ответных ударов, все это движется слишком быстро, чтобы движение можно было даже уловить и засечь, не то что блокировать… Корсвейна обдает запахом крепкого мужского пота, горячей кожи, засохшей крови, а больше всего – ненависти, и он отлетает к противоположному углу клетки. Повязка сдвинулась. – Ты слишком самоуверен, кузен, – голос звучит хрипло, им явно отвыкли пользоваться. – Тебе следует помнить, что твоей лучшей победой был удар в спину. В спину моего примарха, о мой благородный, рыцарственный родственничек. – Заткнись, ты… – Да-да, свиноеб, помню. Я же твой кузен. Латная перчатка, направленная в челюсть, промахивается – очень ненамного, буквально на пару сантиметров, а в лицо Корсвейну попадает щедрый плевок, моментально начинающий разъедать кожу… Как он сумел среагировать и уклониться? Как он успел накопить кислотную слюну для плевка? Резкий сигнал под потолком хлещет по ушам, в силовую клетку вбегают двое Темных Ангелов. Клетка наполняется грохотом и рычанием. На бледной коже пещерной рептилии загораются новые ссадины и кровоподтеки. Корсвейн невольно улыбается: снова завязать этот рот будет непросто. *** Зверь во сне никогда не умирает. Он пахнет крепким потом, ненавистью и свирепой силой. Силой, которая никогда не проигрывает, как бы ты ни пытался сковать ее по рукам и ногам. Корсвейн полулежит на неразобранной койке с прикрытыми глазами. В воспоминаниях проносятся обрывочные беспокоящие образы. «Вдовий пик» черных с проседью волос – таких же, как у самого Корсвейна, только очень длинных. Точеное, угловатое тело, свернувшееся искалеченной горгульей. Слишком черные – пугающие – глаза с ехидной искоркой. Слишком, пугающе белая кожа. В следующий раз Корсвейн зайдет в силовую клетку без латных перчаток, чтобы прикоснуться к этой коже обнаженной ладонью. И, может быть, тогда зверь во сне наконец-то умрет и оставит его в покое. Что-то подсказывает Корсвейну, что зверь посещает не только его собственные сны. Да и как иначе? Все-таки они родственники…