Майн либер совушка, не плачь… Лесь Подервянский, епiчна трагедiя «Павлiк Морозов»
Однажды в Пристань Лотоса принесло звездочёта. Звездочёт очень хотел денег, а потому с готовностью принялся составлять гороскопы. Дяде Цзяну и госпоже Юй он предрек смерть в один день. Цзян Чэну — позднюю женитьбу и склоки детей из-за наследства. Яньли — непочтительного сына, а про карту самого Вэй Усяня сказал, что отказывается читать это безобразие на трезвую голову. Когда звездочет начал молоть вздор про великую любовь из прошлой жизни, госпожа Юй потянулась за Цзыдянем. Она не выносила мошенников. Особенно мошенников, предлагавших ей лечить дурную карму банками и чистым золотом по двойной оплате. Вэй Усянь зачарованно слушал, восхищаясь чужой наглостью. Он бы так не смог. Звездочёт ушел из Пристани Лотоса живым, но побитым. Перед уходом он всех проклял и пригрозил пожаром. С тех пор Вэй Усянь вспоминал его всякий раз, когда творилась очевидная чепуха. «Иди уже, звёзды считай», — говорил он Цзян Чэну, когда шиди начинало нести сквозь заросли молодого бамбука. Это даже помогало. На пару дней. От Черепахи-Губительницы так легко не отболтаешься. Вэй Усянь смотрит в обманчиво-спокойные воды пещерного озера. Там, на самом дне, дремлет их с Лань Чжанем смерть. Смерть терпелива. Она дождется усталости или ошибки, того, как двое мальчишек зазеваются, и утащит под воду в свой панцирь, перемолов их отчаяние, кости и мясо в пыль. К горлу подкатывает тошнота — верный признак страха, лишающего воли. А бояться нельзя. К счастью, Вэй Усянь давно придумал способ если не противостоять ужасу, то держать его в узде: высмеять или заболтать. Можно и то, и другое сразу. Главное — нести всё, что в голову взбредёт, любую дичь и глупость. Лишь бы не молчать. Кажется, Лань Чжаню снова придётся страдать, слушая его излияния. Вэй Усянь хочет сравнить его с натянутой струной гуциня, но Лань Чжань скорее моллюск, закованный в раковину добродетели. Неужели её ничем не пробить? А если попробовать что-то незнакомое? Прежде чем заговорить, Вэй Усянь широко улыбается: — Слушай, а почему бы тебе не жениться на шицзе? Вот так шутка! Даже этого зануду проняло. Лань Чжань оборачивается чуть быстрее обычного. Голос его звучит ровно, пальцы сжимают полы мантии. — Зачем? А правда, зачем? Вэй Усянь несёт первую пришедшую в голову чушь. Он не привык отступать, а потому улыбается ещё шире. — Зачем люди женятся? Ну-у-у, во-первых, у вас будут красивые и умные дети. Белки глаз Лань Чжаня покрываются сетью кровавых прожилок, уши и скулы пламенеют жарче восходящего солнца. — Замолчи. — Да чего смущаться, все сплошь и рядом говорят, что приятно! — Вэй Ин… Это звучит скорбно и обреченно. Вэй Усяня охватывает веселье, от которого покалывает кончики пальцев. — Во-вторых, вы два хороших человека, а шицзе достойна только лучшего. Знаешь, какая она добрая, честная и искренняя? А как готовит! Не то что у вас в Гусу, вашей похлебкой можно варваров травить и орден Вэнь! — От неё никто не умер. — Это дело времени! Но ты подумай… Лань Чжань, однажды ты состаришься, у тебя начнет постреливать поясница, и кто же тогда будет мазать ее мазью с пчелиным ядом, рассказывая тебе, что не надо бегать за лютыми мертвецами в твои почтенные сто двадцать? А поцеловать на ночь? Лицо Лань Чжаня напоминает треснувшую маску, совсем как тогда в библиотеке. С его губ срывается короткое и грозное: — Нет. Какое бесстыдство. Взгляд при этом как будто мечтательный, но Вэй Усянь решает, что ему мерещится. И развивает наступление. — Ты меня сейчас обидел, Лань Чжань. Неужели ты не хочешь быть счастливым? Или… Или у тебя уже есть невеста? И кто она? Наверное, какая-нибудь красавица из именитого ордена, на меньшее твой дядя бы не согласился? Ну, как поженитесь, хоть при… От следующих слов Лань Чжаня Вэй Усянь чуть не падает в озеро. Или не взлетает на собственных ушах. — Мне не нравятся женщины. Всё, он бредит, сошел с ума или умер. И хотя Лань Чжань держится так, словно вот-вот снова укусит, Вэй Усяню бездонный омут по щиколотку. — Сейчас или вообще? — Вообще. Нет, до такого не додумаешься ни под перебродившим маковым молоком, ни под дурманными грибами. Вэй Усянь долго трет глаза. — Ой. Это единственное, что он может сказать. То есть лучший ученик Гусу, гордость старого зануды Лань Цижэня, безупречный Второй Нефрит — обрезанный рукав? Мир ещё не перевернулся, но точно ходит ходуном. Вэй Усяня охватывает злость. Что, обрезанные рукава не люди? Лань Чжаню просто не повезло таким родиться. Подождите, почему он отворачивается, неужели думает, что он Вэй Усяню противен? Такой умный и такой дурак! А с чего Лань Чжаню думать иначе, учитывая, какие сплетни ходят о таких, как он, а людям вечно есть дело до чужой постели? Сам Вэй Усянь стал бы откровенничать с тем, кто приставуч, как репей и лишай? И кто-либо тебя высмеет, либо посоветует не принимать близко к сердцу? Ну-ну. В досаде на себя Вэй Усянь швыряет камешек в воду и долго смотрит, как он скачет по поверхности жуком-долгомеркой, прежде чем булькнуть и утонуть. — Мгм? И что, небо на землю упало? Лань Чжань как был занудой и хорошим человеком, так и остался. Это никак не помогает Вэй Усяню найти подходящие слова. — Э-э-э, цветы на тебе не выросли, рога тоже, и даже хвоста нет. Человек как человек. А ты ждал, что я разобью себе голову о камень? Не дождёшься. — Вздор. — Хоть что-нибудь новенькое скажи, а? — Пустомеля. Хоть руку перестал сжимать, будто собирается убить, и на том спасибо. Сердце Вэй Усяня бьется пойманной птицей. — О, так ты знаешь больше шести слов? С ума сойти! — Пф. Они молчат. Но молчание это не угрожающее, а скорее неловкое. Тянет сквозняком, Вэй Усянь ёжится. Дольше выдерживать тишину он не способен. — Забудь всё, что я тебе наплёл. У тебя… Если ты кого-то любишь, надеюсь, этот человек достоин тебя. Лань Чжань не удостаивает его ни взглядом, ни ответом. Вэй Усяню всё еще неловко. Меньше всего ему хочется говорить тошнотворные «извини» и «прости». — Знаешь, — продолжает он с преувеличенной весёлостью, — давай побыстрее прикончим эту тварь? Точно подслушав их, тень на дне озера меняет свое расположение. Будто она позволит убить себя просто так, скорее, злится на глупое мясо. Вэй Усянь цепляется за это понимание, как за борт лодки в шторм. Любопытство не даёт ему покоя. Преодолевая стыд, он задает следующий вопрос: — А он вообще знает? — Нет. Как это «нет»? Если человеку не сказать, что в комнате Сунь Укун, он его никогда не увидит! Вэй Усянь заходится в приступе кашля. Во всём виноваты правила Гусу Лань! И его неумное любопытство. — Это ты зря. Признайся, кто ж тебе откажет! Теперь Лань Чжань смотрит так, будто у самого Вэй Усяня вдруг выросли копыта, рога, хвост и два нефритовых стебля посреди лба. — Как признаться? Да можно подумать, Вэй Усянь знает?! Он не то что обрезанному рукаву, девушке никогда таких слов не говорил! Но не бросать же это щепетильное несчастье! Чаще всего самый легкий путь к цели — прямой. Вдруг получится? Вэй Усянь подсаживается ближе и шепчет доверительное: — Скажи «я тебя люблю», и всех делов. Уф, он это сделал! И все даже живы. Глаза Лань Чжаня светлеют, он тянет недоверчивое: — Мгм. Я тебя люблю. Вэй Усянь улыбается, как дурак: — Вот! Молодец! Так ему и скажи! Лань Чжань не отвечает. Лицо у него совсем бесстрастное. Наверное, жалеет, что всё это сказал. Хоть бы на черепахе тренировался, а? Лань Чжань с негодованием оборачивается, а до Вэй Усяня доходит, что последние слова он сказал вслух. На свою беду, на поверхность всплывает голодная Сюань-У. Никогда прежде Вэй Усянь не видел, чтобы древнее чудовище убивали столь яростно, а главное, быстро. Быстрее, чем повар готовит сычуаньскую лапшу с мясом и четырьмя видами перца. Они выбираются из пещеры. Растерзанное тело Черепахи-Губительницы остается далеко позади. На свежем воздухе дышится легко и свободно. Вэй Усянь позволяет себе поверить, что теперь всё будет хорошо, что случившееся в пещере — страшный сон. Что отныне будет счастье, что Лань Чжаню ответят взаимностью, а шицзе перестанет убиваться из-за своего павлина. Жизнь беспощадна. Вэй Усяня ждет сожжённая Пристань Лотоса, тела дяди Цзяна и госпожи Юй, расплавленное золотое ядро Цзян Чэна и свое обещание. Он находит Вэнь Цин и действует без колебаний. А после — падает на гору Луаньцзан, где выживает чудом. Луаньцзан не проклятое место и не могильный курган. Это царство мёртвых, у которых не осталось ни имени, ни памяти. Только злость. Вэй Усянь пропитывается этой злостью, как тесто для праздничного пирога — рисовым вином. Злость горит там, где прежде было его золотое ядро. «Скоро, — обещает он силе, что колышется за его плечами, подобно плащу, — очень скоро». Эта сила — щедрый взаимодавец и безжалостный господин. Ну и пусть. Вэй Усянь возвращается в мир. Вэнь Чао и Вэнь Чжулю этого не переживают. Их жизнями он расплачивается с той силой. Ими и собой. Вокруг бушует война. Вэй Усянь приспосабливается и к ней. После каждого сражения раскапывает братские могилы, чтобы поднимать мертвецов и кидать их в печь чужой ненависти. Он загоняет себя, делает всё, лишь бы не чувствовать. И не думать о том, что сам горит в этой печи, что придет день — и ему нечем будет платить. С Лань Чжанем они цапаются, как кошка с собакой, и даже хуже. Несмотря на его дурную репутацию, Второй Нефрит ордена Лань, воплощение чистоты и добродетели, остаётся рядом и зудит над ухом, хуже чем слепни, комары и мухи. «Тёмный путь разрушает тело и душу». «Вернись со мной в Гусу». И все это в перерывах между убийством воинов ордена Вэнь и поднятием их же лютыми мертвецами. Лань Чжаню точно нечем заняться. Тем ценнее для Вэй Усяня дни, когда всё будто по-прежнему. И никто не пилит его необходимостью возвращаться в Гусу, где его, разумеется, а как же иначе, замуруют заживо или запрут. А то и вовсе зажарят на сковороде, кто знает этих добродетельных святош? Шумит весенний дождь. Вэй Усянь с удовольствием подставляет лицо под его теплые пальцы. Нечего надеяться раскопать и поднять что-то пристойное: либо мертвецы расползутся на куски, либо их смоет ливнем. Он снова пытается шутить, хоть и понимает, сколь беспомощно и жалко это выглядит. — Ну, так ты признался? — Да, — отвечает Лань Чжань коротко и сухо. И что, его зазноба ни одного письма не написала? — И? — Он ничего не понял. Да чего уж непонятного, когда тебе говорят три слова? Но не бить же человека в самое больное. Сколько у Лань Чжаня шансов на взаимность? Пять из сотни? То-то и оно. — Может, после войны получится? Вдалеке сверкает молния, косые струи дождя хлещут не хуже Цзыдяня. Низкий рокот грома больно ездит по ушам. В тот же вечер на их отряд нарывается разъезд Вэней. Предводитель сражается с Лань Чжанем, и после этого поединка поднимать нечего. Вэй Усянь проклинает чужую влюбленность. Такой мертвец, такой мертвец пропал! В другой раз Вэй Усянь не выдерживает и начинает спрашивать: — Я его хоть знаю? Лань Чжань не шлет его к гуям, а почему-то заинтересованно наклоняет голову. Наверное, кроме Вэй Усяня и брата ему не с кем поговорить о своей любви, не к дяде же такое нести? От слов Лань Чжаня у него встают волосы дыбом: — Очень хорошо. Внутри всё обрывается. Хорошо, что госпожа Юй не дожила. Дядя Цзян сделал бы вид, что всё в порядке, а вот она… — Слушай, Лань Чжань, моему шиди нравятся девушки. И я не уверен, что он женится в ближайшие три десятка лет. От пронизывающего взгляда Вэй Усяню становится не по себе. — Это не он. Слава богам! — Если это Не Хуайсан, то ты самый храбрый человек в мире. Я бы так не смог. Потому что не скажешь, кто страшнее: госпожа Юй или Не Минцзюэ? Но неужели Лань Чжань в самом деле влюблён в Незнайку? Это уже не «любовь зла», это какое-то изощренное мучительство! Лань Чжань устало прикрывает глаза. — Я бы тоже. До Вэй Усяня доходит, что эта каменная статуя попыталась пошутить. — Молодой господин Су? — Пф! — Согласен, глупо. Внезапное понимание щёлкает Вэй Усяня по носу. — Только не говори, что… Ой, нет. Нет, этого не может быть, потому что не может быть никогда! Вэй Усянь не знает, что делать со своим открытием. А Лань Чжань ничуть не облегчает ему задачу. Голос его звучит ниже и будто глуше, а взгляд из-под ресниц такой, что будь Вэй Усянь обрезанным рукавом, точно бы не устоял. — Почему же? Боги, и ведь не знаешь, что сказать в утешение. — Лань Чжань, только не говори, что ты влюблен в Цзинь Цзысюаня?! Этот олух уже разбил сердце шицзе! Что, вот что лучшие люди в моей жизни находят в этом напыщенном павлине?! У Лань Чжаня такое лицо, что ничего не надо объяснять. В полнейшем расстройстве Вэй Усянь идет искать Цзян Чэна. Подбивает его переломать павлину все кости после войны, а пока — пусть живет! Если честно, Вэй Усянь хочет придушить этого манерного ломаку, попутно рассказав, сколько слез из-за него пролила шицзе и как плохо Лань Чжаню. Но чужие чувства — это чужие чувства. Вряд ли Лань Чжань обрадуется, если человека, которого он любит, укоротят на голову. И уж точно Вэй Усянь не хочет подставить друга под удар, да ещё и в военном лагере, где все и всё на виду, а похабные шуточки — просто часть жизни. Вэй Усяню довольно того, что ему доверились. Он не собирается разрушать чужую репутацию. На свою ему давно плевать. Цзинь Цзысюаню достаётся втрое сильнее, и как это отрадно — видеть в глазах этого недоумка непонимание и досаду. Вэй Усянь, на самом-то деле, может немного: утешать сестру и каждый вечер ругаться с Лань Чжанем. Злость на шута и дурака ведь лучше тоски? Так он доживает до конца войны. Вэй Усянь даёт себе слово больше не использовать тёмную энергию. И держится почти два года, пока ему в ноги не бросается Вэнь Цин. Скандал на банкете стоит ему остатков репутации, но плевать, на всё плевать. Важно другое: взятый за нефритовые бубенцы Цзинь Гуаншань не врёт, а они выигрывают драгоценное время и успевают спасти Вэнь Нина. Выхаживать его приходится месяц, так ему плохо. …Шиди теперь не хочет его видеть. Не говоря уже о том, что отныне время Вэй Усяня идёт вспять, и набегают проценты у заимодавца, голос которого он всё чаще слышит ночами. Вэй Усянь и оставшиеся Вэни обустраиваются на горе Луаньцзан, где не растёт ничего, кроме чахлой морковки и редиса. В один из дней, когда Вэнь Нин уже поправился, Вэнь Цин отправляет их на рынок за покупками. Вэй Усянь сажает А-Юаня себе на плечи. Этот ребёнок пытается удрать сразу же, как только сходит на землю. По счастью, его ловит возвращавшийся с ночной охоты Лань Чжань. При виде Вэнь Нина он делается неприступнее и строже, но рядом с А-Юанем его суровость несколько тает. После обеда, когда ребёнок засыпает на Вэнь Нине, Вэй Усянь отводит Лань Чжаня в сторону. — Послушай, я понимаю, у тебя чувства к па… Цзинь Цзысюаню. Я понимаю, что тебе не за что меня любить. Но эти люди чуть не убили Вэнь Нина. Не спеши его осуждать. Ханьгуан-цзюнь, ты справед… — Ты ошибаешься. Ни единого сомнения на лице, безупречно ровная спина. И жгучий, давящий холод. — Что? — Твоя ши… Дева Цзян выходит замуж за наследника Ланьлин Цзин. Вэй Усяню становится невыносимо грустно. — Спасибо, что сказал. Он не находит в себе сил посмотреть Лань Чжаню в глаза. Возвращаются они через лес. Вэнь Нин знает множество историй о растениях и животных. А-Юань первый раз в жизни видит сову, смотрит восхищенными глазами и не замолкая поёт до самой горы. На сторожащих подступы лютых мертвецов он не обращает внимания вовсе. Вечером А-Юань начинает канючить у Вэй Усяня новую игрушку. — Сову. — Нет, редисочка, сову я тебе не поймаю. Она же большая. Куда нам ее девать, только в суп! — Со-ву. — Не поймаю и не куплю. Денег нет, хоть на большую дорогу с саблей. Не Минцзюэ, что ли, ограбить? — Сову-у-у!!! У-у-у-у-у!!! — Редисочка, тебя Ханьгуан-цзюнь покусал? А-Юань заливается слезами. Он всё же объясняет, чего хочет: да, сову, но не себе, а богачу-гэгэ. И не из дерева, а… — Нимать! — Чего? — Обнимать! Без обещания сделать сову А-Юань не успокаивается. Когда на гору Луаньцзан приходят очередные головорезы в чёрном, Вэй Усянь от души угощает их ударами лопаты, а после заставляет раздеться и в одном исподнем гонит с глаз долой. Оставшись в гордом одиночестве, подбирает с земли облачения, проклинает всё на свете и идет кроить, резать, шить. Сова выходит хорошая, но откровенно безумная. Сказать по правде, больше всего она похожа на птичьего старейшину Илин. Вэй Усянь точно не стал бы обниматься с ней: вдруг заклюет или заболтает до смерти? Чего-то не хватает. Приглядевшись, Вэй Усянь жертвует сове свою ленточку и подвески из красной яшмы на глаза. Не удерживается и пишет записку. А-Юань доволен. С Лань Чжанем он сталкивается на ночной охоте. Тени играют так, что за плечами Вэй Усяня сова кажется похожей на летучую мышь. Да что там, она с лихвой заменяет меч, Лань Чжань и тот проникается. — Это что? В лунном свете его лицо выглядит таким красивым и живым. Вэй Усянь снимает со спины сову, гладит ее по голове. — А, это? Мое новое изобретение. Обнимательная подушка безопасности. Это тебе! От его улыбки Лань Чжань пытается отойти в тень, но руку не отдёргивает. — Ты меня с А-Юанем не перепутал? — Не-ет, что ты, как можно! Это тебе подарок. От него и от меня. Сова лихо блестит красными глазами. — Подарок? — От маленького ребёнка, Ханьгуан-цзюнь, шуму не меньше, чем от стада голодных гулей. — И что мне делать с этой совой? — На охоту носить, любить и обнимать, что же ещё! Ты понравился А-Юаню, он о тебе только два дня и говорил. Бывай. — Вернись со мной в Гусу. — Опять за своё? Нет. Вэй Усянь успевает скрыться прежде, чем Лань Чжань прочитает записку в клюве: «Приличная сова намного лучше павлина!». Он страшно доволен своей шуткой. В день свадьбы шицзе Вэй Усянь надирается до развратных демонов. Злая, как уездный судья, Вэнь Цин втыкает ему иголки прямиком в седалище и велит не возвращаться, пока не протрезвеет. Вэй Усянь в печали тащится в Илин. Может, из павлина и выйдет приличный муж, но как быть с Лань Чжанем? Он, конечно, страшный зануда, но… Вэй Усяню-то хорошо. Он понятия не имеет, каково это — жить с разбитым сердцем! Почему-то он совершенно не удивляется, когда за стол к нему подсаживается Не Хуайсан. — И что ты здесь делаешь? Незнайка обмахивается веером и строит глазки юным подавальщикам. Те улыбаются молодому господину и готовы упасть в руки, как переспелый плод. — Тебя ищу! — Зачем? Трезвость наваливается на Вэй Усяня сборщиком налогов. Даром, что вино, которое он пьет, откровенно дрянное и вяжет язык. Незнайка глубоко вздыхает. Безнадёжно так, будто говорит со смертельно больным. — Мне нужны деньги. На веера, птичек и музыкальные дома, хороший фарфор и статуэтки. А брат не даёт. Это, конечно же, невероятно грустно. — Мне тоже. У меня пятьдесят человек на попечении. Кого ты предлагаешь ограбить? Цзинь Гуаншаня? Его, по крайней мере, не жалко. — Не надо грабить! Сделай мне сову! Остатки хмеля слетают быстрее, чем Вэй Усянь успевает сказать «дяньтян». — Что? Веер в руке Незнайки превращается в стихийное бедствие. — Ханьгуан-цзюнь пришёл на ночную охоту с совой. И сказал, что это такой пьяница-собеседник. Ну и защита от порчи и злобных призраков. Несколько человек спросило у меня, можно ли достать такие. А я сразу понял, чьих это рук дело. — Ты же ничего не знаешь. — Когда надо — знаю. Мне нужны деньги. Тебе нужны деньги. Ты умеешь то, чего не умею я. Так почему бы… — Согласится старейшина Илин тебе помочь, а ты приведёшь толпу заклинателей по его душу? Изумление Не Хуайсан изображает так, что Вэй Усянь ему почти верит: — Какой старейшина, не знаю я никакого старейшины! Это мне надо, со старым сморчком миловаться? И потом, Вэй-сюн, я не прошу помочь, я предлагаю выгодное дело. По рукам? Ладонь у Незнайки изнеженная, совсем не привычная к работе. — По рукам. Но предашь — кишки выпущу, намотаю на шею и подниму лютым мертвецом. — О боги, за что мне это? Вэй-сюн, кто же убивает мандаринку, несущие яйца из золота и серебра? Ты ведь не только пьяницу-собеседника придумал? — Не только. А улыбка искренняя, и почему от нее у Вэй Усяня теплеет на душе? — Тогда доверься мне. Ты делаешь, а я пристраиваю. Не в обиду будет сказано, Вэй-сюн, но ты совсем не умеешь красиво врать, продавать и договариваться. Для этого у тебя есть я. Нас ждут великие дела! На том и сговариваются. Удивительно, но Не Хуайсан не обманывает. В один прекрасный день Вэй Усянь обнаруживает, что они теперь не такие уж нищие! Его изобретения расхватывают быстрее, чем созревшую локву. Говорят, Цзинь Гуаншань бесится, но сделать ничего не может. Руки пока коротки. После десятого заказа Вэй Усяня отпускает настолько, что он покупает А-Юаню сапожки на зиму, лекарские травы и отрез шёлка для Вэнь Цин и хороший кинжал Вэнь Нину. А сам, глядя на веер Не Хуайсана, ловит за хвост мысль и садится за чертежи. Старейшина Илин сам себе оружие и армия, и кто знает, как будет разить веер, когда его доведут до ума? В один из вечеров после обсуждения заказов они с Не Хуайсаном сидят за хорошим вином. Сам собой разговор сворачивает на нежных дев. И не только. — Слушай, Незнайка, ты всё знаешь… Чёрные глаза хитро блестят из-под бровей, подобных ивовым ветвям. —А сколько ты готов заплатить? — Перебьёшься. Один мой друг по уши влюблен. — Поздравляю. — В мужчину. Вином Незнайка обливается очень красиво, хоть сейчас на картину. — Друг? — говорит он недоверчиво. — Хороший друг. Так что ему делать, чтобы добиться взаимности? Нет, если только павлин попробует изменить шицзе, сразу пусть прощается с жизнью! Но ведь наверняка будут и другие, а Лань Чжань со своей щепетильностью так и просидит до ста двадцати лет нецелованным! Как прикажете такое терпеть? Даже для Вэй Усяня нашлась чистая девичья душа, которая поцеловала так, что он чуть разума не лишился. Застенчивая только, хуже бедолаги Вэнь Нина. Вот зачем она сбежала, не найдёшь теперь?! Видно, Не Хуайсан как-то неправильно его понимает, и заходится в приступе кашля. — На месте твоего друга я бы спросил, что предпочитает его избранник: ставить цветы в яшмовую вазу или штурмовать медные врата? Перед глазами Вэй Усяня проносятся все иносказания из срамных книжиц, читанных в юности. Он хочет побиться головой о стену. Хорошо, хорошо, старейшина Илин сел в лужу! Вэй Усянь изображает ничего не понимающего дурня: — А это так важно? — Драгоценная супруга, вы столь наивны, что говорите вещи воистину чудовищные! Вэй-сюн, всё очень плохо. — Знаю, дальше что?! Кажется, он превращается в зануду — не иначе, заразился от Лань Чжаня. — Сделай так, чтобы тебя услышали! От негодующего Не Хуайсана разбегаются и коты, и подавальщики. — Помощь нужна моему другу, а не мне! — О боги, ты себя слышишь?! Признайся уже во всём честно! При мне можно. За голову младшенький Не тоже хватается красиво. — Знаешь, чтобы дошло наверняка, лучше поцелуй. В худшем случае получишь пощёчину и вызов на поединок, в лучшем — не забудьте зайти в аптеку! Вэй Усянь уже ничего не понимает. — Зачем в ап… Проклятый Незнайка успевает сбежать раньше, чем Вэй Усянь заканчивает вопрос. Ночью ему снится такое непотребство с собой и той самой барышней с горы Байфэн, что Вэй Усянь от греха подальше сначала идёт считать звёзды, а после садится за чертежи. И всё равно: тело будто до сих пор помнит её хватку и сильные объятия, от которых подкашивались ноги. Да что там, Вэй Усянь растёкся по дереву безмозглой медузой, какая девушка! Надо её разыскать. Конечно, ни одна уважающая себя заклинательница теперь не свяжется со старейшиной Илин, но должен же тот поцелуй что-то да значить? Если прекрасная незнакомка до такой степени наплевала на приличия, должно быть, с ней весело. К утру он понимает, как должны идти и складываться лезвия веера. А еще он придумывает, как сделать так, чтобы круглый год у них были свежие овощи и фрукты. За завтраком Вэнь Цин вручает ему очередной список, в котором хватает товаров из аптеки, и просит не болтаться неведомо где до темноты. — Я что, похож на юную госпожу в беде? — На ходячее несчастье ты похож. — Вэнь Цин, а к чему снится гуцинь и белое? — К визиту Ханьгуан-цзюня. Нет, при чём здесь Лань Чжань, когда та барышня… Ладно, к гуям. Вэй Усянь берёт тачку, лопату и мешки и сначала тащится на ничейные земли, где очень долго копает. За этим делом его и застаёт Лань Чжань. — Кого ты поднимаешь? Вэй Усянь так рад видеть его, что и не думает обижаться. — Лань Чжань, иногда земля — это всего лишь земля! Я никого не хороню и не поднимаю. — Мгм. Для человека, чья великая любовь недавно вышла замуж (а павлин именно вышел, а не женился), Лань Чжань выглядит прекрасно. — Ты с охоты? — Да. Больше трёх мешков за раз Вэй Усянь все равно не увезёт. Он завязывает горловище и предлагает Лань Чжаню составить ему компанию. — Тебе всё равно возвращаться через город, а мне еще в… Лань Чжань! Совершенно не к месту Вэй Усянь вспоминает все, что наговорил ему Незнайка. Он от души ударяет себя по лбу. — Что? — Я знаю, как тебе помочь. — Как? — Незнайка сказал: сначала идёшь в аптеку, а потом целуешь. Глаза у Лань Чжаня круглые, как у совы. — Зачем в аптеку? — Ты меня спрашиваешь так, будто я знаю! Наверное, приводить в чувство, если кому-то станет плохо. Слушай, пойдём со мной: наш аптекарь давно меня знает и делает хорошую скидку. Может, посоветует чего. И не говори, что я бесстыжий! — Не поможет. Ты хоть знаешь, что обычно… Вэй Усянь не может сдержать удивления: — А мне зачем? Я в павлина не влюблён, избави меня от такой напасти боги! — При чём здесь Цзинь Цзысюань? Ты хоть иногда слушаешь, что тебе говорят? — Да, разумеется! Но если я буду помнить, какую чепуху несут люди, то у меня голова лопнет! В аптеке он вручает длинный список продавцу и чуть не падает, когда слышит спокойное: — Мне то, чем можно привести в чувство после поцелуя. Бедный аптекарь чуть не роняет склянки, уходит с каменным лицом и возвращается с небольшой шкатулкой. — Здесь всё необходимое, бессмертный господин. Как-то само собой выходит, что Лань Чжань снимает комнату в гостинице и приглашает пообедать. Вэй Усянь пытается прожевать и уйти быстрее — не хочет мешать чужому отдыху. Но Лань Чжань задает вопросы. — Зачем ты копал землю? Решив, что проще объяснить раз и навсегда, Вэй Усянь просит письменный прибор и бумагу. Когда он берёт кисточку, Лань Чжань смотрит будто искоса. А нет, это так падает свет. Чтобы расчертить все, что придумал, уходит порядочно времени. — Гора Луаньцзан проклята? — Проклята. Лань Чжань садится ближе и теперь смотрит на чертеж из-за плеча Вэй Усяня. — На ней ничего не растёт. — Знаю. Должно быть, ему плохо видно, раз сел еще ближе. Вэй Усянь пододвигает бумагу. — Совсем ничего не растёт, кроме редиса, моркови и картошки, потому что земля плохая. Но что, если принести хорошую землю и выращивать овощи и фрукты в глубоких ящиках? Тогда они не должны гибнуть. — А вода? На Луаньцзан с водой тоже плохо. Плохо — это не то слово. Ужасно! Вэй Усянь не может сдержать радостной улыбки. — Я всё продумал. Во-первых, воду надо достать из-под камней, а во-вторых, сделать так, чтобы она двигалась по каналам в теплицы. Если у меня нет постоянного источника духовной энергии, это сложно. Но! Я делаю крепкий короб и сажаю в него парочку лютых мертвецов — нужно только найти подходящее пещерное озеро и сделать так, чтобы вода падала на короб с большой высоты. Мертвецы начнут буйствовать и двигаться, это породит и преобразует энергию в нужную мне, вода потечёт по каналам. Я думаю сделать так: питьевую отстаивать в чане с серебром, а для полива сойдет и такая. Огурцам, знаешь ли, без разницы… Лань Чжань? Очевидно, Лань Чжань поражён в самую печень возможностью такого использования темной энергии. Взгляд у него плывёт, но, к своему удивлению, Вэй Усянь не слышит обычного: «Вздор». А затем… затем их лица оказываются слишком близко друг к другу, и Вэй Усяня целуют. Он ошеломлён настолько, что не пытается сбежать и возмущаться. Даже когда они с Лань Чжанем сталкиваются зубами и носами. Ни о каком отвращении не идёт речи, совсем наоборот: губы у Лань Чжаня отзывчивые, целовать их приятно до дрожи. Как и обнимать его за шею, и привлекать к себе, и гладить по спине. Лань Чжань под его руками вздрагивает как будто знакомо, как будто это уже было. В ушах у Вэй Усяня раздаётся низкий гул, как при изгнании демонов, темнеет в глазах и нечем дышать. Он отстраняется, чтобы глотнуть воздуха, но его не думают отпускать. Следующий поцелуй слаще и крепче, Лань Чжань станрвится смелее. Языком он касается нёба, гладит, и Вэй Усянь заходится коротким стоном. Сердце вот-вот проломит ребра. Почувствовав это, Лань Чжань отрывается от него. И зачем-то тянется к шкатулке. У Вэй Усяня перед глазами танцуют звёздочки и птички. Часть его разума, от испуга, не иначе, начинает блажить, что произошедшее — плохо. Другая, еще не пришедшая в себя, возражает: да, кошмар, ему, кажется, нравятся мужчины, ну и что? Вэй Усянь не знает, как заткнуть их обеих. Лань Чжань наливает в пиалу лекарство, которое разводит водой. — Здесь двадцать капель. Пей. И бережно кладёт ладонь под голову. Вэй Усянь пьет, не ощущая вкуса. Вода из чайника ничуть не охлаждает голову. Вэй Усянь замечает вещи, на которые прежде не обращал внимания: как горят алым губы Лань Чжаня, как тяжело вздымается его грудь и надувается жилка на виске. Вэй Усянь никогда не думал, что посмотрит на другого мужчину так, что прикоснется не как друг, что от крепких поцелуев будет кружится голова, что он захочет большего. Глаза Лань Чжаня полыхают золотом, радужку заливает черным, и почему-то это окончательно лишает воли. Вэй Усянь берёт его лицо в ладони и льнет к истосковавшимся губам. Ему отвечают отчаянно, будто их завтра убьют или казнят. Лань Чжань развязывает его пояс, но когда он осторожно, будто на пробу касается кожи кончиками пальцев, а потом и всей ладонью, Вэй Усянь недовольно шипит. Слишком сильно. Каждое прикосновение ощущается острее в десять раз. Отстраниться Лань Чжаню он не позволяет, а тянет ближе, роняет на себя и крепко, до синяка целует шею. Рядом падают столик и кисточка, чертежи путаются. Они ничуть не обращают на это внимания, поглощённые друг другом. В голове не остается ни единой связной мысли. Дыхание тяжелое, как после поединка. В низу живота разливается тягучее тепло. Лань Чжань вытряхивает его из мантии и тянется к завязкам на штанах. От нахлынувшего вожделения темно в глазах и больно. Это… это всегда так? — Ты позволишь? — Да. Остатков благоразумия хватает, чтобы не начать играть в тучку и дождик прямо на полу. Они перебираются на кровать, и за три шага Вэй Усянь успевает раздеть Лань Чжаня. Он уже видел его без одежды, но в ту пору Вэй Усянь помыслить не мог, что ляжет с Лань Чжанем в одну постель. Теперь Вэй Усянь гладит, изучает переплетения мышц, пытаясь понять, что доставит наслаждение другому человеку, тело которого похоже и не похоже на его собственное. Лань Чжаню нравится все. Он откликается на каждое движение, жар его тела красноречивее любых слов. Когда рука Вэй Усяня касается завитков в паху и обхватывает твердую плоть, глаза Лань Чжаня покрываются сетью кровавых линий, голос звучит низко и угрожающе. — Не торопись. Вэй Усянь оказывается на спине, распластанный, как морская звезда. Он старается не стонать и не кричать слишком громко. Кожа все еще чувствительна, и от этого принимать ласки мучительней, чем дарить. Лань Чжань целует его так крепко, будто собирается съесть. По шее, по груди тут же вспыхивают и расползаются следы, и терпеть этого нет сил. Когда Лань Чжань поцелуями и языком касается вэньского клейма, Вэй Усянь боится, что умрёт или сорвёт голос. Рукой Лань Чжань ведёт вдоль внутренней стороны бедра и выше, не притрагиваясь к члену Вэй Усяня. От этого неслучившегося прикосновения под веками вспыхивает белое пламя. Он пытается помочь себе сам, но куда! Лань Чжань перехватывает руки и долго целует, прикусывая губы. — Разреши. — Что? Гэгэ, ты меня убьёшь. — Разреши. Вэй Усянь откидывается на подушки, но Лань Чжань этого не замечает. Теперь он целует легко, почти целомудренно. — Словами. Вэй Усянь привлекает его к себе. Волосы и спина Лань Чжаня покрыты испариной, лобная лента съехала за ухо. С трудом, но Вэй Усянь всё же понимает, что от него хотят. И переплетает их пальцы. — Иди сюда. — Не так. Лань Чжань нависает над ним, отстраняется, хотя у самого стоит почти до звона. Вэй Усянь сдаётся. — Пожалуйста! Делай, что хочешь. Это правильный ответ. Движения руки и следующие за ними ласки приносят облегчение, но ненадолго. Вэй Усянь не хочет, чтобы удовольствие получил он один, и правой ладонью сжимает член Лань Чжаня. И без того немаленькая плоть увеличивается еще больше. Вэй Усянь находит верный ритм, от которого дыхание Лань Чжаня тяжелеет, а его пальцы становятся безжалостными. Перед тем, как излиться, Вэй Усянь чувствует, как Лань Чжань скользит ими выше и касается между ягодиц. Это последняя капля: кости и мышцы будто выкручивает, глазам почти больно до белых искр под веками, живот заливает теплым и липким. Лань Чжань падает рядом и сграбастывает его в объятия. Отстраниться все же приходится: меньше всего Вэй Усянь хочет намертво прилипнуть к простыням и другому человеку. Но, по счастью, он находит на окне полотенце и кувшин с водой, которая быстро согревается. Приведя себя и Лань Чжаня в порядок, он проваливается в сон. Утром Вэй Усянь просыпается от того, что его обнимают. Разум, всю ночь отдыхавший вместе с чувством стыда Лань Чжаня, возвращается на место. Вэй Усянь хотел бы провалиться сквозь землю, но ему лень. С покладистостью, пугающей его самого, он признаёт, что да, ему нравятся мужчины; что пожелай Лань Чжань большего, он бы не возражал; что он осёл и прочее в этом духе. Отражение в зеркале непристойно и похабно. Девицы из пионового дома выглядят лучше, чем зацелованный старейшина Илин. Он дожидается пробуждения Лань Чжаня, целует его, сонного, и как ни в чём не бывало спрашивает: — Ну, может, расскажешь, кого ты так сильно любишь? Лань Чжань просыпается, и, кажется, сейчас вознесётся от благородного негодования. Вэй Усянь хохочет и роняет его на кровать, которая не выдерживает столь бесцеремонного обращения. Вместо того, чтобы перейти к решительным действиям, Лань Чжань смотрит с беспокойством и тревогой. — Твоё золотое ядро… О нет. Вэй Усянь вновь обнимает Лань Чжаня, но уже безо всяких порочных намерений. — Я не хочу говорить об этом сейчас. — Вэй Ин! Его руки Лань Чжань держит так крепко, что точно останутся синяки. Отступать некуда. Он сам этого захотел. — Сейчас я здесь и я с тобой. — Но… — Так было надо. А попробуешь жалеть — уйду в монахи! У Лань Чжаня такой взгляд, будто он в очередной раз спрашивает у себя, как его угораздило полюбить жестокосердного, толстокожего и безнравственного человека. — Ты уже там. — И дам обет молчания на двести лет. Давай хоть приберём здесь. Под останками кровати они находят закатившийся флакон из-под вчерашних капель. Вэй Усянь читает надпись и хохочет. — «Настойка на юньмэнских комарах». От нее встанёт даже у мертвого, но, — увидев позеленевшего Лань Чжаня, он принюхивается, — она давным-давно выдохлась. Ханьгуан-цзюнь, тебя гнусно обманули. Вот же мошенник, ничего у него больше покупать не буду! За сломанную кровать они рассчитываются вдвоём. Во дворе гостиницы Вэй Усянь бранится последними словами: ночью, пока они резали рукава и надкусывали персики, кто-то стащил все три мешка земли, оставив в утешение тачку с лопатой. — Кому, кому могла понадобится земля, это всё же не золото! Местная детвора хихикает над ним. С Лань Чжанем они расстаются на полдороге к горе. Прежде, чем встать на Бичэнь, он молча повязывает вокруг запястья Вэй Усяня лобную ленту. — Я вернусь. В том, что Ханьгуан-цзюнь сдержит слово, сомневаться не приходится. Вэй Усянь долго смотрит ему вслед, не понимая, что делать дальше. У подножья горы он находит рыщущих по кустам лютых мертвецов и раздраконенную Вэнь Цин в компании огромного серого оборотня на поводке. — Где тебя носило?! Я думала, тебя убили и расчленили, а ты?! Оборотень мелодично воет, но смотрит осуждающе. Как и Вэнь Цин, когда видит, во что превратилась шея Вэй Усяня. — В следующий раз предупреждай, что не придёшь на ночь! — Я не знал, что так получится и мы окажемся в одной койке! Его негодующий голос эхом летит по горам. Вэнь Цин прикрывает лицо рукавом. — Вэй Усянь, ты безнадёжен. Оборотень кокетливо машет скрученным в баранку хвостом. Вэй Усянь поднимается на гору. Тачка громыхает и подпрыгивает на каждом камне. Он прекрасно знает, что все они покойники, взятые взаймы у смерти, что рано или поздно за ними придут, что его жизнь начала заканчиваться еще на тропе Цюнци, что воды в часах почти не осталось. Это всё неважно. Время еще есть.Часть 1
9 октября 2019 г. в 12:14