I'd rather be free

      Когда он только появился — вокруг была лишь тьма и смятение.       Так темно было вокруг, что ничего не спасало от этого чувства неловкости и потерянности. Вокруг были цвета, те, которые он никогда и не видел раньше. И не представлял, что значит «цвет». Лишь видел, как изменялись более яркие, то увеличиваясь, то уменьшаясь в этой бесконечной темноте и приятной глазу гамме, уступая место более приятным цветам, что успокаивали.       В этом месте было одиноко. Пусто. Холодно. Настолько, что казалось, будто эта тьма живёт в нём, в глубине его души. Будто бы он понимал что-то. Сотворённый во мраке и одиночестве, он никогда не знал, что это за место и каково его предназначение в этом мире.       Чувства были странные, такие, будто бы он был не на своем месте, был заперт в ловушке.       Это была тюрьма. Одна большая тюремная камера, в которой нет больше никого, кроме него.       А потом он увидел их.       Их было всего восемь, но цвета, которые исходили от них, были такими… яркими. Они были похожи на него, точно такие же, только немного другие. Совсем другие.       Они носили цвета, те самые, которые отражала в себе эта бесконечная темнота, бесконечная темнота с цветами. Они были громкими, такими, что можно было слышать их мысли, которые исходили из глубины их души. А их цвета были яркими. Настолько, что в этой гамме цветов он был в тени их света.       А ещё они говорили.       Мим никогда не думал, что может достичь их, таких далёких и ярких, таких громких и почти настоящих. И он никогда не пытался сделать этого. Лишь наблюдал, издалека, хотя казалось, что даже если бы он подлетел поближе, то из-за сияния их цветов на него бы не обратили внимания.       И тогда он понял, что камера не только для него.       Не понимая почему, не понимая, зачем, но он хотел выбраться. Он не знал, что такое «свобода», но считал, что это то, для чего он создан.       Он видел ещё одного. Он видел, как они, яркие и громкие уходили и замещали друг друга, пропадая и возвращаясь, снова и снова. Тогда он не чувствовал, что это она, «свобода». И в какой-то момент… снова стало так же, как и было.       Никого не было. Никого и ничего. И яркие цвета, и громкий шум, и гамма во тьме, — всё ушло вместе с ними. Тогда Мим чувствовал себя так странно. Это чувство внутри было болью. И он был один. Снова.       Они вернулись. Цвета и голоса, вернулось всё, что причиняло боль своим отсутствием.       Но с возвращением цветов в эту тьму не было легче. Боль странно ощущалась сильнее. Она сжигала изнутри, заставляла его кричать от невыносимых чувств внутри. Мим впервые почувствовал, как что-то горячее застилает его глаза и катится по щекам. Он впервые ощущал сжигающую его изнутри зависть. И не понимал эти чувства.       Когда это чувство начало гаснуть в нём, но ещё оставалось в его душе, его цвет стал тусклее. Темнее. Незначительнее. И тогда впервые что-то пошло не так.       Вспышка света оглушила. Она достигла цвета, достигла до самой глубины, и оттолкнуло от себя. В голове стоял звон, такой, что не было слышно голосов. И перед ним лишь тьма. Снова.       Когда он открыл глаза, когда он снова прозрел, то ослеп: ещё никогда прежде не было такого яркого цвета. Он был таким близким, таким чётким, досягаемым. Огромный купол света, истощающий невероятное количество энергии. Мим закрыл глаза рукой, чтобы не ослепнуть совсем, но затем он понял. Цвет. Его цвет пропал. Совсем.       А вместо него такие чёткие очертания. Его рука. И одежда на руке. И в ней больше одного его тусклого сияния. И это было не только на одной руке. На другой руке была такая же одежда, такие же цвета. Руки, холодные, осторожно нащупали твёрдую поверхность под собой. Пальцы нажали сильнее, но поверхность словно сама отталкивала его. Мягкие тёмно-серые волосы странно щекотали его кожу от движения головы. Но Мим осмотрел себя полностью. Одежда была на всём его теле, особыми цветами она не отличалась, кроме шеи, на которой был ярко-красный платок.       А потом он увидел, как кто-то стоит совсем рядом.       Это была их первая встреча. И особого цвета у него тоже не было. Был только взгляд, бесцветный, почти прозрачный, такой, который смотрел прямо сквозь тебя, из темноты. Такой взгляд должен пугать, отталкивать, такой взгляд должен вселить в тебя боль, сжигающую изнутри.       Но Мим не боялся. Почему-то было странное чувство спокойствия внутри него, такое, будто бы он смотрел в собственное отражение.       Тогда с ним были ещё двое. Один был шумный, яркий, заводной, он болтал без умолку и странно смотрел на других, таких же, у которых тоже не было цвета. Второй же был более сдержанным, чем-то даже похожий на Мима, он говорил мягко и неспешно. Смысл их болтовни он не понимал. И не слушал толком.       Это было его первое знакомство с Невошедшими. — Привет? Ты кто такой? — это был первый раз, когда он слышал чей-то голос так громко и чётко.       Чарли, Риккардо, Родеф, а позже и очень активный Джокер, стали ему кем-то невероятно близким. Он стал частью Невошедших. Он стал частью их семьи. Впервые за долгое, просто бесконечное время он почувствовал себя так, как считал, радостным.       За всё время своего пребывания с ними он начал ощущать внутри себя что-то новое. Совсем не похожее на то, что чувствовал раньше, в темноте. И темнота вокруг так изменилась. Её больше не было. Не было мрака, окружающего его одного. Был свет.       И они. Те, в ком Мим нашёл себя.       Привыкнуть друг к другу оказалось не таким сложным, как это казалось. То, что он чувствовал, то, что он делал, то, что видел, — он чувствовал, что меняется. Мим никогда не говорил. Не мог. Вокруг звучали голоса, они изображали звуки, и это было так красиво.       Только вот Родеф говорил редко. Почти не говорил. Ни с кем. Но ни Миму, ни Родефу это не нужно было. Это было так, словно между ними всегда была какая-то невидимая нить, связь, которую никто не видел. Одно на двоих. Одни чувства, одни эмоции. На двоих. Они понимали друг друга лучше, чем кто-нибудь мог.       Родеф никогда не видел Мима прежде. Он не помнит. Но что-то внутри что-то кипело. Всегда казалось, что эти двое были друг для друга куда ближе, чем кто-либо для кого-либо. Они не могли это объяснить. Просто в какой-то момент Родеф старался заставить Мима улыбаться. И он улыбался.       Это была связь, которую никто не понимал, но к которой никто не задавал вопросов. Мим думал, что они были созданы одновременно, вместе с Цветными, но он был уверен, что никогда никого не видел в этой бесконечной тьме. Родеф был уверен, что видел его раньше, до большого взрыва. Это сбивало с толка.       Они не разговаривали, даже когда это было нужно. Словно они уже говорили. Это смущало.       После долгого заточения в одиночестве Мим считал себя лишним. Словно он не был создан для этого. Для того чтобы быть частью этой семьи. А потом начал привыкать. От этой семьи не хотелось бежать. — Кто, по-вашему, умрёт первым? — Зелёный. — Ставлю на голубого.       Мим любил это. Слушать, как они говорят. Слушать, как их голоса звучат. Так красиво. Это было чем-то таким родным. Одиночества больше не было.       Родеф был восприимчив к эмоциям. Он ощущал каждого, кто был рядом, и это всегда удивляло. Любого из Невошедших. Всех, кроме Мима. Потому что он чувствовал тоже самое, когда Родеф излучал эмоции.       Со временем появились и прикосновения. Конечно, с такими открытыми и ярко эмоциональными клонами, как Чарли или Джокер, они были приемлемы почти с первой секунды знакомства. Но раньше Мим старался не контактировать с кем-либо физически, лишь ментально. А потом всё изменилось. –Чем больше я всматриваюсь в бездну, тем больше мне кажется, что бездна всматривается в меня, — Мим складывает руки на груди и прикрывает глаза с чёрными тенями, падая головой в спину Родефа. –Зачем ты говоришь это вслух?— он чувствует спокойствие, словно оно протекает через всё его тело. Родеф чувствует лицо на своей спине. Чувствует, как спокойствие течёт рекой по его телу. — Хочу, чтобы все слышали, — Мим впервые улыбается так откровенно. Как никогда раньше.       А потом это случилось опять.       Вспышка.       Взрыв.       Первое, о чём подумал Мим –он потерял их. Превозмогая боль и чувствуя под ногами твёрдую поверхность, он поднимается на локтях.

Он потерял их. Потерял их всех. Почему так тихо?!

      Мим чувствует эту боль снова. Сжигающую его. Пока к глазам не возвращается зрение.       Первое, что он видит влажными глазами, наполненными страхом — Родеф. Стоящий рядом с яркой аркой. Стоящий в её тени.       Он смотрел на него. В его глаза. Он смотрел на Мима. И впервые за долгое время его взгляд обозначил глубокое беспокойство. Родеф почувствовал. И Мим почувствовал тоже. Его волнение.       Два шага, ему тянут руку и помогают подняться. Мим не отпускает чужой руки, — боится потерять, боится, что в этом ярком свете Родеф раствориться тоже. Пальцы сжимаются крепче, они делают шаг вместе.       Мим раньше такого не чувствовал. Яркий свет ослепил его настолько, насколько мог, громкий незнакомый шум оглушил его, он не отпустил руки. Ни на секунду. Зажмурился, чувствуя, как его тянут за собой следом. А затем почувствовал что-то странное.       Убрав руку от глаз, он впервые за всё время почувствовал, как невероятное тепло окутывает его с ног до головы.       Солнце. Мим никогда не видел солнца, он никогда не чувствовал его на себе, на своём лице, такого яркого и нежного, касающегося всего его тела.       Трава. Он никогда не видел живой, настоящей травы, такой зелёной и пышной, среди которой можно было разглядеть вдалеке Джокера и Риккардо.       Ветер. Он никогда не чувствовал, как настоящий ветер подхватывает его волосы, заставляя их щекотать кожу на шее, как он поднимается вверх, заставляя тревожно шелестеть, и как опускается, пуская волны по траве.       Листья. Он никогда не слышал, как шелестят листья, никогда не видел их, такие сочные и настоящие, как они плавно опадают на землю.       Деревья. Он никогда не видел их, такие больше, отбрасывающие огромную тень, такие большие здесь, вблизи, и такие маленькие там, далеко.       Он сжимает пальцы сильнее и чувствует, как солнце наполняет его теплом. Глаза закрывает влага. Она срывается и катится тонким ручейком по бледной щеке. Пальцы осторожно стирают слезу на щеке, но когда Мим смотрит на эти же пальцы, то видит на них растёртый белый грим.       Родеф поддаётся вперёд, чтобы взглянуть в глаза. Мим выхватывает свою ладонь из его и закрывает свои глаза. Он скалится, а Родеф чувствует невероятный поток противоречивых друг другу эмоций, что исходили из глубины души Мима. И впервые чувствовал страх, таких размеров, о каких раньше никогда не думал.       Мим размазал холодные слёзы нижними частями ладоней по щекам и поднял взгляд.       Это был первый раз, когда Родеф увидел настоящий цвет лица, его щёки, с размазанным гримом, стекающие разводы чёрной туши и настоящую кожу, без этого белого цвета. Это был первый раз, когда Мим почувствовал себя таким.       Он заглянул в глаза, в те некогда бесцветные глаза, в которых теперь появился оттенок молока, и слёзы ручьями потекли с его лица. И улыбка заблестела на тонких губах с размазанной тёмной помадой. Родеф впервые видел, чтобы Мим улыбался так искренне. Он вжался в Родефа, обнимая и прижимаясь к нему крепко-крепко. Невошедший чувствовал дрожь тела, жар щёк, прижимающейся к шее, и как чёрный воротник рубашки намокает под слезами.       Родеф впервые чувствует себя так полноценно. Мим впервые чувствует себя освобождённым.