Отдашь мне всю свою любовь?

      В былые времена случалось так, что правителю не было совершенно никакого дела до сна, до своей семьи и даже до своих собственных желаний, потому как, вступая в свои права на всевластие, он навеки отдает себя чужим жизням и чужим желаниям. Такова цена за упряжь, которой управляются далекие владения и люди, населяющие их. Такова цена была и за Египет и весь его народ, снаряженный в упряжь, вожжи которой в своих руках удерживал крепко и надежно Бог Неба и Солнца по имени Гор.       Как бы ни была сильна власть, как бы ни возвысился правитель над всей землей, сколько бы людей не склонялись к его ногам, целовали его руки и молились о его благоденствии, все же не так светла была жизнь правителя, отчаянно пытавшегося найти в этой жизни то, что было ему действительно необходимо.       Раздумья, в которые Гор с таким усердным отчаянием опускался, не придавали его жизни ни единой толики радости, делая его, совсем еще юношу, несчастнее любого в роскошном мире, в котором он был Царем. В руках Гор удерживал вожжи, но совсем неохотно, как будто это все, что оставалось ему делать в свободное от раздумий время.       Вечера Гора, впрочем, как и каждое из последующих утренних рассветов, всегда начинались одинаково тускло и напоминали ему все о том, что он проходил день ото дня, не имея возможности сойти с намеченного пути.       Балкон роскошных покоев Бога Неба и Солнца выходили как раз к тому участку земного шара, где солнце опаляло первыми лучами именно его уголок и его самого, если он в этот момент находился в своей постели. Чаще всего все происходило именно так, как и задумывалось неизвестным вселенским разумом, и Гор был тем первым, кто получал излишнюю дозу солнечного света, который он считал настолько же необходимым, насколько третий сосок, то есть совершенно бессмысленным. Когда-то с поступающими лучами солнца на Гора наступал очередной медлительный миг острого осознания, смешивающегося с унынием. Бог Гор не привык быть битым дважды в одно и то же место, а потому довольно быстро избавился от привычки всякий раз вскидывать глаза к выступающей полоске огня вдалеке, что оказалось не столь трудным в его положении, стоило только полениться направить голову.       Утро, по обыкновению, начиналось с того, что Гор видел перед собой маленькую трещинку в потолке, из которой в редкие дни выползал маленький безвредный паучок. Казалось, что плохого может быть в том, что это создание построило себе дом в маленьком кусочке треснувшего камня, ведь оно никого не беспокоит, его не заботит ничья жизнь, кроме своей собственной, и он уж точно не намеревается причинять молчаливому и крайне озабоченному тишиной обитателю этой комнаты какой-либо вред. Паучок живет своей жизнью, Гор живет своей, и оба стараются не замечать друг друга так часто, как только могут.       Но Гор все время с поразительной точностью обращался к этой трещине с задумчивым выражением лица лишь по одной причине, неизвестной никому, даже обладателю этого проницательного взгляда. Гора не заботило, как эта трещина оказалась на том месте, где она сейчас, и когда это могло произойти; его не интересовала твердость этого камня и почему именно на нем разверзлась пещера для будущего маленького обитателя, и Бог Неба уж точно не мог заиметь мысль, что неужели никто в этом огромном месте, всюду описанным золотом и мрамором, искусными статуями в полный рост с самыми прекрасными лицами всех божеств и в разных позах, множеством редких цветов и гербариев, мощными фасадами и орнаментом, неужели никто в этом чудесном месте не скажет Гору, почему в его покоях, в покоях Царя Египта, в камне над его кроватью проделана трещина, а в ней живет незваный гость? Да, в нем говорило ничто иное, как одиночество, ведь любой другой правитель щелчком пальцев бы избавился от двух проблем сразу — и от трещины, и от этого нелепого многоногого создания, но только не Гор.       С совместным настроем и полным единством всех чувств проходил и вечер Бога Гора спустя каких-то двенадцать часов после восхода солнца. Вечер являлся воистину продолжением утра, несмотря на огромный отрезок дня, за который Гор, даже находясь по уши в работе, не мог бы забыть и вполовину о том, о чем размышлял утром. День проходил незаметно, по крайней мере незаметно для всех тех, кто видел Царя Египта. Стоило только тому появиться перед их глазами, как через секунду он уже пропадал, и никто даже не мог припомнить, на самом ли деле он видел перед собой Бога Гора. На самом деле тот стоял настолько молчаливой и угрюмой статуей, что казался Богам живым доказательством того, что во Дворце могут обитать души безвременно почивших Богов, убитых Богом Сетом. На миг им казалось, что Гор являлся одной из этих душ, поэтому он убирался с их поля зрения раньше, чем они успевали сообразить, был ли перед ними кто-либо или все же нет. Возможно дело было в том, что сам желал, чтобы о нем не вспоминали, а желания Бога имеют способность сбываться даже чаще и проще, чем у людей.       К тому же, Боги обладали достаточно короткой и ветреной памятью, чтобы забывать столь незначительные для них вещи. Эти Боги помнили о нанесенных им угрозах, оскорблениях, людских проклятиях, которые те, не в силах сдерживать разрушившие их семьи катастрофы, насылали на их головы, но забывали о самом простом и честном.       К приближающемуся закату, который Гору (Хвала всем Богам) не приходилось видеть чаще того времени, которого он пожелает сам, Бог Неба и Солнца, признанный справедливым Царем Египта не так давно, оставлял рядом с собой на балконе всего лишь одну горящую свечу, остальные же либо приказывал не приносить в свои покои, либо вовсе не зажигал, и они стояли безжизненными белыми нитями в крохотном неуютном мире. То была незримая скорбь утонувших в злосчастной пустыне глубоких чувств, которые Гор воссоединял в одной этой свече, такой же одинокой, каким он считал одного опалого Бога.       Гор бесстрастно окидывал взглядом свои широкие владения, простирающиеся до самого горизонта, и даже дальше его — Гор знал, он облетел каждый уголок Египта, исследовал каждую пещеру и выемку, трещину и овраг, прошел по каждой улице людских городов, и все равно его никак не могло покинуть чувство того, что он узнал не все, увидел не то и совсем не нашел того, что искал. Гор силился понять, где еще могло быть то, что так его тянуло, что прямо сейчас дергало его сердце, будто оно было на крючке и кто-то старательно дергал удочкой где-то на поверхности.       В это время тысячи и тысячи звезд глядели на опечаленного Бога с огромной высоты глазами Нут, Повелительницы Неба. Та долго всматривалась в родного внука, расчищала тому путь к звездам, не оставляя на небе ни единого облачка, лишь рой блестящих огоньков, будто бы это могло помочь ему забыться от скорби, навязанной давним врагом. Само собой, все ее действия оказывались лишь напрасной тратой драгоценных сил, а Гор все так же отводил от нее взгляд, зная, что она непременно будет утешать его. Звезды, как это не удивительно, напоминали Гору скорее о смерти, чем о красоте сгустков небывалой мощи. Эти сгустки с завидной частотой взрывались, заменяя собой место для чего-то другого, и так день ото дня. Стоит только взглянуть на небо следующей ночью и уже не заметить одну из тех безликих точек, которую видел предыдущей. А он все никак не мог противиться мысли, что с каждой последующей ночью ни единая звезда не сможет заменить ему одного… Не сможет заменить одну конкретную жизнь.       Звезды прекрасно выполняли свою работу и дополняли стать и амбициозность Египта очарованием и превосходством, но в сердце Бога Неба поселилось раздирающее чувство, одним словом саранча, с особенностью пожирающая окрепший, но изувеченный орган так медленно, чтобы он забылся от боли и не имел сил молить о пощаде. Конечно, только в глубине своей души. Этим чувством являлась тоска, и никто был не в силах помочь ему справится с ней. Жизнь идет, вертится чертово колесо фортуны с десятком новеньких спиц, а тоска все растет, и растет… Гор не мог высказать ее словом, мог лишь чувствовать, какой всепоглощающей и жестокой она может быть, это неведомое и желанное, то, что Гор осознавал и мог только пережить со временем. Вот только когда оно наступит, это время. Старая свеча, плавящаяся до последнего вот уже которую ночь, стремительно догорела в этот раз, напоследок осветив Гора тусклым свечением и погаснув, навсегда лишилась жизни.       Еще одна смерть. Гор заметил ее, лишь на время задержавшись на ней взглядом. Правда, за ту минуту, когда Гор безучастно уставился на полуобгоревшее основание, обжигающая капля прикасается к его ладони, окатив ее нешуточной болью. Гор не шевельнулся, даже не дернулся — ощущал и похуже, лечил и посерьезнее, чего только стоил один тот удар… После чего он отставил этот кусок оплавленного воска в сторону, но не поджег другой, что стало внезапным изменением за последние десять или двенадцать ночей.       Издав глубокий вздох, Бог Неба вернулся к заправленной мягким одеялом и подушками софе, на которой он свободно умещался всем телом, плавно лег на нее и погрузился все в ту же пучину неясных мыслей, что мгновенно забыл обо всем ином.       Остаток ночи, не погруженной в работе, Гор то раздумывал над своим положением, то вглядывался в даль бесконечно темной, по обыкновению холодной пустыни, но даже превосходным соколиным зрением не мог увидеть того, что желало лицезреть его трепетное молодое сердце. Взгляд его все время цеплялся за малейшую тень, и тогда вспыхивала надежда, что, быть может, эта тень, зная, что ее прекрасно видят в непроглядной тьме, поэтому и движется так неспеша, нарочно провоцирует наблюдателя, чтобы тот сорвался и отправился ей наперекор. Гор так и думал, что в Его духе так смеяться над жертвой, подслащивая свою победу тем, что она никак не может сопротивляться. Это как удерживать хвост скорпиона, который никак не может достать им до злосчастной руки. Но, в конце концов, Гор понимал, что Ему не пристало заниматься чем-то подобным, чтобы выманить Гора. Для Него было в порядке вещей играть с противником, а точнее, как это часто бывало, именно с жертвой, коей сейчас олицетворял себя Гор, жертвой ожидания сладкой близости и томного воздыхания перед лицом того, кого впору было проклинать, но вместо этого он яростно желал с ним побеседовать.       Но беседы не велись, а Гор предпочитал иным разговорам молчание, из него было все труднее выбить хоть слово, не относящееся непосредственно к самому правлению. А все из-за двух смешивающихся между собой утробных бедствий, исходящих из того, что чувствует человек, когда выложился выше своих назначенных сил и возможностей, но с огромным треском проиграл все, что имел, поставив на кон самое необыкновенно важное.       Смертельно уставший, Гор закрылся на тысячу замков в глубине своей души, не желая отзываться ни на мольбы матери, ни на радостные причитания Богов, которые, наконец, избавились от одного тирана и при этом раскрыли чудовищную сущность другого. Оба были повержены и громко сокрушены. Но все, что Гор мог почувствовать от этой битвы, это предательскую горечь потери, по сей день изнуряющую его существо и одновременно ставшей его вечным спутником на тропе будущих свершений. Все это нисколько не уничижало его права на трон, даже его способности к правлению, являющиеся, как оказалось, весьма надежными и впечатляющими, но неимоверно быстро наращивало в глубине души жесткие борозды, фурункулы, до которых нельзя было добраться лезвием ножа, только испепелить собственным организмом.       Что касается всего того, благодаря чему Гор находился в том состоянии, в коем принято видеть его в эту минуту, можно было сказать только одно: причиной мирских бедствий не всегда являются люди. С тем же успехом этими причинами могут быть и Боги, призванные скорее оберегать и давать кров, чем уничтожать. Гор никогда в жизни не чувствовал столь всепоглощающей пустоты от своей победы.       Кончиком остро заточенного клинка кольнуло куда-то под ребро как раз в тот момент, когда мертвую тишину осветил, а точнее, встревожил приглушенный стук. Стук был самым очевидным, попахивало робостью и сладостью голубого лотоса, растущего преимущественно у покоев изобилующей любовью Богини Хатхор. Для Гора это считалось в новинку, но совершенно нельзя было сказать, что он был удивлен. Скорее напротив, удивительно, что этот стук не прозвучал задолго до этого дня.       Молчание всегда служило Богу Неба прекрасным и весьма достоверным фактом его мудрости, потому и в этот раз ответ, прозвучавший неслышимым звучным клекотом где-то на подкорке сознания, впустил незваную гостью в покои царя Египта. Сквозь тоненькую щелочку приоткрытой двери в комнату проникла хрупкая женская фигура, чей облик был приглушен тенями, запах ее благовоний усилился, что отчего-то подарил Гору скорее неприятный осадок, чем соблазняющий.       Она была обольстительна, мила и совершенна.       На ней был прозрачный ночной халат, к слову говоря, не скрывавший ни одну из привлекательных черт стройных изгибов ее тела. Он скорее придавал ей утонченную томность и загадочность, будто то, что скрыто под этим полупрозрачным шелком, должно быть разоблачено только тем, кому она позволит. Тот, кто бездумно протянет руку, несмотря на ее отказ, горько об этом пожалеет. Поверх хлипких одеяний длинным черным шелком переливались упругие черные локоны, достойные самого дорогого, обрамленного тысячами алмазных камней и узором с золотым орнаментом гребешка, чтобы ни единый зубец не повредил тонкий покров ухоженных волосков; и будто две самые маленькие звезды с неба Богини Нут светились большие, чарующий плавным покровительствующим изгибом, фиалковые глаза, выглядывающие из-под прозорливой смоли густых ресничек.       Ее босые ножки сразу остановились, стоило Гору подняться со своего уютного «трона» и сделать к ней несколько шагов. При этом уголки ее губ озорли́во приподнялись, будто она с ясностью подмечала все то, что не могли увидеть никто из населяющих Египет, не считая матери Гора, которая была осведомлена больше всех остальных. Несколько секунд неясности превратились в минуты, за которое никто из присутствующих в комнате не произнес ни звука, потому что каждый думал о своем.       Перед Гором стояла весьма завораживающая картина — прекрасная молодая женщина, славившаяся красотой не только внешней, но и глубинной, а все, о чем он мог размышлять, это о цвете ее волос, перелив которых был относительно не так свеж, как этим утром. Первым же порывом Гору хотелось задать конкретный вопрос о ее присутствии в его комнате поздней ночью, как раз в одну из тех ночей, когда ему никого не хотелось видеть. Впрочем, так было и каждую предыдущую ночь. Разница была лишь в том, что Гора то ли по незнанию, то ли по известной настойчивости действительно потревожили, и в его голове уже могла созреть мысль, на кого по-настоящему можно возложить эту вину. Гор бы уже давно послал одной заумной женщине моро́к с весьма доходчивыми объяснениями в том, чтобы она не совала в его покои каждую из Богинь, а затем перешла на служанок, но воздержаться от этого на какое-то время его заставила она. Точнее, ее полная нижняя губа, которую она прикусила, будто находясь в томлении, которое сдерживать была не в силах.       Богиня Любви представляла собой олицетворение желаний всех лиц мужского пола, что уж говорить о женском — ее персона становилась бы предметом черной зависти среди смертных женщин — и Гор бы соврал, если бы сказал, что в этом облике нет того, что бы понравилось и ему самому. Всего несколько шагов, а от ее звериной грации у мужчин подкашивались ноги, от ее взгляда сердце билось в два раза чаще и, без сомнений, от крови, приливавшей к низу, мужчины зверели и впадали в неистовство, уподобляясь неразумной похоти. Вместе с глотком воздуха Гор неожиданно вдохнул и новый запах — ее тонкий пленительный аромат, закрадывающийся в ноздри подобно маленькой детской ручонке, проникающей под простыню.       Плотная грудь Хатхор почти уперлась в него кончиками выпирающих сосков, отчего-то не вызывая ни стай мурашек, ни немедленного между ног. Гор бы обязательно подумал над этим, если бы не был так сильно увлечен ее глазами в черной оправе невероятно длинных ресниц, пока ее маленькая ладонь скользила вдоль его живота.       Она взяла его ладонь в свою и положила на половинку своей пышной груди, не умещающейся даже в широкой воинской ладони Гора.       Другую его ладонь Хатхор приложила к своей осиной талии, после чего самозабвенно прижалась ближе. Теперь они могли прочувствовать тепло друг друга, исходившее от протекающей крови в их молодых телах. Хатхор была ниже, а Гор укрывал ее своими широкими плечами и прижимал к сильному телу. Она размякла под его статным хладнокровием, почувствовав себя за большой каменной стеной, отчего блеск в ее глазах превратился в предвкушающий пожар. В глубине ее недр зажглось удовольствие, смявшее ее мягкие черты, и ей стало так жарко и так сладко, что она не могла больше этого вынести.       Привстав на носочки, Хатхор стремительно взлетела и своими губами пронзила чужие, как долго этого желала.       От прикосновения Гор поджал губы, не дав проникнуть дальше, но поцелуй от этого не разорвался. Он лишь сильнее сжал свои ладони на ее теле, притупляя эффект от самопроизвольных реакций. Духотой между ними сгустился воздух, заставив ласки разомлеть и расслабить ноющие мышцы.       Гор никогда не познавал блаженства соединений, пока находился в своем разуме, поэтому не новые для него касания, близость, объятия и жар пробудили внизу что-то очень тяжёлое и зудящее. Что-то одновременно колючее и приятное, отчего волосы на голове вставали дыбом. Неосознанно ему больше всего захотелось смять ее, подчинить, опрокинуть на ложе и присвоить так, как она желала. Страстью налилось его естество, после чего Гор стал терять ориентиры.       Между их губами нарастала влажность, они терялись языками и тонули в нарастающей похоти. Гор властно мял мягкие пухлые губы и руками шарил по тонкому телу, не боясь гладить под тонкой тканью по гладкой коже. Ему нравилось ощущать руками ее формы, круглые холмы ягодиц и налитых грудей, но все это ощущение, дарящее ему волны сладкого возбуждения, с той же частотой подавляли его. Их губы расходились, чтобы глотнуть воздуха, после чего снова сходились с еще большим удовольствием. Гор прихватывал зубами ее пухлую нижнюю губу, всасывал ее до покраснения и оттягивал, пока она не распухла, затем снова прижимался к ней ртом и языком начинал исследовать мягкие влажные стенки неба, и ему было так хорошо, что в сладострастии он на секунду успел забыть, кто он и где находиться. Только ее он ощущал, потому что та была в его руках и прижималась к нему, будто он был для нее единственной защитой.       Желания Гора, как и любого мужчины, были в тонкой талии, в гладких стройных формах и нежной коже, но он будто всеми фибрами души уже присвоил себе не то, что ему подносили на золотом блюдце. Может быть, не такого льнущего и подставляющегося тела, но точно не хуже того, что имела Хатхор.       Он подхватил ее лицо ладонями и с силой оторвал от себя. Их губы разошлись влажным прибоем, а поцелуй оставил тонкую прозрачную ниточку между ними, как хлипкий мостик.       Сейчас, как никогда прежде, Хатхор выглядела желанно с раскрасневшимся лицом, влажными глазами и распухшими губами, и любой мужчина, без сомнений, захотел бы взять ее в эту же минуту. И Гор, взглянув на нее, ощущал и возбуждение, и похоть, но все же недостаточную для того, чтобы бесконечно любить ее всю и без остатка. Богиня Любви была для него не более, чем красивой, упущенной девушкой. Упрощению того, что на самом деле хотелось. Этого бы хотела мать Гора — Исида, но сам он давно уже понял, что в его желаниях их с матерью мнения сильно расходились.       Он заметил ее пылкое внимание уже давно — Гор отнюдь не был твердолобым глупцом. Хоть он и не испытывал чего-то подобного, будучи заключенным под крепкую защиту матери, в своем одиночестве, где единственным человеком, с которым он мог поговорить, была Исида, Гор понимал, что хотел от любви не того, что хотят, по обыкновению, все мужчины. Не то, что хотел его отец, или не то, что Исида в скором времени захотела бы привить Гору, ссылаясь на то, что у царя Египта непременно должны быть наследники, а у нее самой — свора племянников. Исида хотела семьи как никто другой, потому что сама много лет была обременена этим. А Гор, обладая пылким для юного воина сердцем, желал свершать только свои собственные порывы.       Гор внимательно изучал ее взгляд, оставив ладони на ее пылающих щеках. Хатхор не предпринимала ничего, ошеломленная близостью. Ее налитая грудь порывисто вздымалась, открывая еще более прекрасный на нее вид. Ладони Гора мягко очертили ее точеную талию. Она была настолько тонка, чтобы пальцы Гора на противоположных руках могли коснуться друг друга. Он наклонился, вдохнув душистый аромат ее волос, и коснулся носом гладкого местечка за ухом.       — Я уже забеспокоился, — прошептал он в дивное обласканное ушко, — что ты забыл дорогу к моим покоям, дядя.        Столь пленительный аромат, оставлявший за ее спиной ниточку, по которой тянулись все, кто его вдыхал, прервался с той же внезапностью, с которой появился несколько минут назад, и Гор вспомнил другой. Аромат свежей, горячей крови, бьющей по ноздрям ударами гонга; аромат пыли и плавящегося железа…       Этот запах начал преследовать Бога Неба и Солнца настолько часто и не так давно, что Гор предпочел бы лишиться обоняния и не чувствовать вообще ничего. Как бывает у всех, даже у Богов, тонкие запахи пробуждали не столь сильную тягу отвернуться, перебить запах или, наоборот, притянуться к его источнику, сколь самые острые моменты жизни, напоминавшие о себе отрывками, с годами не увядающими. Гор ощутил толчок, сковывающий все движения, ощутил, как взвыли кости. В тот момент, ощущая себя донельзя одиноким и изувеченным, Гор понял, каково это, когда от боли забываешь где и кем себя считал ровно то время, когда за тебя работают инстинкты, не дающие тебе сдохнуть в крови на том же месте, где ты стоишь. С тех пор он ощущал вялые останки чего-то едва не разрушенного на куски, как гниль, смердящая из приоткрытой крышки саркофага.       А появление этого человека, о котором Гор догадался не сразу, заставило эти свежие раны попросту вспыхнуть и разныться, будто их издалека прижгли раскаленным прутом.       Хатхор дернула руками в попытке вырваться и, возможно, бежать, как будто кожа Гора налилась огнем, но он не позволил ей отстраниться и крепко схватил за плечи. Теперь в ее глазах отражалось недоумение и едва заметная прослойка сухой злобы.       Она не любила, когда с ней обращались подобным образом.       Недолго думав, она забилась в его руках птицей, зажатой в тиски, а Гор был тем, кто возвышался над ней, окутывал ее широким разворотом плеч и массивной грудью, поэтому ему ничего не стоило обхватить ее за плечи и прижать к себе, грудью в грудь. От всех ее усиленных действий ее пышные черные волосы растрепались, исчез привычный взгляду порядок, вечно царивший на голове прекрасной Богини, вместе с тем придав облику неряшливую томительность. Лицо девушки раскраснелось, а глаза яростно блестели, будто две полыхающие жаровни. Мужчину всегда возбуждала непокорность женщины, тем более женщины с лицом, что не было сравнимо по красоте ни с чьим другим, и то, как она сопротивлялась, вынужденная находится в руках своего пленителя, вынуждало мужчин действовать грубее по отношению к ней. Гор не мог этого не заметить: это сделало Хатхор ещё более очаровательной.       И, тем не менее, ее попытки завладеть разумом Царя Египта не могли увенчаться успехом и тогда, не могли они возыметь никакого эффекта и сейчас. Мать Гора, Исида, учила всегда смотреть другим в глаза, ни в коем случае не отводить взгляд, смотреть до последнего издыхания, даже если в чьих-то глазах ты видишь душу, прогнившую насквозь. Это, должно быть, настолько мерзко, что на этой фразе Исида беспрестанно морщилась и воротила взгляд, но Гора не пугала даже мысль раскрыть гробницу и слегка размотать мумию, чтобы посмотреть, что становится с телом смертного после его захоронения.       Гор хорошо выучил этот урок, а Исида не могла научить Гора ничему, что не помогло бы ему в будущем. Бог Неба и Солнца смотрел в глаза Богам с той самой минуты, как впервые видел их, разворачивал их души, когда они того не замечали, и, к тому же, с удивительной четкостью запоминал все, что он увидел в них с самой первой встречи. В конечном счете, тот, кто пришел к нему в его комнату поздней ночью, спрятавшись за легкой тканью, кокетливостью и пылкостью, все же сам попался в ловушку, очевидно, не зная, что она всегда была вместе с Гором.       Еще тогда он не удостаивал себя надеждами, пристально вглядываясь в фиалковые глаза Хатхор, но видя в них не то, что видел в их первую встречу. И все это заставило его неудержимо принять все ее поползновения; он не сопротивлялся, но лишь потому, что хотел рассмотреть поближе. Самое удивительное во всем этом было то, что Хатхор и сама заметила этот взгляд, и поняла все раньше, но не успела выбраться из объятий, когда Гор принял свое решение.       Гор смотрел в ее глаза, пытаясь увидеть сквозь них, подсмотреть в глубину черной души под прекрасным женским телом, а она застыла в его руках жесткой каменной статуей. Под своими ладонями, обхватывающими ее хрупкие плечи, Гор почувствовал не привычную девушкам нежность и слабость, а налитую сталь сильно развитых мышц, достигнутых такого эффекта путем столетних тренировок. Под женскими руками скрывалась мощь, сравнимая с сильнейшим землетрясением, разверзнувшим в середине пустыни трещину, глубиной в десятки миль и расстоянием с самый большой город в Египте.       Только тогда Хатхор замолкла, затихла, перестав вырываться, но ее взгляд пронзал Гора насквозь жгучей обидой, от которой хотелось не то зажаться в углу и закрыть руками голову, не то убить себя своим же кинжалом.       Тем не менее, Гор не расцепил руки, лишь медленно наклонился, чтобы его губы оказались перед искривленным в ненависти лицом.       — Я не сделаю ничего, чего бы ты не хотел, — произнес он настолько вкрадчиво, насколько позволяло себе затрепетавшее сердце. Этим он пытался убедить, что опасности нет, что Гор вполне осознает, что делает, и что он не причинить вреда без должной команды. Хуже всего было осознавать, что все может повториться, что он снова причинит этому созданию боль.       Ее грудь тяжело вздымалась, а в глазах царил хаос, но в них поугасла прежняя спесь. Тогда, сочтя риск оправданным, Гор медленно расцепил руки, хотя всем существом приготовился к неожиданному удару (который был далеко неслабым). Его ладони все же остались на ее тонких плечах, только теперь с ощутимой робостью удерживали, не стесняя.       Десять тысяч раз Гор бы поклялся, что еще никогда прежде не чувствовал столь сотрясающего волнения. Ему казалось, будто он хочет распахнуть крылья и взлететь на воздух, желательно прямо через этот каменный потолок, но он осознавал, что сейчас это было бы чересчур. Все же Гор был одним из самых молодых Богов, и столь резкие и дикие чувства были для него так же в новинку, как и для любой познающей себя молоденькой красавицы в расцвет ее юности и очарования.       Взгляд Хатхор удивительным образом столь стремительно переменился, что хватило лишь один раз моргнуть, чтобы узреть уже другое лицо и другие эмоции на нем.       Недоверчивость, будто утренний туман, скользила среди потемневших узоров радужки. В одно мгновение к ним вернулся прежний обманчиво красный цвет, который Гор видел прежде; лукавая искра волнами разошлась по лицу, придав ему белые краски, и опустилась вниз, снимая тонкий песчаный покров со всего тела.       Гор со свистом втянул в себя воздух и быстро, с нетерпением поцеловал снова, ощущая, как затрепетало в груди взволнованное сердце. Губы эти были не так полны и ухожены, как губы прелестной Богини, это скорее были губы воина, терзавшего нежную налитую кожу, — вдоль них прорывались маленькие неглубокие трещинки, кожа на них была сухой, но целовать их было приятнее всего, как будто целуешь самого желанного в мире человека. Нежно и трепетно, как он и желал; целовать, пока не зардеется чувствительная кожа, не вскипит кровь.       Сет ощутил тяжесть в горле, и казалось ему, будто он медленно погибает, как всякий раз, когда отрывает от себя по кусочку разлагающейся души. Твердый напор, властное сжатие, сцепление, будто оковы, со вставленным в них ключом, и тысячи мурашек, пробегающих по коже… Сотни других поцелуев, что ублажали Сета немалым количеством похоти, ни единый из них не мог сравниться с тем, что исходит из глубины души, непорочный и сладкий, как хорошо замаскированный яд. Под ребрами разливалась густой горячей патокой нежность, затапливала и грела щепетильное сердце, и всей душой, всем существом захотелось, чтобы время навсегда прекратило свой безжалостный трекот.       Один раз влажно сцепившись языками, они синхронно разъединились, вырывая настойчивый хлипкий звук, разрушивший тишину, будто сноп колющихся искр. Почти с этим мигом томление, витающее в воздухе, затянуло два беспокойных сердца в одну котловину, сливая их друг с другом, в одно уродливое целое.       На белое лицо Сета вернулась беззлобная ухмылка только красными, как открытая рана, губами. Будучи уже распахнутым настежь почти всею душой, Сет не предпринимал никаких попыток скрыть себя, поэтому Гор с особым упоением любовался таким чарующим лицом Бога Пустыни, ныне являвшимся не таким бледным и безжизненным, как тогда, когда у него отняли все. Сет раскрывался добровольно, что нисколько не вязалось с импульсом минуту назад. Та попытка вырваться была вполне в духе миленькой Хатхор, которую возжелал нежеланный мужчина, но далеко не в духе Сета, с легкой руки ударившего любого, кто пользуется им без его желания. Тем не менее, он не ударил. Он повел себя именно так, как повела бы себя Хатхор, будто забыл о том, кто он, будто страх столь глубоко въелся в его тело, что он мог даже забыть о своем положении.       — Для чего ты решил меня обмануть? — спросил Гор.       Лукавие озарило белое лицо, скользнув по сочным красным губам вдоль их изогнутой линии. Сет мимолетно пожал плечами, состроив на лице невинность, коей обладал в самой малой доле, взгляд его при этом нисколько не переменился.       — Так интересней, — сказал он.       — Вздумалось поиграть?       — О-о, — протянул Сет, кривя лицо. — мальчик обижен, хулиганы отняли у него любимую игрушку и не отдают… Хочешь я дам тебе другую?       Ситуация явно переворачивалась с ног на голову. Вероятнее всего Сет имел в виду «красотку», которая не досталась Гору этой ночью по той причине, что ее место занял злейший враг и сумасброд.       Гор же представлял это совсем по-другому, но хладнокровно поддерживал игру.       — Не нужна мне другая, — произнес он, мельком сжимая твердые бока. — И та мне тоже не была столь необходима.       — Тогда отчего у тебя такое вздутое лицо?       — Ты слишком задержался.       — Огорчит тебя это или нет, но я никуда и не спешил.       — Ты однажды сказал, что я слишком наивен для того, чтобы лгать. А сам-то не лучше.       Сет отвернулся, не стирая с лица той неприятной улыбки и почему-то, по собственным причинам, не смотря Гору в лицо, хотя именно в этот момент они стояли друг к другу почти вплотную, сплетаясь руками, будто каждый из них боялся, что другой вот-вот исчезнет.       — Мои глаза меня редко подводят, — нескромно произнес Гор, на лице которого скользнула знакомая многозначительная ухмылка.       — И что ты увидел, глядя в похотливые глаза этой пухлощекой неженки? — едко произнес он.       Гор ответил с абсолютным бесстрастием:       — То, что она любит меня. Для того, чтобы увидеть столь простые вещи, Всевидящий Глаз не нужен.       Гору также не нужна была никакая магия, чтобы увидеть в глазах возлюбленного дяди то, что смертные любят называть одним простым словом. Чаще всего это слово вызывает у того, к кому оно обращено, скверные чувства, злобу и горечь, потому что само действие, заключённое в него, разжигало человека изнутри, подобно раскалённому тавру.       От Сета так сильно разило пагубным недовольством всего только от одних воспоминаний о Богине Любви и ее странной привязанности, что Гор, невольно попавший под влияние этой силы, не смог не улыбнуться. Ревность отчего-то сильно украшала лицо Бога Пустыни.       Разумеется, Гор не стал говорить об этом вслух.       Гор подумал, что негоже стоять полностью облаченным перед тем, кто уже не скрывался ни в чем, и потянул ладони Сета к своему лицу.       Смуглые ладони Гора поверх белых хищных пальцев Сета, и Гор держал их настолько бережно, что едва касался. Его кожа была белой и чистой, от нее исходила лёгкая прохлада, вопреки горячему солнцу, затмевающему Египет. Но кожа Гора была горячей, подобно его цвету кожи, и ладони Сета казались обжигающими на его лице.       Его пальцы слегка поддели шелковые края темно-лазурного неме́са. Сет почувствовал под ними ощутимые дорожки жёстких волос и, вместе с тем, желание продвинуться пальцами выше и зарыться в волосы, которые наверняка короткие и густые. За них можно было ухватиться или услаждено провести раскрытой ладонью. На ощупь они казались бы совершенно незнакомыми: не такими мягкими, как песок, не столь острыми, как речные камни, непохожими на длинные волосы Сета, превосходящими и шелком, и упругостью любые другие.       В отличие от Хатхор, которая только и делала, что воображала насколько сияющим и мужественным может быть лик Бога Неба и Солнца, Сет никогда не представлял, какое лицо может скрываться за этим заострённым ястребиным клювом, было не до этого.       С удивлением он заметил, что ему стало по-настоящему любопытно, кто он такой.       Кто скрывается под маской Бога Солнца и Небес?       Лицо Бога не имеет права быть уродливым. Вся Эннеада, так или иначе, одарена красотой, различной друг от друга, ну, а Гор… Часть его лица — волевой подбородок, тонкие прямые губы, правильные черты — все же отличались разительным превосходством даже перед Богиней Ра. Ее лик ослеплял, заставлял пригибаться, чтобы не ослепнуть от ярчайшего солнечного света; ее образ попадал в третий глаз, прямо в середину лобной доли, образ Гора попадал точно в сердце.       Глядя в упавшие глаза Бога Пустыни, который отчего-то погрузился далеко в себя, при этом не делая ни единого вздоха, Гор заметил, насколько длинными могут быть ресницы взрослого красивого мужчины. И в тот момент, когда он увлекся их созерцанием и пропустил резкий сердечный удар, эти ресницы, сделав взмах, устремились вверх, а полные внимательного изучения глаза под ними, наконец, обрели прежнюю ясность.       Никто из них не ожидал, что это произойдет столь резко, будто Гора застали врасплох, потому и он и Сет от неожиданности застыли на месте. Его взгляд упирался точно в два полных зелёными холмами омута пристальных глаз. От левого исходил кусочек Нила, изгибающийся прозорливой спиралью, — олицетворение мудрости, Всевидящий Глаз, подарок Бога Тота для новорожденного Царя Египта. Лицо Бога Неба представляло собой оплот чуждой людской красоты и глубочайшего мужества, и, как небо, в чем-то было простым и недосягаемым, что, впрочем, нисколько бы не удивляло, если бы оно так тщательно не скрывалось под соколиной ипостасью. Гор выделялся своим лицом, черты которого прослеживались и от отца и, в большей степени, от матери, но далеко от других Богов и Богинь Эннеады, будто они были на одном берегу Нила, а он стоял на другом.       Можно было представить, будто Гор родился в траве, отчего его глаза были такими зелёными, а мать купала его в реке, после чего в его чернильных волосах стала просачиваться синяя рябь. Он весь, до кончиков волос состоял из самых прекрасных черт природы, умиротворяющих и мягких… Тогда как Сет весь состоял из чего-то ужасного. Его волосы были пропитаны кровью, глаза — бутоны ядовитой клещевины, а кожа холодна в сравнении с жаркими песками Египта.       Не имея в своих намерениях ни капли отвращения, Гор провел ладонью вдоль лебединой шеи и зарылся пальцами в длинные волосы. Его рука была горяча и вселила в Сета волны копошащихся мурашек.       — Признайся: ты не был до конца уверен.       Уголок губ Гора слегка приподнялся, при этом его глаза неожиданно ясно блеснули.       — Я надеялся, — ответил он, — что у тебя остались незаконченные дела.       — Хм-м… — протянул Сет с неким одобрением. — А ты оказывается умеешь думать своими куриными мозгами.       Гор все еще держал Сета в своих руках, когда тот с отчужденной мягкостью отодвинул их от себя и отошел к балкону, через который открывался самый просторный вид на бескрайнюю пустыню Египта.       Бог Неба подумал, что такой Сет — почти домашний, теплый и живой — был чем-то необыкновенным и притягательным. Сколько бы ни прошло времени, что бы сейчас ни отвлекло Гора, он бы ни за что не отвел взгляд от по-настоящему стройного стана Бога Пустыни, которым теперь мог любоваться без уколов совести или укоризны матери. Гор заметил, какой длины стали красные волосы, почти достигавшие втянутой поясницы.       Как и многие мужчины, едва ли познавшие прелести «несвободной» личной жизни, Гор с трудом мог сдерживать себя от того, чтобы не уставиться на Сета изучающими глазами, полными той огромной массы недосказанности, которая происходит между ними в этот момент.       — Как давно? — выпалил Гор первое, что пришло ему в голову.       Сет бросил, не оборачиваясь:       — Около трех дней.       Брови Гора стремительно поползли вверх.       Три дня? Что было необходимо сделать Сету сразу после своего возвращения в Египет, чтобы на это ушло целых три дня? При том что он выглядел донельзя довольным собой, и пришел к Гору в облике Хатхор, так и не сказав, для чего нужно было притворяться.       Сет заметил это выражение лица и приглушенно ухмыльнулся.       — Нельзя тебе столько думать. Твое умилительное личико от этого тупеет.       — По-твоему, только это ты мог бы сейчас сказать? — помолчав несколько секунд, Гор добавил: — Только это? И ничего более?       — А ты представлял себе это именно так? — голос Сета оказался пропитанным безмятежностью, вопреки тому, насколько потускнели его глаза. — Что я явлюсь к тебе с раскаянием, вспоминая сколько бед натворил и сколько катастроф учинил, ты простишь мне все, чего я сам себе простить не смог, и все кончится тем, что ты щелкнешь пальцами и другие Боги последуют твоему примеру? — после чего добавил едким сарказмом: — Племянник, ты и впрямь настолько сильно умом не блещешь?       Гор почувствовал, как вскипает в нем химическая реакция, похожая на ту, когда на открытую кожу выплескивают львиную долю кислоты.       За всю его недолголетнюю жизнь назвать Бога Неба и Солнца глупцом могла лишь одна женщина, и та прошла по всем параметрам в область самых несчастных интриганок года.       Одна за другой в собственном внутреннем масштабе всплывали картинки раздумий, с той же остротой не дававших покою желудку Бога Неба, как если бы он выпил сырую воду в неприличном объеме: все ее планы, которая она создавала в течение многих лет за то время, пока Сет «наслаждался» правлением, двинулись в то русло, в которое было ей необходимо, и все шло именно так, как она и предсказывала, но под конец ее разыграл некий Бог, которого она не ожидала увидеть столь осведомленным. Проще говоря, паутина, что обладала на редкость дивным хитросплетенным узором и с таким усердием плелась трудолюбивой паучихой, пошла мелкими незначительными прорехами, разрываемые неразборчивым ветром, которые паучиха не могла заметить, потому как, проделав такую огромную работу, была уверена в безотказности этой паутины. Этим усердием она наградила себя безграничной на какой-то миг властью, властью над жизнями, над чужими душами, многие этой власти даже и не замечали, пока не вляпались в нее всем существом.       А меж тем паутина рвалась и рвалась по кусочкам, по едва заметным ниточкам, которые исчезали, гонимые ветром подальше. Ветер представляет собой незримое существо, способное захватить, не вызывая ранних подозрений. За глубиной покоя может скрываться истинное лицо справедливости.       Но, конечно же, не стоило забывать о том, что Бог Пустыни не был делан простыми прохожими, а жизнь его складывалась из паззла, в котором тот или иной кусочек то ли дело куда-то исчезал или вовсе ломался сам по себе, возможно дело в бракованности всего товара, что, в конечном счете, создавало неполную, а значит и неправомерную картину, коей и являлась душа Сета. Кроме того, он всегда славился пылкостью, озорством и сопутствующей всем этим фактам грубости, о его заточенный до крайности язык впору было резаться, не прикасаясь, потому подкатившие к горлу ответные слова Гора (обязательно обозначавшиеся ядом) были с тяжестью проглочены.       Вместо этого Бог Неба сдержанно произнес:       — Глупец не стал бы царем Египта.       Ему казалось, будто пронзительный взгляд Сета в эту минуту прочитал все его мысли, но его ответ был не менее отдален от пространственных раздумий:       — Глупцы сидят на троне часто только для того, чтобы их властью пользовался кто-то другой, — при этом Сет как-то настороженно посмотрел на Гора, будто ожидая увидеть за его спиной ниточки, как у марионетки. — И это всегда заканчивалось плохо для них.       Сету не занимать во взгляде того самого смотрящего на все широким взглядом человека, который раскусит любую твою ложь с первого сказанного тобою слова. Гор не сомневался, что дай он сейчас опровержение или, наоборот, подтверди он все доселе сказанное, что так или иначе обнаружит в его словах прореху, даже если не скажет о ней. Проблема заключалась лишь в том что́ Гор на это ответит.       Но, как и последние месяцы, длившиеся в откровенной тишине не только по ночам, но и в течение всего дня, Гор не стремился отвечать на то, что не могло повлиять на происходящее. Вместо этого он лишь не спеша встал туда же, где и Сет, чтобы видеть вблизи его глаза. А Сет взглянул на Гора под светом луны, которая сумела открыть новые грани его необыкновенно красивого лица.       Тем не менее, Сет продолжил в той же манере:       — Кому это необходимо больше, чем тому, кто всеми силами стремился к твоей власти? К власти самого близкого человека… И к власти над ним самим.       — Зачем продолжать мстить, если сполна насладился муками врага перед его смертью? — задал Гор резонный вопрос, но, озвучив его, прочувствовал каково это, когда все тело прошивает разряд молнии. — Ты не умер, но она ещё долго будет тешиться воспоминаниями о том дне.       — Ты оправдываешь ее, — протянул Сет, оглядывая племянника с сомнением на лице. — Но ее поступкам нет оправдания так же, как и моим.       Если говорить о Богине Магии, то Исида всегда обладала той проницательностью и надменностью, привлекающей внимание к ней, как сопернице, стоящей равной даже Богине Ра, она все же не могла не иметь глубокого в своей душе одну из самых разрушительных для любой личности черт — безнравственную и беспощадную любовь. К сожалению, та любовь была недалеко от любви к Гору, которая на века грела каждую ее мысль о суровом отмщении.       Сет пристально разглядывал открывшееся лицо Гора, которое, что удивительно, каменело с каждой пережитой минутой. Все лица, испытывающие печаль или радость, так или иначе показывали это на своем лице. Гор же, в данный момент чувствуя глубокую тоску по чувствам матери и жалость к ней, только сильнее закрывался, и поэтому его лицо со временем перестало отражать что-либо. Это было странно и… невероятно.       Отчего-то в глазах Сета выразилось именно любопытство, после чего Гор вернул себе самообладание и черты его лица заметно смягчились.       Несмотря на то, что слова доселе были чуть менее жестокими, чем те, которые Сет говорил в прошлом, чтобы как можно сильнее ударить по толстому слою благодетельности, в который Гор завернулся, будто в кокон, он все же нахмурил брови и сказал ему со всей серьезностью:       — Отнесись к ней с особым вниманием, Гор. Во дворце под твоей опекой она не способна учинить что-либо, но, стоит тебе потерять ее из виду, кто знает, что еще подскажет ей ее преданность.       Полюбившие самой искренней и самой глубокой любовью женщины, в особенности мстительные женщины, способны ради своей любви на все, не исключая двойного предательства. Исида с самого начала действовала по своим правилам. Сет не сомневался в том, когда разыскивал ее, и в будущем ее вряд ли остановит даже сам факт того, что она проиграла. Она была разгромлена, ее любовь почти задушили, она находилась на грани вымирания, но даже то, что она узнала, не дало ей повода убить в себе мысли об убийстве заклятого врага, в котором теперь все видят нечто другое, нежели злобу. Они поменялись местами, но она этого так не оставит.       Единственным для нее утешением являлось то, что Сет, возможно, сгинул на долгие века, а Гор за это время успеет поразмыслить над своей привязанностью, которая, как она считала, имеет положенный конец, если обрезать нить.       Гора едва ли могла посетить такая мысль, что Исида может за его спиной провернуть новое воскрешение Осириса, но теперь, после того, как на это явственно намекнули, в его груди вдруг что-то заледенело.       — Считаешь, все может повториться?.. — спросил он приглушенно.       — Повториться — нет, своих ошибок она не совершает дважды. Повторяться Исида не любит, уж точно не в словах. Но дай ей только шанс — она воспользуется им, снова затянет петлю у меня на шее и постарается сделать все, что в этот раз она затянулась как можно крепче. И Маат не остановит ее своими весами правосудия, ее уже ничто не остановит, кроме смерти.       — Боги не умирают… — как в трансе прошептал Гор.       — В этом-то все и дело, — прошипел Сет. — Ты сумеешь только запереть ее как можно глубже под землю и как можно дальше от Египта, заставить ее гнить в своей возвышенной Любви, и нам останется только уповать на время, потому что только оно отделяет ее от расплаты!       — Пожалуйста, — сказал он и дернулся от звука собственного голоса. — Скажи, что ты не намерен расправляться со всем этим в одиночку!       Сет посмотрел на него таким взглядом, что Гору не оставалось ничего, кроме как схватить его за плечи, будто он уйдет прямо сейчас в Царство Мертвых и вступит в бой с Осирисом. Этот взгляд мог означать все что угодно, но в рамках от «возможно, я только намереваюсь» до «я пришел сюда не ради того, чтобы раскрывать тебе свои планы, но, если повезет, я вернусь с этой встречи живым».       Сет и раньше бился с Осирисом один на один, но при этом ни разу не побеждал. А Осирис хоть и правил миром мертвых, но все же до своего свержения был сильнейшим из Богов, достойных трона Египта.       Глаза Сета почти неуловимо расширились, вначале выразив всю гамму его удивления, а затем вернувшись к прежнему оттенку хладнокровия. Первое, что ему хотелось сделать, это сбросить руки, в которых совсем недавно находил себя в безопасности, а теперь ощущал в них только подавляющую в себе злобу. Не этого Сет хотел, не этого он добивался, придя сюда; все его планы рушились, словно карточный домик, стоило только этому мальчишке, едва ставшим Богом, вселить в него давно забытую теплоту любовного влечения.       Это ему не понравилось… Так не понравилось, что в груди что-то ощутимо прижгло.       Сету пришло острое осознание того, что он стал терять прежнюю решимость, в которой десятилетиями убеждал себя, что все, подчиняющееся такой части души, как Любовь, неизменно отравлялось Болью, как медленно растущее в груди проклятие, остановить которое с каждым предательством становилось почти невозможно.       Один раз Сет познал горечь от жестокого предательства Любовью, и она до сих пор зависла на его языке, будто въелась в него, как ожог. А теперь она снова стоит у него на пороге, не стучась, не издавая лишних звуков. Ее не было видно и не было слышно, но Сет знал, что Она стоит за дверью и ждет, покорно ждет, когда эту дверь откроют. Она была слишком гордой, чтобы открывать ее самой. Она ждала, когда Сет сделает это сам. Но он слишком хорошо знает, что за этим последует, чтобы открыть ее.       Он не откроет ее никогда. Пусть лучше вся душа сгорит в огне, чем он еще когда-нибудь позволит себя ранить!       — Дядя…       Ощутив свою ошибку каждым участком тела, Гор неосознанно прозвал Сета так, как привык называть до этого дня. Сет с силой ударил Гора по рукам, отчего внутри задребезжали лучевые кости, смял его шею в крепком локтевом захвате, лишив дыхания на один миг, и с такой быстротой опрокинул спиной на пол, что скорость, достигнувшая во время короткого полета, могла бы сломать Гору обе лопатки и шейный позвонок, если бы Сет слегка прибавил к тому удару собственной силы. Ранее Сет ломал Гору кости без какой-либо жалости, наносил раны, смертельные для человека, но не для Бога, и бил так, что на теле Гора никогда не оставалось живого места, потому за секунду своего падения Гор разом вспомнил все, что с ним когда-то сотворили обладающие невероятной силой руки Бога Пустыни.       Сет навалился сверху, придавив твердым коленом в грудь, а его правая рука схватила Гора за волосы и сдавила с такой силой, что череп взорвался болью.       — Никогда не пытайся препятствовать мне! — сказал он Гору прямо в лицо, не сдерживая рвущихся наружу красок обожженной злобы. — Ты — юнец, всего-то сидящий на золотом стуле Египта! Будь ты хоть Императором всего мира, не смей указывать мне что делать!       — Стал бы я просить тебя, если бы мне нужно было только приказать? — просипел Гор, изо всех сил сдерживаясь, чтобы не сбить Бога Пустыни с ног порывом штормового ветра. — Не будь он столь силен даже после изгнания, я бы не стал тебе противоречить ни единым словом. Он как никто заслужил смерть от твоей руки, но все, что я сейчас могу, — это всеми способами противостоять тебе в осуществлении этой мести. — прямыми словами, исходящими из самого сердца, Гор заставил гнев Бога Пустыни поубавиться. — Ради тебя. Только ради тебя. Я знаю, ты не примешь мою просьбу, но также я знаю, что ты никому прежде в ней не отказывал. Поэтому я прошу, — Гор задержал дыхание, чтобы ненужные слова не вырвались вперед необходимых, — не делай этого в одиночку, как всегда привык.       Слово Царя Египта отнесло Бога Осириса в самые бескрайние и далекие окраины Дуата, туда, откуда бы даже он со своими силами выбраться бы не смог, но, даже если и означало полную и бесповоротную капитуляцию, нельзя было полагаться на простую уверенность. Все, что могло произойти, в конечном счете произошло так, что Осирис никогда не покинет царство мертвых, но кто знает, сколько жажды отомстить и присвоить кроется в его сердце, отчего даже заточение может оказаться лишь плотиной, которую необходимо уничтожить.       Больше всего из того, что не давало покоя Богу Неба и Солнца, было исключительно то, что за время, за которое отсутствовал Бог Пустыни, последний мог отправиться в Дуат и совершить нечто непоправимое из черной злобы, кровавой мести и глубокой обиды (а она, несомненно, была заслуженной и давала ему полное право на всякую жестокую кару против его злейшего врага).       Глаза Сета сузились. Какое-то время комната погрузилась в тишину, после чего Сет едва заметно покачал головой, а Гор невольно застыл взглядом на тонком золоте, скрытом за варевом красных волос. Эти свесившиеся на белоснежные щеки серьги долгое время привлекали взгляд к изящному сочетанию их с лицом Бога Пустыни. Ему, как никому другому шли все эти украшения, дополняли его красоту, и тем выгодно очаровывали черты в особенности этого привлекательного мужчины.       И тут Гор почувствовал, как тяжесть отступает от его груди, и (возможно ему показалось) рука с волос ушла позже, прежде слегка пригладив волосы.       Сет вновь казался глубоко задумчивым, с его лица сошли краски гнева. Он снова вернулся к балкону, упорно отводя взгляд от Бога Неба, после чего его негромкий, но отличительно приятный голос раздался совершенно спокойно:       — Не пытайся убедиться, что Исида не задумывает козни. Просто, когда это начнется, сделай так, чтобы ее план рухнул едва начавшись. Это подкосит ее, и она усмирится. Сехмет больше не возьмется за помощь ей, — затем добавил, чуть более мрачно: — хотя это не остановит ее от будущих интриг.       — Этим ты занимался три дня?       Сет ответил не сразу.       — Не совсем…       Гору хоть и было любопытно, чем дядя был занят весь тот срок, что Бог Неба терзался в сомнениях и ложных страхах, но предпочел об этом более не расспрашивать, сочтя, что Сет и так сказал больше, чем говорит обычно. Бог Пустыни пристально посмотрел на Гора, отмечая в нем все больше странностей.       — Ну, а ты? — спросил он.       Гор промолчал.       — Что такого случилось в твоей жизни, что ты стал так несчастен? — ехидно произнес Сет. — Неужто трон оказался не по размеру?       Показательная насмешка быстро смылась потоком убийственной тишины.       Бог Пустыни славился острым умом и чуткой памятью, но сейчас, хоть он и видел Гора насквозь, отчего-то не спешил подтверждать ту истину, из-за которой Гор не находил себе места, мучился угрызениями совести и глубоким внутренним чувством опасности, что что-то может пойти не так.       На подозрения о его состоянии здоровья Гор предпочел промолчать, а Сет вновь заскучал, увидев, что племянник стал по-прежнему бесстрастен в лице, будто бы он предпочел оставить эту тему в том же месте, где и Бог Возрождения.       — Тебе не следует искать развлечений в обществе смертных.       Гор криво усмехнулся.       — Если Богу Пустыни не требуется задавать вопросы, чтобы в чем-то убедиться, тогда к чему он затевает этот бессмысленный разговор?       — По-твоему, у меня всюду глаза и уши?       — А это не так?       — Не так, — не задумываясь, ответил Сет. — Исида скрывалась от меня сто лет, а ты, выйдя всего-то несколько раз, умудрился попасться на глаза всем, кто тебя даже не искал. Она не учила тебя прятать лицо, когда это необходимо?       — Но, — немедленно продолжил Гор, слегка понизив голос, — именно потому, что было необходимо, я его и не прятал.       Чистейшей правдой было и то, что Гор впервые за всю жизнь отправлялся в людское поселение, не скрывая облика, но больше его волновало выражение лица, с которым Сет раздумывал над чем-то наверняка особенным.       А Сета, удрученного где-то в глубине души тем, что он не сумел разгадать загадку по имени «Гор» в том городе, впервые так озаботило то, что он спускался к смертным людям чаще одного раза в тысячелетие. Сет задавался вопросом, отчего Гор вдруг заимел привычку посещать людские улицы, бродить по ним целыми днями, затем подниматься, чтобы уладить все дела, и снова спускаться. Гора отличало от остальных Богов, разумеется, очень многое, но Сет и не помышлял о том, что став Царем Египта, Гору вразуми́т спускаться к смертным, не говоря об этом ни слова и строить что-то, о чем никто и не станет подозревать. Сет, хоть и был когда-то таким же, как он, но подавно не стремился спускаться ниже низины пантеона Богов.       Просто не было необходимости.       Люди молились ему, боялись его, но только потому, что Сет насылал на Египет проклятия, ураганы, песчаные бури, засуху. Сет превращал людей в свои марионетки, пользуясь их слабостью ко всему, что они не могли предотвратить. И тогда люди отдавали Сету все, что он требовал и из-за чего срывал на них свой гнев.       Гор же спускался к ним лишь для того, чтобы понаблюдать, что-то разузнать или просто бродить до того, как хождение без толку потеряет смысл. Сет замечал, что он всегда направлялся только туда, где было огромное столпотворение этих смертных. На базары, на праздники, на главные улицы, к каменоломням. И не произносил ни слова, лишь изредка что-то спрашивал и молча уходил в иную сторону, при этом люди постоянно внимательно вглядывались в его лицо, будто уже в глубине души знали, что он не человек, а после и вовсе забывали, что видели этого мужчину, тогда как мужчину с такой выразительной внешностью забыть было очень трудно.       — И что тебя в них так увлекло? — спросил Сет, не скупясь на презрение в голосе.       Гор против воли бросил взгляд за горизонт. Сет заметил это, но не поддался.       — Я достаточно долго жил среди них, чтобы понять, насколько они от нас отличаются, — ответил он, едва не шепча все эти слова. — Боги считают людей муравьями, которых можно раздавить, если их станет слишком много, или потопить, если они наскучат. Никто даже и не пытался понять, в чем может быть наслаждение от общения с ними.       — Наслаждение? — резко отозвался Сет. — Наслаждение, дорогой племянник, для Богов — бесконечное лакомство. Мы можем все, мы добудем себе все, что захотим. Но от людей нам не нужно ничего, только их повиновение и преклонение.       Еще каких-то несколько лет назад Гор бы и не пытался опровергнуть эти слова, тем более, что сказаны они были Богом, в лице которого видели лишь злобу. Прошло много событий, повязанных, в основном, на лжи, и теперь Гор слушал с особой осторожностью. Гор был праведнее их всех, а их устами часто говорила выгода. Устами Сета сейчас, как казалось Богу Неба, говорила старая обида.       — И ты мало чем отличаешься от этих Богов… не так ли? — произнес Гор разочарованно.       В остром изгибе глаз сверкнул знакомый огонечек гнева.       — Ты сам прекрасно знаешь, в чем мое с ними отличие, — прошипел сквозь зубы Сет.       Сквозь это шипение Гор различил едва ощутимые нотки былой обиды, скрыть которые от него теперь было почти невозможно. Все же раны, нанесенные по сердцу, было не так просто излечить, как те, чтобы были нанесены по его телу. Последние испарились так давно, что о них забыть было легче всего; первые же остались с ним навсегда, и Гор больше всего не хотел напоминать о них Сету.       Ситуация неминуемо приближалась к точке невозврата, скатываясь по наклонной, что являлось совсем не тем, что было нужно для них обоих. Гор сдержал нестерпимое желание взять чужую ладонь в свою, чтобы успокоить, усмирить, чтобы эти ожоги хоть немного перестали болеть.       — Я лишь хочу показать тебе, что люди могут быть для нас не только рабами. — мягким тоном, тоном любящего человека произнес Гор, стараясь одновременно утешить и попасть в точку соприкосновения.       — Я не просил тебя что-либо мне доказывать, — сказал он с такой яростью, что в комнате задребезжали вазы. — Ты так и не ответил, почему же ты все-таки спускался туда? Ты хоть знаешь, чем тебе это грозит?       Гор ответил совершенно ровно:       — Боги любят называть это «болезнью». Болезнью, для которой нет лечения, нет шанса на выздоровление.       «Болезнью», что Боги любят величать такую простую штуку, как старость; Гор не любил это так называть. Это скорее было нисхождение или падение, которое забирает у Бога всю его силу, его мощь и его бессмертие. Бога нельзя убить, нельзя уничтожить окончательно — рано или поздно он возродиться, в природе или в воздухе, или в камне, но это случится так же неизменно, как восход солнца по окончанию дня.       Если же Бог олицетворяет себя с людьми, если держится в их обществе так долго, что божественный дом кажется ему уже вовсе не домом, если каждый его день проходит в разговорах со смертными, в наблюдении за их временными тяготами, его сила, сила, возвышающая над остальными, стремительно испаряется из его жил.       Да, Гор имел об этом весьма чёткое представление, потому и всячески отводил взгляд от их лиц, не смел говорить с ними долго и искать развлечений в их компаниях.       — Мать сказала тебе, — Гор медленно кивнул, внимательно следя за тем, как меняется лицо Сета. — Так почему же ты не послушал ее?       — Потому что она не всегда говорит мне правду.       — В этот раз она не лгала.       — Я знаю.       Сет показал оскал.       — Ты издеваешься надо мной?       — Ты хотел узнать, почему я ходил по улицам, ни в чем не скрываясь и даже не прячась? Что я спрашивал? Что я делал? Почему?       Сет хотел это знать.       — Люди были мне ближе, чем кто-либо из вас, людям я доверял, я имел с ними дело, и я прекрасно знаю, что необходимо делать, чтобы спрятаться среди них. Мама учила меня этому с самого детства, чтобы скрываться от твоего ножа. Мне ни к чему скрываться сейчас, ведь я — Царь Египта, а ты — тот, с кем я не хотел воевать при всех обстоятельствах. Боги забыли о тебе — старались забыть — стоило тебе покинуть Эннеаду. Ты исчез, не оставив ни своего следа, ни даже тонкого волоса — повестки о том, что ты еще вернешься.       Сет склонил подбородок к плечу, глядя на Бога Неба исподлобья.       — Искать тебя никто не намеревался. Все просто хотели забыть тебя и то, что с тобой произошло. И я не мог их понять. Разве возможно забыть то, как с тобой обошелся Осирис? Возможно ли выбросить из памяти все твои злодеяния, свершенные на грани унижения и страха? Как можно просто забыть, что ты сделал для своего сына?       Я знал, что ты не покажешься рядом с Богами какое-то время, очень долго, возможно тысячелетия. Усмиришь их, заставишь погрузить воспоминания о себе во тьму, а затем явишься, чтобы снова о них напомнить, чтобы унизить их так, как только ты способен. Но я не готов был столько ждать.       Обреченный полувздох Сета прервал его рассказ, а сам он не стремился смотреть на Гора, воротив глаза.       — И ты направился в Египет.       — Да, — ответил Гор.       — Чтобы разыскать меня?        — Да. И попытаться уговорить тебя вернуться домой.       Сет скривился, будто одно упоминание «дома» вызывало в его пищеварении отеки.       — Я подходил к каждому купцу, рабу или крестьянину и говорил одно: «Я ищу мужчину. У него молочно-белая кожа, блестящие как два драгоценных алмаза глаза; длинные волосы, цвета свежей крови. Он очень молод и красив. Не видели ли вы его на своем пути?». И каждый раз, стоило мне спросить об этом какого-либо из смертных, вся сущность их ответа состояла лишь в одном коротком слове, которое безумно огорчало.       Казалось, по лицу Сета не было видно, что он удивлен. Но что-то, безусловно, было в его глазах, что заставило Гора смягчиться.       — Мама пыталась остановить меня. Сотню раз. Еще бы она не прикладывала все усилия, чтобы ты остался там, где ты есть, только бы не маячить у Богов перед глазами.       — Ты не знал… — выдохнул Сет, будто секунду назад ему дали коленом под дых. — Не мог знать.       — Я не знал. Просто искал.       — Значит, больше ты туда не сунешься.       Гор сомневался, что так и будет, но, тем не менее, не повел и бровью. Мимика Бога Неба вообще считалась практически невыразительной, что в маске, что без нее.       — Хоть я и спускался туда с одним лишь намерением — разыскать тебя, — сказал он, — я все же долгое время жил среди них и раньше. Я знаю многие их привычки, их жизнь, культуру, и был доволен тем, что знаю о них больше, чем все Боги вместе взятые. Я не откажусь от этого.       Тон Сета внезапно стал обреченным:       — Почему же?       Гор убедился, что во взгляде напротив не таилось никакой опасности, поэтому он едва не произнес первое, что пришло ему в голову, как все, что стояло у него перед глазами, покачнулось и исчезло, оставшись легкими расплывчатыми воспоминаниями на подкорке сознания.       Просьба, которую Гор усилием воли хотел озвучить, Сет минуту назад успел уловить в его глазах, долгое время так и просящих поцелуя. По правде говоря, уже которую минуту, стоя так близко, хотелось не просто передавать друг другу слова, значащие ровно столько, чтобы добавлять потерянные кусочки паззла в общую картину, но еще и передавать то, для чего в словах не было необходимости.       Сжав пальцами крепкую шею, Сет мягко направлял слегка неуверенного и абсолютно неопытного Гора, и приник ближе, чтобы они могли соприкасаться грудью друг к другу. Гор опустил ладони на стройные бока и приятно сдавил ладонями, и от этого движения Сет почему-то почувствовал такое умиротворяющее единение с мужчиной, что просто не мог и помыслить, чтобы сопротивляться ему.       Хоть Гор и был сыном Осириса, Сету казалось, что в этих руках даже он мог бы быть защищен, по крайней мере на то время, пока они вот так его обнимают. Неловко, рассеянно и все еще недостаточно, но именно так, как нужно, так, чтобы от мыслей остался лишь рой долгожданного блаженства и никакой боли, никаких сомнений.       Минутой позже Гор настолько проникся чувственностью, что взял Сета по крепче в ладони и ответил на поцелуй так, что зажмурил глаза от удовольствия. Гор не переходил той грани, после которой вскоре ему непременно понадобилось нечто больше поцелуев, просто целовал так, чтобы сквозь их губы через раз проникали маленькие глотки кислорода, чтобы они соединялись совсем мягко, но ощутимо; чтобы их дыхание смешивалось, а сердцебиение входило в один ритм. Между ними царила тягучая нежность, замедлившаяся вместе с миром вокруг; четыре повлажневших красных лепестка едва разъединялись, потому что не хотелось заглотить полностью, хотелось просто любить до вскипания крови и томно тереться, чтобы чувствовать сплавы кожи.       Это было так, словно Сет был ядовитой змеей, которой надавили на железу и заставили выплеснуть весь яд с кончиков длинных зубов. По всем ощущениям ему казалось, будто из глубины его души исходит этот яд, но не врывается ни в чью плоть, просто испаряется в воздухе, избавляет ядовитую змею от ее главного смертельного оружия, и все это из-за того, что Гор вкладывал в этот поцелуй столько самого себя, что заставлял верить без каких-либо доказательств.       Сет чувствовал под руками холодную золотую цепь, почти идентичную той, что падала на его собственную грудь. Лико солнца, широко улыбаясь, покрывало широкую рельефную грудь Гора, невероятно притягательно осветляя его образ. Оно слегка отрезвило его разум, лёгким мановением упорядочила сумасшествие в голове, и Сет, в последний раз обведя ладонями смуглые плечи, нехотя отпрянул от чужих горячих губ.       Все тело изнемогало от наслаждения, место которому едва ли хватало в набитой горечью и страданиями душе. Сет прикрыл глаза и прикусил нижнюю губу, спровоцировав этим Гора на горячий поцелуй в висок, после чего Бог Неба шепнул ему в ухо:       — Я не отказываюсь от того, что мне дорого.       Рвано выдохнув, Сет на миг потерялся в ощущениях, нахлынувших все и сразу, и кончиком языка сводя с пылающих губ остатки поцелуя. Перед этим вечером Гор будто бы наелся винограда, отчего теперь Сет ощущал на языке едва ощутимый, но все же существующий сладковатый привкус. Или все это казалось ему, являлось только фантастической иллюзией. Иллюзией, которую Сет сам себе создал, будто бы к поцелую с Богом Неба может притягиваться осязаемый приятный вкус или запах.       Белый виноград был одним из любимых блюд Бога Пустыни, невзирая на то, что ему и не требовалась пища. И все же он употреблял ее, считаясь со своими ощущениями; поддавался людским удовольствиям вкушать невероятно вкусные плоды природы, поэтому сейчас это казалось почти небесным блаженством.       Они уставились друг на друга взглядами, полными странной недосказанности и одновременно знакомого физического влечения, которому раньше просто не уделяли должного внимания. Лучше бы они этого не делали… Внутри Сета все кричало и, хуже того, побуждало; побуждало к чужому, низменному на его взгляд действию, на которое ему не хватило бы сил, а страданий в ту минуту он набрался бы больше, чем за все совершенные злодеяния вопреки самому себе. Хотелось оттолкнуть Гора, сдавить ладонями его шею, чтобы задыхался под его натиском, чтобы понял, осознал!.. осознал…       Что может осознать этот глупый ребенок? Только то, что его жизнь не представляется счастливой без его глупых представлений о мире…       Не одному Сету в эту минуту противоречили чувства. Нерешительностью и стремлением сделать что-то весьма значимое, но не понятно что, — от Гора разило этим за версту. Всегда, прежде чем делать, Богу Неба было необходимо трижды подумать, но теперь, какую бы мысль не приходилось смаковать, все это пожирало небеспочвенным страхом. Страхом, что, соверши он хоть одно неверное движение, и Сет уйдет, и придется повторять все сначала, только в десять раз тяжелее и дольше.       Проницательный глаз Бога Пустыни все это уловил и не только в застывшем взгляде. Его тело — каменное напряжение и возросшая неконтролируемая сила — говорило о том, что глубоко внутри него сейчас ведётся борьба не на жизнь, а на смерть. Сразу захотелось приласкать нелепыми касаниями, утешить мягкими словами, как когда-то, когда приходилось успокаивать плачущее дитя, шепча ему на ухо о том, что смерть забирает лишь самых лучших, и вскоре она вернет их обратно, чтобы ты мог насладиться жизнью заново в любящих маленьких ручонках.       Гор почувствовал трепетное касание рук к своим плечам. Две белые, теплые ладони кротким спокойным жестом огладили напряжённые плечи, скользнули вдоль крепкой шеи. Эти руки придали гибкому металлу изящный изгиб, нагрели его, едва не расплавив. Под жилами заскрежетали нервы, придав движениям накаленности, поэтому ответный жест вышел столь резким и порывистым, что лучше бы Гору вообще не шевелиться, чтобы не испортить этот миг внезапного единения.       Испортить все это было не самым трудным делом…       — Я сожалею, что поступил так с тобой.       Сложно было представить, в чем еще Гор мог «сожалеть» с таким отчаянным выражением лица.       Глаза Сета стали больше, заведомо внушая страх. Вспыхнувшая под ложечкой сосущая боль едва не заставила его одернуть руки.       Воспоминания были так свежи, они примешивались к предыдущим, соединив одно и то же чувство в один большой стоящий между ребер ком, который колотит кости изнутри.       Сейчас Гор не успокаивал ни пропитанным жалостью взглядом, ни полным ртом извинений, лишь подстегивал совершить давно задуманную месть, чтобы и он понял, каково это, когда от безысходности разрываются последние остатки веры, а от страха рвешь на себе кожу. Омерзение закрадывалась в душу, будто бесполезное домашнее насекомое: ему хотелось только тепла и уюта в искалеченной сырости, а на деле получаешь вечную мерзлоту и пустоту на месте такой сочной, такой девственно чистой души.       Чувствительная к определенному моменту времени часть Гора отчётливо себе представляла, насколько опрометчиво она поступила. Гору пришлось перехватить руки в любовные тиски, чтобы ненароком они не исчезли или не направили на него удар. Хотя этот удар он бы не пропустил — заслуженно, как и необходимо.       Вскинув глаза, так и пылающие вселенской праведностью, Гор выпалил, впервые слегка повысив и без того тяжёлый голос:       — Если бы я мог, я бы все исправил в тот же самый день.       Сет окинул Гора долгим проницательным взглядом, в котором чувствовалась очень острая игла недоверия. Не то, чтобы Бог Неба мог с такой легкостью исходи́ться ложью, притом весьма хрупкой и неправдоподобной, тем более к тому, что помнить вообще не должен, но Сет с далеких времен был так наблюдателен, что не мог не подставить всякие заведомо искренние слова под сомнения. Рана шипела, будто в ней бурлили опостылевшие сгустки крови, и первым желанием было заехать по сочувствующей роже, да так, чтобы она перестала быть такой чарующей на ско́рые две-три минуты. А потом дать ещё раз, и ещё, до тех пор, пока лицо не превратиться в кровавое месиво, чтобы, целовав эти губы, чувствовался отталкивающий жестяной привкус, а Гору было также больно, как и ему в тот день. Нет… ему было в сотню раз больнее, ни единый удар не смог бы сего исправить.       Злоба, в особенности та, что сковывает сердце густой отравленной ненавистью, отчасти оборачивается пустотами внутри самой души, которые ни одно счастливое напоминание заполнить уже не сумеет. Сету доводилось чувствовать подобное не раз… Ему впору было задаваться вопросом: осталось ли ещё внутри него что-то, кроме черных дыр, заполненных пустотой?       Злоба высасывала из него последние крохи души, а сейчас, завидев новые, заполненные привязанностью особенных людей, намеревалась сожрать и их без остатка.       Сет не был бы Сетом, если бы позволил этому повториться. Для этого стоило лишь всмотреться в глубину зелёных глаз и забыть те мысли, которые разъедают его изнутри.       Египет славился самоцветом сияющих людских глаз, что, будто в калейдоскопе разных цветов, отразилось в одной паре глаз Бога Неба и Солнца. Глаза цвета речного ила, чуть ярче его обычного болотного оттенка, не столь манящие необыкновенной цветовой гаммой, сколь танцующими в них огнями самой светлой и праведной души, чистой, бесхитростной, почти как сама непорочность. В них впору было сгинуть по своей воле, чтобы только ощутить хотя бы кусочек неоскверненной искренности, почувствовать теплоту неугасающей доброты, поддаться желанию исполнить все, ради своего собственного непостигнутого счастья, и утратить остатки разума, как моль, летящая на свет.       Вместе со вздохом Сет выбил из себя большую часть того, что намеревался совершить не подумав.       — И как ты намереваешься это сделать? — ядовито усмехнулся Сет. — По-твоему, достаточно будет проникнуть в прошлое, уничтожить зеркало и предоставить мне свободу действий, которые, к слову говоря, едва ли доставили бы тебе хотя бы каплю удовольствия? Тебе вряд ли приходит на ум то, что я мог бы сделать с тобой, сколько бы боли причинил за одну такую ночь. Ты бы не пожалел остатков сил, чтобы прибить меня, хоть это и не возымело бы никакого эффекта, и тогда ты бы остался искалеченным, испорченным, жалким… Такого тебе бы хотелось, будь у тебя возможность все изменить?       «Ты уже не в силах что-либо изменить, а все пытаешься!»       Внутренний голос, тот, что всегда принимал бремя человеческих страданий, кричал, умолял остановиться, замолчать во чтобы то ни стало, хоть рот самому себе заткнуть! А другой требовал отрицать, ранить, прямо по сердцу, чтобы раз и навсегда. Сет не послушал ни единого их довода, но барьеры, устанавливаемые с таким трудом, даже не рушились, тлели на глазах, будто были на самом деле игрой разума, которую Сет сам себе построил. Иллюзию защиты, за которой якобы находился в безопасности, но на деле она не стоила ничего, даже крохи красивой реальности.       Сет непробиваемым усилием воли заставил себя подавить вспышки изнуряющего гнева, которые не остались не только незамеченными, но и не высказанными вслух.       — Однажды прошлое на тебя наваливается, хочешь ты этого или нет, — безжалостно сказал он, и голос его рушился хрипотцой. — Тебе достаточно всего на одну секунду ему уступить, и оно тебя сломает. Тогда ты понимаешь, что ничего уже не в силах изменить; ты уже сыграл свою роль, ты уже проиграл. Тебе некуда идти, некуда возвращаться, и именно тогда ты почувствуешь бессилие от того, что у тебя уже нет права изменить ход событий.       Эти слова вырывались из него против воли, но также, как нельзя было вернуться в прошлое, Сет не мог остановить себя, прочитывая строки собственного сердца.       На протяжении столетия Сет чувствовал отчаяние, схожее с тем, когда упустил данную тебе минуту на то, чтобы все исправить. Одному ему известно, насколько тяжело вместо света впереди видеть один лишь непроглядный мрак, конца которому не было по сей день. Тогда-то он и понял, что в этой жизни может являться самым страшным.       — Будущее до сих принадлежит тебе, Гор, — добавил он, смягчившись. — Не смей рассуждать о нем так, будто оно ничего не стоит. Оно будет таким, каким ты его изберёшь.       Слова эти звучали для Гора разумно. Намного разумнее, чем его давние слова обо всем, что касалось Исиды, самого Гора и Осириса, и Гор уставился в воображаемую точку впереди себя, чтобы это осмыслить.       Вместо того, чтобы ждать ответа, Сет плавной походкой отклонился от окна, после чего его фигура стала заметно темнее. Богу Неба захотелось зажечь тысячу свечей в этой комнате, чтобы она озаряла тело прекрасного Бога со всех сторон, но в комнате была отчего-то лишь одна свеча, и ту Гор затушил, не желая чувствовать согревающее тепло света.       Тем не менее, стоя спиной к рассекающей тьму луне, Гор отчётливо увидел длинный изгиб чужих темных губ и блеск озорных глаз, не скрывающих ни одно из достоинств божественной души.       Привлекаемый этим зубоскалящим лицом, Гор сделал несколько шагов от света и окунулся в ту же тьму, что и Сет. По правде говоря, эта идиома была более, чем подходящей Богу Неба и Солнца, ведь он и вправду был готов ступить за Сетом в самую тоскливую чащу самой глубокой пещеры лишь только для того, чтобы найти там одного сознательно заплутавшего путника и вывести к свету. Пусть даже это и обошлось бы ему в сотню раз дороже.       Теперь они оба были погружены в ночной мрак, но ни один из них не ощущал чего-то, таившего опасность. Скорее наоборот: впервые за столько лет в одной комнате от невыразимых чувств трепетало два жаждущих друг друга сердца.       — Надеюсь, мы покончили с этой неприятной частью? Пора действовать, Гор.       Слегка помедлив, Гор отозвать чуть охрипшим голосом:       — Действовать…?       Сет улыбнулся шире самой обольстительной из своих улыбок.       — Итак, дорогой племянник, — пленительным движением он снял с шеи золотое ожерелье и небрежно отбросил. — Где ты намерен взять своего дядю?       Из-за того, что это ожерелье, выполненное в форме солнца, было сделано из настоящего золота и имело чудовищный вес, который простой человек выдержать был не в силах столь долго, оно ударилось об пол и издало громкий и невыносимый звон, от которого наверняка содрогнулись все стены.       Сколь не была душа Бога Неба чиста и непорочна, все его целомудрие разбилось на тысячу мелких осколков, стоило только… предоставить ему один маленький шанс на вседозволенность.       Бог Пустыни представлялся одним из красивейших Богов и самым властным из них, поэтому, передавая этот небольшой огонек власти, Сет заранее подготовился к тому, что, возможно, Гор не станет растрачивать эту возможность понапрасну.       Порывистый ветер с дальних сводов уснувшей пустыни взметнул прозрачные занавески, словно огромный надутый шар, на несколько секунд открыв миру тех, кто позабыл обо всем сущем.       Гор оказался стремительнее, чем был гепард. Он оказался быстрее, подгоняемый смеющимся ветром, и вот уже с особой чуткостью, но так, как давно мечтал, сминал мягкие, покрытые мелкими трещинками от долгих терзаний, темно-алые губы красного Бога.       И, как бы необыкновенно это не звучало, Сет был полностью спокоен, потому что впервые за всю его жизнь чужие руки не держали так, чтобы подчинить, губы не целовали так, чтобы завладеть всей его сущностью, и глаза не смотрели так, чтобы внушить ненависть.       Эти руки были нежными, придерживали под локти и будто боялись совершить лишний рывок, и Сет сам взял чужие ладони в свои и сложил их себе на пояс, но не столько для того, чтобы ощутить длинные пальцы на своей коже, сколько для того, чтобы Гор не мешал ему делать то, что необходимо.       Гор пока не обладал той скоростью и навыками, которыми уже давно стал сноровист Сет, потому-то и застыл, показавшись неуклюжим и робким, не смотря на свой внушительный облик. Он не закрывал глаза, будто боялся, что Сет вот-вот исчезнет, медленно ласкал губами, и Сету это не мешало в его действиях. Гор наблюдал за тем, как Сет снял с его левой руки браслет и откинул его в ту же сторону, что и свои.       Сет протянул руки, обвив ими напряженную шею Гора, глубоко столкнулся с ним языком и длинными пальцами скользнул вдоль всей длины шеи, а затем ловко отстегнул застежку золотого ожерелья.       Столь ненужная в данную минуту вещь оказалась в руках Бога Пустыни. Он бегло осмотрел каждую мимолетную впадинку на золотых пластинках, каждое грязно-синее вкрапление, символизирующее Бога Неба, после чего столь же легкомысленно отправил украшение в противоположный угол комнаты. Оно рухнуло с оглушительным звоном, что, казалось, рассыпается на глазах, но что-то подобное разбить не так-то просто.       Гору почему-то даже не пришла в голову подобная мысль. Всю его душу занимал Бог перед ним, столь желанный и дикий, что от него невозможно было отвести глаз.       Тогда Гор, поддавшись моменту, отнюдь не робко прижал Сета к себе. Соединились только низы их животов; Сет, все же удивившись внезапному толчку, привычно для себя отпрянул грудью назад, и потому слегка выгнулся в спине.       Сет в первый миг изумился: руки Гора сжимали его бока и притянули настолько властно, что на какую-то долю секунды в лицо ударили неприятные ощущения.       Остановиться сейчас означало безоговорочную капитуляцию, чего никто из них не хотел, и пусть на голову Гора после всего произошедшего свалиться булыжник, но он бы все отдал, чтобы испытать что-то подобное раньше, хотя бы в тот день, когда впервые взял это соблазнительное тело.       Вспомнив об этом, Гор испытал новый прилив все той же жгучей вины (одновременно с возбудительным наваждением), которая появлялась неизменно как раз тогда, когда мысль заходила о том дне и о тех вещах, что рассказала ему Сехмет. Все же сколь бы Сет не убеждал о потерянном прошлом, оно возвращалось к ним обоим тогда, когда это было меньше всего нужно, но ни один из них в этом никогда не признается. По крайней мере друг другу.       Сильная хватка, с которой Гор не прижимал, а скорее удерживал Сета, нисколько не останавливала их на пути к большой, воистину королевской постели с мягкой обивкой, множеством свеженабитых подушек, шелковым покрывалом, что, в целом, оставалось для Богов неизменно бессмысленным. Гор мог спать хоть на циновке, если вообще спал. Как уже говорилось, он предпочитал не спать, а воображать, поэтому и твердый пол навряд ли стал бы ему в этом препятствием.       Одна весьма пленительная мысль стремительно пронеслась в голове Бога Неба, и он тут же преисполнился желанием привести ее в жизнь.       Гор соединил их поцелуем, не давая ни двинуться, ни дышать, и оба они замерли на месте. Его раскаленные ладони подхватили ладони Сета, до недавнего времени ласкающие его плечи, и приложили к лицу с обеих сторон. Сет внимательно следил за каждым действием Бога Неба, при том что действия эти совершенно не вязались с тем, что он сам мог вообразить. Гор действовал противоречиво и слепо на чужой взгляд, и Сет действительно не знал, что последует за этим, оставалось только гадать.       Но и гадать Гор ему не дал, потому что все его движения были молниеносными и неразборчивыми.       Сразу после того, как ладони Сета оказались на чужих щеках, горящих от возбуждения, чего нельзя было заметить на цвете его кожи, Гор внезапно присел, после чего Сет стремительно оторвался от пола и взлетел.       Лицо Сета ошеломленно вытянулось, их поцелуй разорвался, но Сет не преминул сжать шею Гора в своих руках. Гор смотрел на него снизу-вверх с такой неискушенной улыбкой, что Сету хватило одного взгляда на него, чтобы понять, что он безумно всем доволен.       Возможно, если бы Сет неожиданно воплотился песком, то Гору и не пришлось бы прикладывать столько усилий, но ему самому доставляло удовольствие наблюдать за вздувшимися мышцами под корой смуглой кожи.       — Отсюда вид еще лучше, — произнес Гор, а его ладони на миг сжали спелые ягодицы, за которые он удерживал вес всего тела Бога Пустыни.       — Засранец, — прошипел Сет.       От сильного толчка, совершенного двумя сильными мужчинами, кровать прогнулась до самого пола и протестующе стукнулась об него. Любовники без всякого внимания проигнорировал жалобу бедной постели, привыкшей выдерживать на себе лишь одного безмолвного Бога, а не двух, неистовствующих в волю, да так, что после них вся перина превратиться в разодранные ткани. На этой кровати Гор размышлял о сотне вещей, вместо того, чтобы предаваться сну, а теперь, забыв о первом ее назначении, со всей страстью прижимал к ней стройного мужчину, погребя под собой, заставлял извиваться, чтобы выпутаться и оплести руками и ногами.       Богам не приходится дышать под водой, но все равно почему-то они трижды задыхались, и им трижды приходилось выныривать из глубокого поцелуя, чтобы заполнить лёгкие кислородом и примкнуть обратно друг к другу. За эти короткие, но незапоминающиеся промежутки, Гор успевал облобызать чужую шею, а Сет искусать оттесанное из камня плечо, маячившее перед глазами, в то время как его ладони без усилий оплели широкий корпус.       Длинные сильные ноги, привыкшие к тяжёлому труду, почти ежедневной каторге, сжали бедра Гора так, что он невольно почувствовал стоны своих костей. Сет не скупился на усилия, но все это казалось незыблемым на фоне того, что он сам пожелал делать: сам пожелал обвить Гора, сам пожелал раскрыться, сам и только сам терся о его бедра, не то приводя их в удобное положение, не то прижимая как можно ближе. Золотые обручи больно давили, но вскоре и они растворились в песке, будто лёгкий туман.       Сет неистово сорвал с предплечья Гора последний обвешанный мелкими изумрудами атрибут.       Если бы такая драгоценность могла плавится, она непременно бы стало жидкостью в руках Бога Пустыни.       Тем не менее, оба аксессуара были отброшены в сторону.       Вызванной ударом тяжелого золота о твердую поверхность стены и пола, комнату огласил устрашающий звон, который никак нельзя было не услышать снаружи.       Услышав его, Гор вырвался из объятий пламенного поцелуя, и взглянул на Сета с едва заметной укоризной.       Сет же остался недоволен тем, что их действие пришлось прервать.       — Что? — он пожал плечами, а вспухшие губы скривила нахальная ухмылка. — Боишься, что твоя мать прибежит проверить, все ли в порядке с ее птенцом?       — Боюсь, что придется прерваться и открывать дверь.       — Брось…       Белая ладонь очень бережно провела между ключицами и скользнула к шее. Эта ласка заставила Гора чуть отвлечься на приятные ощущения, все дальше уплывая от скользкой темы.       — Нам не придется прерываться, чтобы открыть ей дверь.       Сказав это, он с силой надавил на затылок Гора и заставил того упасть в прежний ритм поцелуев. Впрочем, не то, чтобы Гор был сильно против.       На задворках сознания его не могла не беспокоить мысль, что вполне в духе Бога Пустыни распахнуть дверь в тот момент, когда они занимаются непотребствами в самой прекрасной откровенной форме, которую только можно представить. И тогда кто знает, что может произойти, когда Исиду разорвет от гнева.       Эта мысль убралась столь спешно, что Гор не успел ею озаботиться.       К тому моменту все его существо занимали руки, блуждающие вниз по его телу. Тогда как губы усердно соединялись в развязном, ставшем влажном, поцелуе, руки Сета стремительно обласкали мышцы божественного тела и, оказавшись на округлых ягодицах, все ещё скрытых белой тканью схенти, с силой их сжали.       Сету хватило сил, чтобы безжалостно разорвать одежду в обе стороны, после чего ненужные тряпки были отброшены вместе с золотым поясом, некогда их удерживающим.       Белые ладони Сета упорхнули в самый низ и обхватили стоящую плоть, отчего по телу Гора пробежал табун мурашек, а сам он содрогнулся от сильных ощущений.       Он с силой прервал поцелуй и посмотрел на довольное и особенно хитрое лицо Бога Пустыни.       Раскрасневшиеся щеки, поблескивающие похотью глаза — в нем не было ни капли приличия и ни единой порядочной мысли.       Ладони на миг застыли, а затем, насладившись недоумением на лице Бога Неба, возобновили движение.       Сет с особым оттенком садизма слабо перекрутил обе ладони.       Главное орудие мужчины — член Бога Неба — представлялось толстым, в меру удлиненным, слегка выгнутым кверху, особенно сейчас, когда с каждым движением возбуждение продвигалось к грани и делало этот орган практически железным. С конца головки, едва ли не прижимающейся к животу, стекала тоненькая ниточка семенной жидкости и уже на тот момент капала на пресс Сета.       Если бы только Гор знал, насколько от всего этого Сет вожделел, пламенился, если бы тогда не смотрел на то, как эти руки держали его священный орган в тисках.       А это были определенно тиски, иначе не назовешь.       Сет будто нарочно удерживал Гора за самое сокровенное, чтобы тот не мог ни сбежать, ни даже двинуться, ведь на любое движение его член отзывался страшными судорогами болезненного наслаждения. Сет наслаждался видом разомлевшего, потерянного племянника, и не сдержал оскала, когда тот дернулся и громко охнул, втянув живот.       — Как ощущения? — участливо спросил Сет.       Язык не слушался Гора, мысли разбежались и не поддавались никаким уговорам, и, хуже того, вместо того, чтобы говорить, он ощущал потребность действовать.       Против его воли, внутри вскипела ярость, сравнимая с той, что он испытывал, когда узнавал все больше тайн, поражающих своей мерзостью и ложью. Все перевернулось, поменялось местами, низ и вверх, и вот уже Гор смотрел на покрытый трещинами потолок широко раскрытыми глазами, тогда как Сет, не ожидавший резкой смены позиции, упал на него сверху, прижимаясь всем телом и в частности к тому самому месту. Что оказалось непредусмотренным и весьма плачевным, так это то, что Сет все ещё удерживал чужой член в своих руках, и когда оба мужчины внезапно сделали переворот, Сет упал на Гора сверху пластом, а его пальцы против воли сжались.       Соответственно, в ощущения жара и возбуждения внезапно врезалась такая ослепляющая боль, что Гор на миг очутился не в этом месте и даже не в своем теле.       Сет вскинулся, его лицо представляло собой смесь недоумения и легкого непонимания, что, по существу, было довольно забавно, ведь не каждый день по случайности едва не отрываешь кому-то член в еще не начавшемся соитии.       Все-таки хватка у Бога Пустыни была неслабой. При любом другом обстоятельстве он бы с лёгкостью оторвал его голыми руками, а тут всего лишь простое сжатие сверх меры вызвало в теле такую ужасающую агонию.       Ладони освободили орган от удушающей хватки и одна из них от метнулась к искривленному лицу Бога Неба. Сет провел тылом ладони по чужой скуле, как бы утешая и снимая судороги с лица, и этим почти помог ему справиться с ними.       — Тупая птица… — сказал он. — Кто тебя надоумил так дёргаться?       Уголок губ Гора дернулся, все ещё усилием воли подавляя спазмы.       — Ты, — выдохнул он. — И ты все ещё одет.       — А ты уверен, что способен продолжить? — издевательски протянул Сет.       — Если только ты еще не выдохся, дядя.       Выражение лица Сета на этом слегка треснуло.       — Когда-нибудь я заставлю твой язык отсохнуть.       — А пока он мне еще понадобиться?       — Вот именно!       Боль ушла окончательно немногим позже, и вскоре Гор снова ощутил внизу, в сосредоточии мужской силы только тянущее возбуждение.       Сет склонился, вцепившись в Гора влажным поцелуем.       Порядком затуманившийся рассудок Гора отрезвили прохладные ладони. Сет взял ладони Гора свои и положил на собственную талию.       Гор безропотно следовал им, пока они вели его к узким бёдрам. Его пальцы задели края черной ткани в миг с тем, когда сердце заклокотало в грудной клетке подстреленной птицей.       Все это было так интимно, так красиво, что заставляло задуматься о реальности всего происходящего, потому что Сет, Бог Пустыни, предоставлял Гору возможность снять с себя остатки облачения, притом того, за которым скрывается больше, чем просто доверие.       И вот его пальцы нерешительно проникли под облачение, оказались между теплеющей «обёрткой» и гладкой поверхностью теплой кожи.       Вместе с воспоминаниями о стонах и криках, большую часть в которых преобладали болезненные ощущения, Гору возникли картинки с совершенно иной стороны, отличающейся тем, что в них не существовало боли и страха. Он их не замечал, потому как был увлечен худшим из того, что тогда происходило. Сейчас Сет заставил его забыть об этом, когда позволил проникнуть дальше, чем можно было мечтать. И вот он уже гладил обнаженные бедра, обнимающие его собственные, чувствовал под ладонями переливы твердых мышц и целовал настолько проникновенно, что совершенно забыл обо всем, кроме навязчивых касаний, поцелуев и головокружения, грозившего испортить весь миг единения. Ладонями Гор медленно обвел все обнаженные части, до которых мог дотянуться, снизу-вверх и обратно, выуживал пальцами заветные точки, из-за которых Сет мог изгибаться, и просто запоминал все черты этих невероятно привлекательных изгибов, чтобы они навсегда отпечатались у него в памяти.       Гор хотел, чтобы это было выжжено на нем, будто клеймо, о котором он бы никогда не пожалел.       Их губы неохотно разошлись, оставив легкий отпечаток тепла, и оба только тогда поняли, насколько долго продлился их поцелуй. Он сбил их дыхание, их лица были так близки друг к другу, что теплый воздух передавался от одного к другому.       Сет долго не мог открыть глаза, ресницы будто слиплись, как тогда, когда человеку трудно сдержаться ото сна, прикрывая глаза хотя бы на минуту.       Их сплетенные тела не хотели двигаться, голоса не могли произнести ни слова — молчания было достаточно, чтобы понять, насколько им было хорошо вместе.       — Я люблю тебя.       Тихий шепот на грани реальности скользнул по острому слуху Сета, так и оставшись где-то на перепутье: не возвращаясь обратно, но и не проникая дальше.       Сет услышал его, едва приходя в себя, его тело и разум все еще приходилось в состоянии блаженства. Фразе стоило не менее десятка раз пронестись перед его носом, прежде чем он приоткрыл туманные глаза.       Нечто схожее произносилось им самим в далекие и давно забытые времена; Сет и не вспоминал об этом с тех самых пор, когда его сердце порвали на части. Сама фраза звучала будто крик о помощи среди сотни других, которые Сет слышал, когда убивал напропалую, не разбираясь в виноватых или невиновных.       — Что ты можешь знать о любви, птенец? Ты неразумен… — прошептал он так, чтобы только Гор это слышал. — Любят не просто так, а по какой-то причине. За что можно полюбить меня, Гор?       — За многое, — шепнул в ответ Гор. Сразу, не раздумывая. — За преданность, за чистоту, за заботу. За бесстрашие, которым полниться все твое существо, и за любовь, которую у тебя отняли. За твою самоотверженность и даже… за улыбку, которую ты не стремишься показывать. Я влюбился в нее с первой секунды, но ты можешь мне не верить, — Гор помедлил, встречаясь с изумленным взглядом, которого не видел прежде. — Я знаю: ты боишься. И пусть; страх нас оберегает, страх помог защитить родных тебе людей. Но, пока я рядом, ты можешь ничего не боятся.       Зрачки Сета метались от одного зрачка Гора к другому; белеющая луна оказался почти в самом зените и уже проникла холодными лучами в комнату, потому глаза Гора в темноте казались неестественно зловещими.       Сету давно прониклась мысль, что теплым словам не было места в его жизни, но слова, произнесенные подобным тоном, не могли быть уличены во лжи. Это были слова мудрого и честного Бога, потому эти краски, когда смешались в душе Сета воедино, а, точнее говоря, столкнулись, вызвали стремительный шквал, грозящийся разрушить хрупкую клетку из костей в один миг.       — Никто меня не защитит, — сдавленно произнес он.       — Это буду я, — сказал Гор прямо в обжигающие губы.       — Чертов упрямец, — ядовито прошипел Сет. — Знаешь хоть, что делать?       Гор не знал, лишь основывался на некоторых предположениях, но все же продолжил то, с чего начал.       Пока он выцеловывал Сета, отвлекая от всего сущего, что могло внезапно им помешать, Гор протянул руку к тумбе у изголовья кровати. Та распахнулась сама собой, будто ветер подгонял ее изнутри, и выудил оттуда небольшую ёмкость, размером чуть меньше ладони и совсем небольшой глубины. То был прозрачный предмет, изысканный, выполненный сильными и проворными женскими руками только для правителя Египта, и внутри нее содержалось нечто, напоминающее густую розоватую мазь.       Ничего предрассудительного в этой мази совершенно не было. Это была мазь, обладающая лечебными свойствами, которой Гор пользовался изредка, когда наносил себе глубокие раны мечом. Она была подарком Маат — Богини Справедливости — все для того, чтобы Бог Гор не забывал о собственном здоровье и не ходил по Дворцу с большим количеством колотых ран или ожогов. Свойства этого лекарства позволяли ране заживать в два раза быстрее, не считая и тех регенерирующих сил, что имелись в теле Гора, потому один удар мечом уравнивался небольшим мазком на ночь, а к утру порез забывался, будто его никогда и не было.       Но Гор вспомнил о ней в первую очередь из-за того, что она имела приятную густую консистенцию, способную помочь ему ещё в одном деле.       Сет посмотрел на Гора таким взглядом, будто прохожий, увидевший, как жук-скарабей катит камень больше него самого, и находивший в этом что-то забавное. Но по запаху он сразу понял, что мазь предназначалась не для того, что они намеревались сделать.       Воздух сразу пропитался знакомым запахом целебного растения, который Сет чувствовал множество раз.       — Правителю Египта все ещё есть с кем мериться силами? — спросил Сет, а после добавил: — Помимо меня.       — Помимо вас всегда найдутся желающие, — ответил Гор, легонько приподнимая уголки губ. — Вот только ни один из них пока вас не превзошел.       Лестью Сета ещё никто и никогда не добивался, но слова, вылетевшие с губ самого Бога Неба и Солнца все же произвели на него слабое впечатление.       Сет наклонился ниже, едва не соприкасаясь с носом лежащего под ним мужчины, и тихо спросил:       — Сколько ещё ты собираешься медлить?       Гор сглотнул, ощутив на себе обжигающее дыхание смерти.       — У тебя есть все для того, чтобы взять меня, так почему ты ничего не предпринимаешь?       И тут в голову Сета ударила догадка.       Гор выглядел потерянным, его глаза метались, зрачок почти поглотил радужку, стремясь заполнить ее полностью, в бедро упирался воспрянувший жизненными соками член, но Гор застыл, словно все это… пугало его. Осознание этого заставило Сета задержать дыхание.       Гор боялся. Вернее, он боялся того, что может совершить, боялся последствий своих необдуманных поступков. Ведь Сет не мог дать Гору времени для того, чтобы он сразу представил все, что сделает с ним этой ночью. Сет просто пришел и потребовал свершить их соединение плотью, и этим несомненно поставил Гора в неудобное положение.       А в каком положении находился он сам?!       — Хорошо, племянник, — произнес Сет певуче, затем мягким движением отставил пиалу и погрузил в нее несколько пальцев. — Я кое чему тебя научу, но позже ты попробуешь сам.       С этими словами Сет прогнулся. Прогнулся одним корпусом, оставив бедра крепко прижатыми к бедрам Гора, и последний сжал ладони на его талии, будто в добавок ко всему прочему боялся, что Сет сейчас уйдет.       — Гор?       — М?       — Не держи меня так крепко, я ведь не собираюсь тотчас выпрыгнуть в окно.       — Мгм. Ты обещаешь?       «Терпение — добродетель», — вспомнил Сет.       — Обещаю, — искренне поклялся он, только после чего Гор и ослабил хватку.       По правде говоря, эти ладони вселяли в Сета странное ощущение, но не столь неприятное. Это было хорошее чувство, верное; такое, что вместе с тем, как эти руки исчезли, Сет почувствовал лёгкое смятение и немедленное желание вернуть их на место.       Но процесс требовал иного подхода.       Сет смирился, после чего медленно нырнул вниз, оказывались лицом у самого сокровенного, что имел любой мужчина. Это сокровище гордо выпирало из промежности, поражая размерами даже в состоянии полупокоя, и теперь, когда Сет видел его своими глазами, ему на миг стало не по себе. Держать его в руках было одним, но смотреть на него и делать все остальное — совершенно другим.       Избавляя себя от всех сомнений, Сет припал к нежной горящей коже губами, чувствуя телом первые мелкие подрагивания чужого тела, в то время, как его правая рука была заведена на спину и делала с собой что-то, чего Гор не сумел рассмотреть.       По правде говоря, одна только мысль о том, что сейчас могла бы делать рука Сета, заставляла внизу живота заискриться, но пока ещё больший пожар разогревал этот рот, орудующий в самом чувствительном месте. Смотреть на него казалось пыткой для самого себя, и все же Гор приподнялся, чтобы увидеть это собственными глазами.       Румяное лицо, блестящие глаза и идеальный вырез алых губ, который сейчас бесстыдно раскрывался, заглатывая по жалким кусочкам немаленький член, твердеющий от каждого касания к нему. Язык облизывал его, будто обыкновенную конфету, прокатывался по стволу снизу-вверх и обратно, пока не удавалось облизать все и вернуться к вершине. Сет обвел языком влажную от влаги головку и стрельнул лукавыми испорченными глазами в Гора. Этот взгляд говорил о многом, но сейчас он издевался, насмехался над ним.       Вместе с тем рука позади двигалась, наращивая темп, и тогда Сет нахмурился, будто что-то для него пошло не так. Он выпустил член изо рта и потерся о него щекой, пока восстанавливал дыхание. Другая рука мяла мошонку и слегка сжимала основание, чтобы предотвратить неожиданный конец.       — Ты в порядке? — спросил взволнованный Гор.       — Да… — прошептал Сет, — Я в порядке, просто… удивительные ощущения.       После чего со внезапностью ядовитой змеи поднялся и заглотил весь член перед собой, пока тот не упёрся кончиком ему в горло. Сет задвигался — вверх и вниз — посасывая налитую кожу, обмазывая ствол густой прозрачной слюной, и не выпустил, пока тот не встал колом, возвысившись под прямым углом.       Руки Сета слабо тряслись, пока он забирался на Гора, и лицо порозовело после всех манипуляций. Гор, наконец, увидел его член. Немаленький; не меньше, чем у него самого, налитый кровью, с ярко-красной головкой и вздутыми венами вдоль ствола. Его возбуждение было неслабым, но, в отличие от Гора, вечно невозмутимого и почти хладнокровного лицом, на лице Сета можно было прочитать все, что душе угодно, и Гор подумал, что это тот самый миг, когда красота Сета достигла абсолютного совершенства.       Гор опять крепко сжал его бедра, чувствуя неприятное в них напряжение, и, приподняв бедра, потерся горячим членом о влажную расщелину между упругими ягодицами. Тут же он услышал приятный слуху стон.       Сет ударил Гора по груди ладонями, но не повелел остановиться.       В эту минуту все произошло слишком быстро.       Сету было также невыносимо терпеть. Он перехватил ладони Гора, сжав их своими собственными, и медленно опустился на часть ноющего чрева. Его бедра задрожали, а губы изогнулись, но он продолжил, вызывая этим мимолетную боль, выраженную на лице Гора.       Выражение физической боли на лице Сета вызывало в нем куда больше эмоций, чем какое-либо другое, потому оно и отдалось ему прямо в сердце, оставив на нем жгучий отпечаток.       Гор сел без предупреждения, заставив Сета вцепиться ему в плечи и глухо простонать что-то невразумительное. Опустив глаза, Гор отодвинул ладонями половинки искусно вылепленных ягодиц.       Сет вяло рассмеялся ему прямо в ухо.       — Хотел посмотреть, так почему не начал сам?       Член вошёл больше, чем наполовину: Сет все начал сам и сам почти закончил, а Гор лишь подумал, что выражение страданий на любимом лице означало то, что ему может быть совершенно не так приятно все это, как представлялось.       На самом деле, все было иначе. Сет не утруждал себя излишними просьбами. Но вместо этого оставлял себе повод выразить это на своем лице или в глазах, по обыкновению скрытых тенью, и страдания эти в данную минуту обозначали лишь то, что в него не вошли достаточно глубоко, не притянули достаточно крепко или не смяли достаточно больно. Сету было недостаточно — лишь это Гор понял спустя столько времени.       — Сто-.! Подожди!.. Ха-а-а… Не так быстро!       Дрожащий от горячих поцелуев в левый сосок и половины твердого члена прямо внутри чувствительного места, Сет все же обладал немалой физической силой, не сравнимой почти ни с чьей в Эннеаде, поэтому без труда оторвал от своих ягодиц чужие ладони и опрокинул Гора на спину. Нависнув над ним, Сет непроизвольно дернулся с члена вверх, но затем сам опустился вниз, удерживая Гора неимоверной силой. Гору ничего не оставалось, кроме как положить ладони на тонкую талию Сета и ждать, пока он сам не привыкнет к дискомфорту.       Несмотря на долгую растяжку, огромное количество мази, все же член Бога Неба был действительно достойной величины, к которой с первого раза невозможно привыкнуть, к тому же во время сильного возбуждения он расширялся и деревенел.       Достигнув ягодицами поджатых яичек, Сет громко втянул себя воздух и ослабил хватку, но совершенно не двигался. Его грудь быстро вздымалась, то поднимая, то опуская налитые кровью соски, отчего Гор не смог удержаться, чтобы не погладить один между пальцами. То ли от этого жеста, то ли от того, что сидеть на члене стало намного легче, Сет упёрся руками в чужой твердый пресс и медленно поднялся вверх. Затем снова опустился до самого конца, но при том со стоном втянул в себя воздух и запрокинув голову, открывая вид на длинную шею со скатывающимися вдоль нее капельками холодного пота.       — Насмотрелся?       Только что душа Гора витала в воздухе, но с появлением томящего, чуть охрипшего голоса, она в одно мгновение вернулась обратно.       — Нет, — Гор сглотнул. — Знаешь, мне не хватит на это вечности.       Сет вымученно усмехнулся:       — Я надеюсь, нам не потребуется вечность, чтобы ты, наконец, зашевелил… А-а-ах!       Ждать вечность для них обоих было бы полным безумием, во всяком случае вечность, сидя в одном и том же положении. Гор поднял бедра вверх, ударив ими о чужие ягодицы и выбив из лёгких Сета весь кислород.       — Го-о-р! — прорычал Сет.       — Прости…       — Заткнись! И… сделай так ещё раз!..       Сердцебиение Гора участилось после этих слов. Он внезапно почувствовал странное опьянение моментом, будто только сейчас осознал, что каждая их битва, ссоры, разговоры вели именно к этому мигу.       Гор повторил один раз и выбил из Сета один быстрый вскрик, затем, почувствовав собственным естеством, как стало легко находится внутри, он повторил второй раз, и стоило повторить в третий и в четвертый, слушая музыку громких ласкающих постанываний, пока Сет не начал бы забываться от удовольствия. Лёгкая боль все ещё давила вокруг сжимающих плотных стенок, трение чуть ли не воспламенило внутренние органы.       Пальцами Гор вцепился в крепкие разведённые бедра и, не зная себя, давил так, что кожа под ними белела, а позже и краснела. Его бедра высоко вздымались, подбрасывая Сета, и оттого на каждый глубокий толчок приходилось по громкому шлепку о кожу.       Тысячи мурашек, будто саранча, разбежались по телу Сета, достигая стыка соединения.       Вместе с тем, как Сет чувствовал сильное трение и удары кончиком головки прямо по самой сладострастной точке внутри кишечника, он ощущал и то, насколько ему никогда не было хорошо так ни с кем, кроме Гора. Эта мысль прибавила ему сил и, отчего-то, ярости, из-за которой Сет со злым упованием сжал правый сосок Гора и выкрутил.       Гор сжал зубы от пронзившей боли.       Нрав дяди был ему знаком не только с чужих слов. Все его внутренние шипы, ловушки с кровожадными крокодилами и клубами змей, Гор прознал неспроста, но путем сложных и нескончаемых разговоров, попыток разузнать, событий, которым Гор придавал особое значение. Потому-то и на резкие перепады настроения Сета, который с таким безжалостным лицом причинял ему боль наравне с оглушительным удовольствием, Гор предпочел ответил не меньшей дикостью.       Сет от природы обладал несравненно тонкой талией и узкими бедрами, и его ягодицы, которые поддались жестокому биению налитых семенем мешочков под стволом, Гор мог мять и раздвигать в свое собственное удовольствие взамен весьма не мягкому обращению с его сосками.       Как ни крути, они стоили друг друга, оттого и горячились так быстро, что не замечали, как начинали плавиться.       Через какое-то время ягодицы Сета так зарделись, что казались яркими кусочками яблок, которыми хотелось не то любоваться, не то откусить, испробовать их свежую мякоть на вкус. Гор чувствовал, как горит под руками нежная кожа, но Сет так и не сбросил этих жадных до боли касаний, заняв себя тем, что ладонями мял вздутые мышцы груди. Смуглые вершины перекатывались в его руках, хоть они и были далеко от женских, похожих на упругие шарики.       Одно Гор знал наверняка: Сету определенно нравилось то, как Гор толкался в него своим членом — резко, не утруждая себя сомнениями насчет внутреннего дискомфорта.       Просто так, как им обоим было необходимо.       Это было правильно: и как Сет стонал, сидя на его бедрах, и как Гор таранил его тело, не испытывая тревог за сохранность узких стенок.       Поджарый живот Сета, сплошь обнесенный кубиками твердого пресса, сминался во внутрь на каждый вдох, что даже стоящий в нем «кол» слегка выделялся окружностью кожи, а широкая грудь с раскрасневшимися сосками, наоборот, вздымалась вперёд, и из горла без конца выходили то стоны, то вздохи, от которых Гор приходил в восторг.       Пару раз шлёпнув открытой ладонью по левой ягодице Сета, Гор неожиданно придал своей страсти куда большее значение. Кровавое чувство, что расширялось в груди каждую последнюю минуту, за неимением других выходов, полностью заслонило Гору глаза.       Он стремительно взлетел, подражая своей хищной птице, с которой его олицетворяют.       Сет от неожиданности, громко закричав, соскользнул с члена и упал спиной на кровать. Они поменялись местами, и теперь Сет чувствовал мокрой от пота спиной горячие простыни, а сверху не менее горячего, похожего на раскалённый уголь, Гора. Тот смотрел на него прямо, не стесняясь страшного взгляда, в котором, за неимением других, пылала неистовая похоть.       Сет почувствовал себя неуютно, будто к нему возвращались те события, когда Гор не осознавал, что он делает.       Ощущая, как глотка пересохла от стонов, Сет сделал первую попытку привести Бога Неба в чувства.       — Гор, слышишь меня? Ты слышишь… Гор!       Племянник не произнес ни слова, лишь обхватил талию Сета, вздернул и почти сразу перевернул на живот. Большие ладони Гора широко обвели чужие бедра и заставили их подняться.       Сет вновь ощутил тот самый внимательный взгляд, которым кто-то смотрит скорее как на любопытнейшую вещь, коей сейчас являлся Сет.       Гор задрал его таз, поставил на колени и в таком положении осматривал, будто скульптор восковую фигуру.       Нежная красная дырочка, подвергшаяся стольким тяжёлым ударам толстого налитого члена, теперь судорожно сжимала размятые стенки, словно ей не хватало наполненности, которую ей дарили. Ягодицы представляли собой красное поле, усеянное бурыми пятнами и тонкими полосками — следами от ногтей, и от того, что их обдувала прохлада, Сет чувствовал ими лёгкое жжение и смиренно ждал, пока что-нибудь произойдет.       Гор медленно склонился, одновременно поднимая ладонью чужой корпус, чтобы Сет прижимался к его широкой груди влажной спиной, и приложился губами точно к выемке между развернутыми лопатками, сразу ощущая изящный прогиб. Ровная спина податливо подставилась; одна его рука скользнула вниз, по поставленному боку, другая напряжённо сжимала подушку.       — Ха-а-а… ха-а-ах…       Из горла Сета вырывались приглушённые вздохи, а снизу с каждым движением Гора желудок сплетался в крепкий клубок, так что все труднее становилось сдерживать собственные порывы.       Сет выгибался, подставлял стройные бока, и в ритм с ним двигался Гор, ни на миг не отнимаясь от его тела. Они двигались в унисон, их тела из двух соединились в одно, будто две пластины, скреплённые друг на друге, а между тем Гор вдыхал сладковатый запах, врываясь носом в водопад пылающих волос, пытался достать губами до скрытой под ними шеи, но утонул в них, как в огромной пригоршне цветов, и просто наслаждался их мягкостью и податливостью. Из его груди вырывалось сердце и билось прямо в спину под ней.       Ещё какое-то время Сет тяжело дышал, сраженный внезапным томящим чувством, после чего лег на ложе и затих, смиренно наслаждаясь дыханием, что скользило вдоль затылка, и руками, массирующими мышцы его рук. То раскрывающееся, то закрывающееся отверстие причиняло дискомфорт, а возлегшийся сверху Гор, чей член лежал ровно между двумя половинками ягодиц, так и стоял колом, но не предпринимал ни единой попытки вторгнуться внутрь.       Это показалось Сету настолько кощунственным, что он не преминул ущипнуть племянника за бок.       — Что за шутки?       Гор приподнялся, прежде чем ответить:       — Я сожалею…       — …       Глухо ругнувшись, Сет прогнулся, одновременно с мстительным оттенком ударяя племянника острым локтем прямо в клубок нервных сплетений. Удар был не столь сильным, но Гора ощутимо согнуло, тогда как Сет поддался назад и немыслимым движением заставил Гора проникнуть в себя на жалкую четверть.       Возможно, легкий тычок возымел хоть какой-то эффект, которого, к огромному сожалению, было недостаточно. Непринужденное проникновение заставило Гора застыть и крепко ухватиться за напряженное бедро, тогда как Сет, уже разморенный от похоти, что-то протестующе простонал и с ощутимой тряской в теле сжал ладони в кулаки. Еще чуть-чуть и вокруг них ореолом возникнут клинки всех видов, что мог носить Бог Войны в закромах своей памяти, а их было даже чуть больше того, что имелось в оружейной Дворца.       Гор сам направлял себя внутрь: он удерживал Сета, не давая тому сорваться, а член постепенно входил. Раздвигать стенки ануса оказалось намного легче, но осторожность, с которой все это было проделано, едва не довело Сета до бешенства. Его голова была низко опущена, так, что волосы скрывали его искривленное лицо, поджатые губы и зажмуренные глаза — ему нетерпелось насадиться, мучительно хотелось заполнить себя без остатка, чтобы этот толстый член остался в нем, вошёл так глубоко, чтобы раздул живот. Поэтому, когда кишечник заполнил чужой обжигающий орган, причиняющий все ещё лёгкий дискомфорт от беспредельного растяжения, и остановился, Сет упал грудью на простыню и громко зарычал:       — Да что с тобой?!       Несвойственное Гору поведение насторожило бы в любой другой момент, но не тогда, когда все, что хотелось — это безудержно трахаться, иметь без остановки и кричать от наслаждения.       — Тебе было невыносимо тогда, впервые, — произнес Гор тем же виноватым тоном. — Я вспомнил… Ты кричал, пытался бежать, но только я… я…       — Ну почему именно сейчас.!       Судя по всему, их пока несостоявшееся слияние пробудило в сознании Гора воспоминания, закрытые до недавнего времени. Проклятие зеркала действовало на него только до того момента, когда что-то не послужило ключом к их открытию, и этим ключом, как оказалось, является секс.       Только все это произошло в крайне неудачный момент!       Сет краем глаза посмотрел на Гора, лицо которого заметно побледнело, а при взгляде на него он ещё и отвёл глаза, будто теперь все жизнь, смотря в них, будет чувствовать угрызения совести. Хуже могло быть только то, что их сейчас бы прервали и навсегда заклеймили эту ночь, как одну из самых ужасных и потерянных для тех двоих, кто собирался долгое время не слезать друг с друга.       — Гор? — тот не откликнулся.       Тогда Сет властным окриком заставил племянника посмотреть на слегка порозовевшее не то от ярости, не то от возбуждения лицо.       — Что, по-твоему, сейчас происходит? — сказал он и, не дожидаясь ответа, продолжил, — Я кричу, но разве это похоже на крики боли? Ты заставлял меня биться в удовольствии первые десять минут, и я нисколько не был против, и сейчас мне надо того же самого! Только не на десять минут, а на всю ночь и, возможно, на вполне долгий срок вперёд. Сделай это, не задумываясь ни о каком прошлом, ни о будущем, ни о ком и ни о чем. Сделай это, думая обо мне; возьми меня, не вспоминая, как брал раньше. Только это сейчас необходимо.       Сет умел справляться со словами не хуже интриганки Богини Сехмет, потому уже в ту же минуту был схвачен под бедра и распят на горячем, стальном члене; от того, как он вошел, Сету казалось, что его режут пополам. Из горла вырвался сдавленный крик, стремительно сменившийся рваными стонами, но в груди ни на миг не возникало ничего, кроме слепящего блаженства.       — Ах! — Сет вцепился в короткие волосы, стоило лишь протянуть назад руку; его по инерции протаскивало вперед, лишь только сам Гор помогал выдерживать этот натиск и не давать биться лбом об изголовье кровати.       Приложив огромные усилия, чтобы не упасть плашмя всем телом на кровать, Сет поддался назад, поднялся на руках, чтобы в то же мгновение вцепиться ими в деревянное изголовье и претерпевать все стремительные толчки только в том положении, которое позволяет попадать по оглушающей точке внутри. Член Гора входил тараном, будто стараясь пронзить этот плоский живот изнутри и выйти наружу головкой, и с каждым разом устремлялся все глубже, проталкивался куда дальше предыдущего раза, все сильнее раздвигал податливые стенки жарким трением, не сбавляя скорости; Сет забылся, потому что его всего парализовало от удовольствия, бьющего в ягодицы и в его собственный гордо поднятый к небу член, беспрестанно утыкающийся кончиком истекающей головки едва ли не в пупок.       — И я убью ее, когда встречу снова… Н-н… Уничтожу ее… чёртово зер-…а-ах!.. зеркало!       Сказав это сквозь прерывистое дыхание и отдающиеся звонкими хлопками кожи о кожу, Сет что-то исступлённо прокричал, совершенно неприличное, что заставило Гора вспыхнуть, как бочка с порохом, таким адреналином, что погасить его не имелось возможности.       Ударив по некогда белоснежным мягким ягодицам двумя налитыми молодым семенем мешочками два раза, Гор припал вниз, чтобы направить член точно вверх под прямым углом и войти так, что перед чужими глазами вспыхнули искры и грозились прожечь сетчатку.       — А-а-а-ах! — вскричал Сет, после чего неожиданно подавился не то воздухом, изобилующем в комнате, не то собственной слюной, едва не стекающей с его подбородка; Гор собрал прозрачную ниточку двумя пальцами, намереваясь растереть ее между ягодиц по протертому покрасневшие месте, но лишь для того, что ему так захотелось. Всякий забывшийся от удовольствия мужчина не имел привычки объяснять свои действия, потому и Гор не стремился что-либо говорить, зато за него прекрасно высказывалась впечатляюще громкая глотка Сета.       — Гор! Го-ор! — стонал он неосознанно, по привычке оттягивая зубами нижнюю губу. — Почему ты…такой… Н-на-арх!       Забытые в ощущениях мысли не стремились выходить наружу, прячась где-то в самом дальнем углу, чтобы не беспокоить любовников на их страстном ложе, да и ни к чему им было сейчас раздумывать о чем-то, что определенно прервало бы это невозможное невыносимое удовольствие.       Сет сто лет не испытал подобного, и ещё больше он не испытывал любви к себе ни единого живого существа, что окружало его, будто рой гигантских пчел, никак не решавшихся как следует ужалить его и умереть вместе с ним в агонии.       Прямо сейчас Сет всем телом содрогался от того, как жалили его в самое чувствительное место, и как сладко, как болезненно было узнавать, что это место может дарить столько невероятных ощущений, а прямым источником всего наслаждения являлся сам Бог Неба и Солнца, устремлявший на кровного врага столько загадочных взглядов, сколько нельзя было позволить по отношению к любому мужчине. С каждым новым толчком тело содрогалось, будто его прошивали током раз за разом, и вот уже Сет чувствовал в разработанном анусе первые зачатки колючей боли. Пожар собирался не только в вытянутом члене, уповающим, наконец, на скорую разрядку, но и в ложбинке, подвергавшийся постоянному трению притом весьма располневшего члена Бога Гора. Удивительно, что с каждой минутой тот продолжал плотнеть и расширяться, вместе с тем, как расширялись плотные стенки тоннеля, или это только так казалось разморенному приливами жара Сету.       Широкая ладонь очертила мокрую спину, изогнувшую под касаниями, будто горячая глина, и всколыхнула где-то между двумя клетками ребер волну щемящей нежности. Всего какой-то один час понадобился для того, чтобы все пришло к этому, конечно, не считая всех бедствий, что пришлось испытать некоторое время назад. Никто из них не представлял, что это случится, но оба в глубине души оставляли маленький уголок для крохотного уродливого существа, называющего себя надеждой, что что-то в этом мире может обязательно пойти против их предубеждений.       Весь мир сжался до одной точки в заполненной ночью комнате, в которой раздавались прерывистые стоны и крики, протестующие жалобы кровати, которой совсем не нравилось, что ею бьют о стену и раскачивают до тошноты; воздух оскоплялся нескончаемыми шлепками кожи друг о друга, передавая эти весьма красноречивые звуки дальше, ведь эти покои ранее не предоставлялись для того, чтобы из них исходили столь сладостные стоны. По крайней мере, никто бы и не подумал, что сломленный тоской Бог Гор может прямо этой ночью отыметь кого-то в своей постели.       Любовники взмокли к тому моменту, когда их упитанные органы зажглись, готовясь к внезапному охлаждению. Они почувствовали это практически одновременно, но Гор подтянул Сета к своей груди, заставляя елозить по ней спиной, и влажно вцепился в губы. Сету пришлось зажмуриться, когда чужой язык настойчиво проник внутрь и, будто уже зная там каждый уголок, обводит им весь его рот. Концентрация влаги возросла в недопустимом пределе, что меж губ стала стекать слюна, переплетаясь между ними, как клей, после чего им ещё сложнее становилось оторваться друг от друга.       Гор проталкивался бедрами вперёд, зажав Сета в тиски руками и губами, его стоны уже переходили ему в рот, когда один, самый длинный стон заставил Сета зажмуриться и от удивительного наслаждения прикусить Гору губу. Если Сет, забыв обо всем, свой собственный хотя бы шаткий контроль, щёлкнул зубами в полную силу, губа Гора не зажила бы ни в эту ночь, ни в последующую, даже с использованием мази, и наверняка испортила бы все удовольствие. Гор опустил вниз ладонь, находя влажный член, и обнаружил, что тот утерял прежнюю сталь, став мягким и ослабевшим.       Под ним на порванных простынях блестели почти сливающиеся капли свежего семени, которые все ещё с малой частотой вытекали из кончика красной головки прямо Гору на ладонь. Мужчина всматривался в тонкую белесую ниточку, тянущуюся из невидимой дырочки, после чего растер жидкость по всему стволу, взял ладонью чужое бедро и продолжил врываться с еще большей скоростью, чем было до этого. Оказывается, Гор ещё мог щадить Сета, двигаясь лишь в половину той скорости, которую мог достичь; но ещё оказывается, что Гор мог делать это в течение довольно большого промежутка времени.       К тому моменту Сет извергал скомканные вздохи, прикрыв глаза, и получая удовольствие от долгожданной разрядки и толстого горячего члена, все ещё движущегося в нем. Он плавно изогнулся, откинув голову на напряжённое плечо; Гор загнанным быком дышал в белую шею, покрывая ее лёгкими укусами, после чего неожиданно вцепился в плечо Сета зубами и, наконец, излился. Это, как казалось ему, происходило долго и слегка болезненно, будто что-то вывернуло его изнутри до такой степени, что перед глазами заплясали искры. Если бы не Сет, создающий впечатление опоры, он бы тут же свалился на постель, выражая этим свое полное истощение.       Давно забытое ощущение полного чужого горячего семени кишечника вызвало, как хотелось бы ожидать, не волну приятного облегчающего томления, а скорее лёгкое ощущение омерзения. Сету пришло в голову тут же оттолкнуть проклятого садиста, но эта мысль держалась в нем до тех пор, пока он не вспомнил, что прижимался к сильному телу Бога Гора, а тот жадно присасыватся к мочке его уха, извергая последние медленные толчки. Его налитые божественной силой руки удивительно прочно стискивали его в корпусе, как будто выжимая из него все соки; что удивительно, Сет не чувствовал себя заложником в этих руках, скорее кем-то, кто недавно попал в самые теплые в существующей реальности объятия и не имеет желания из них выбраться.       Спустя какое-то время почти несуществующего шепота в голове, Сет понял, в каком положении они оба оказались. Их фигуры до сих пор были слеплены друг с другом, и теперь их мягко соединяли не только органы, но еще и весьма неприятная густая жидкость, которую Гор плотно закрыл, находясь все еще глубоко внутри чужого тела. Оба покрылись потом настолько, что, будто выйдя из объятого пламенем дома, чувствовали каждый легкий вздох на своей коже. Острое удовольствие сменилось мягким тлением на подкорках сознания, отяжеляющая нега расслабляла каждую некогда напряженную мышцу, отдаваясь колючей болью в разных участках тел, и только это заставило любовников устало, но осторожно лечь на постели.       Поза сменилась, вместе с ней сменились и ощущения. Упавший член внутри все еще мягко массировал стенки тоннеля, потому-то Сет едва ли слышно вздохнул, напрягая живот и неопределенным движением стараясь вытолкнуть его из себя. Отдаленным чувством он ощутил, как Гор прижимается к его затылку лицом, зарывается в густые алые волосы и прикасается теплой кожей к чувствительной коже головы. После чего, будто найдя для себя новую точку соприкосновения, несколько раз ее целует.              — Ты в порядке?       Пронзительный взгляд Гора все не мог оторваться от прекрасного светлого лица, подмечая в нем все больше и больше для того, чтобы не перестать им любоваться до скончания веков. Тем не менее, прозвучавший вопрос прервал стремительный ход чужих мыслей, которые уже сворачивали в ту же острую для них тему. Увлекшийся одними и теми же мыслями Сет мог не замечать совершенно ничего вокруг и всплывать на поверхность лишь тогда, когда его кто-то оттуда вытаскивал.       Озабоченный взгляд Бога Неба пронзал глаза, что внезапно опустели, будто из них высосали всю душу.       За последнее столетие Сету не было дело до окружения, состоявшего, между прочим, из огромного количества Богов; все свои мысли проходили лишь через его собственное мировоззрение, основанное на случаях, постигших его, потому Сет возымел для себя привычку любую мысль выказывать только в своей голове. Это научило его мастерски продумывать свои действия, стратегически обрабатывать события, но под давлением всех этих мыслей, которым не было выхода, кроме как в самих действиях, придуманных им, на Сета неизменно нападала неизмеримая в бесчисленных горестях пустота. Боги и рабы — люди — привыкли смотреть в пол, отчасти боясь поднимать на правителя глаза, переполненные худшими мыслями и чувствами, но если бы нашелся тот, кто посмотрел в них, то он увидел бы ненамного лучшие мысли Сета и ужаснулся бы им.       Каждое его действие, каждая горечь, печаль, радость или боль проходила только через его сердце, и становилось их так много, потому что те не имели выхода, что, стоило только чуть видящему Богу заглянуть в них немного пристальнее, как он бы заметил этот разразившийся самый огромный и самый смертоносный шторм позади напускной злобы, властности, высокомерия, жестокости.       Кроме того, Сет не привык, чтобы в его глаза смотрели столь пристально и так открыто, что невозможно было от них ничего скрыть. Этого бы и не понадобилось… Сет не знал, как скрыть свои эмоции в правдивых глазах от других, потому и не снимал маску, не позволял на себя смотреть. Но позволял смотреть Гору, хоть при этом и отводил взгляд. Стерпеть это не позволял давно приплавленный к сердцу инстинкт самосохранения, а Гор итак нарушил большинство правил, установленных Сетом для самого себя.       — Ты увлекся.       Угольные брови Гора изогнулись в немом изумлении.       — Мы увлеклись, — произнес он.       — Я не об этом!       Гор находил это поведение слегка неправильным и… довольно очаровательным. Сет не хмурил брови, не морщился, не кривил губы — ничего такого, что выдавало бы его сущее раздражение. Без всего этого Сет выглядел просто… разморенным. Он нарочно отводил глаза, смотря в стену слева от себя, но при этом не мог не позволить Гору ненавязчиво обводить свое бедро или гладить волосы, изредка прикасаться губами к подбородку.       Гор был сама нежность, тогда как Сет, очевидно, слишком задумчив, но не удивительно для того, кто оказался в том положении, в котором совершенно не ожидал себя увидеть.       — Тебя это тревожит? — тихо спросил Гор.       — Теперь меня тревожит только то, что ты никогда не сможешь заткнуться.       Гор пропустил подоплеку мимо ушей, сказав:       — Я не хочу, чтобы ты замыкался в себе.       — Тогда можешь уходить, — ответил Сет приглушенно, разворачиваясь на постели на левый бок, спиной к Гору. — Тебя никто не удерживает.       После этого впору было заподозрить неладное. Гор прищурился, готовясь выдать нечто вразумительное и, возможно, колкое, к чему привык со взросления. Бог Неба обладал прекрасной чертой к хладнокровным смешкам, но не всегда, когда это было необходимо. И сейчас он прекрасно это осознал, лаская взглядом блестящее покатое плечо.       Сет поступил так, как поступал всегда: отвернулся, предоставляя возможность уйти без права возвращения. Занялись сексом, что ж… Отлично. Но если ты лезешь мне в душу, роешься там, перерываешь все вверх дном и требуешь ответов, то ты выбрал неверный способ ее добыть. Таких Сет по обыкновению своему убивал без жалости, без сомнений, но Гор — это другое. Гор — это личное, его нельзя было убивать. Или Сет просто не мог. Сложно было в чем-то разобраться, когда одна мысль вечно прерывает другую. Сет бы предоставил Гору лишь право «уйти и не возвращаться», а сам бы пожалел о своем выборе в ту же самую минуту. Правда, ни словом, ни взглядом; Гор бы этого не понял.       Но это означало бы предательство. Очередное и оглушающе-болезненное.       Сет говорит «убирайся; здесь нет тех, кому ты нужен», а сам закусывает губу в попытке не выдать обратного.       Кровать прогнулась, Сет почувствовал это всем нутром. Тепло чужого сильного тела исчезло, оставив тупой осадок пустоты, вмиг накрывшийся одиночеством. Мгла сгущала краски, покрывая Сета толстым слоем беспристрастия, но сам он от отчаяния закрыл глаза, не предпринимая ни единой попытки сдвинуться с места. Вновь это чувство… это чувство полнейшей непоколебимости в своих словах и… страха. Сет вновь почувствовал страх, медленно обостряющийся в груди, но ничего не мог с собой поделать, кроме как застыть на своем месте, будто глыба льда, ждать, пока тепло исчезнет окончательно.       Спустя лишь какое-то мгновение тишины лёгкие Сета с острой внезапностью вздулись, а из груди вырвался один отрывистый вскрик:       — Что за.!       Сет машинально обхватил шею Гора, который вздернул его с кровати, взяв под коленом плечи. Тот, не говоря ни слова, пустился размеренным и слегка раскидистым шагом к смежной со спальней комнате.       Напряжение не отпускало Сета до самой двери, смешиваясь со стыдливым, но приятным в качестве утешения осадком.       Гор все же не ушел. Это факт неминуемо взращивал в его груди семя, не подвластное засухе.       За той дверью открылась огромная комната, как две те, в которой спал Бог Неба и Солнца. Внутри нее располагался бассейн, внутри которого чистой гладью теплели прозрачные воды, и Сет понял, что Гор нес его не для чего иного, кроме как для омовения. Вода была горячей, вселяла приятный ворох мурашек и чувство абсолютного опустошения после долгой интенсивной ночи в объятиях друг друга и беспорядочных телодвижений. Она была чиста, будто ее наполнили совсем недавно.       На немой вопрос Гор не ответил, просто вошел в воду и опустил в нее Сета, притом так мягко и неохотно, будто боялся отпустить от себя, как с опаской отпускают из рук ребенка, едва научившегося ходить.       Сет опустился под воду, перенося миг оглушительного блаженства, после чего медленно всплыл к бортику, на котором с удобством расположился верхней частью тела. Гор немедленно оказался рядом и на неопределенно долгое время, впервые с первого взгляда, брошенного Гором на желанный облик, комната погрузилась в невероятно спокойное молчание, лишь изредка нарушаемое всплесками воды.       — Как думаешь, все во Дворце проснулись от нашего шума?       Сет насмехался, припоминая, какие звуки раздавались в комнате во время их занятия любовью, и не поводом было бы не спросить, много ли Богов этой ночью развлекались, выслушивая их.       Гор, до этой секунды мягко обтиравший Сета мыльным корнем, замедлился.       — Ты не сдерживался, — негромко произнес он.       Сет повернулся, вновь стреляя этим лукавым, горячим взглядом.       — И ты тоже.       — Я причинил тебе боль? — насторожился Гор.       Учуяв знакомую толику бессмысленного страха, Сет возвел глаза к потолку и обернулся в чужих объятиях. Его ладони успокаивающе скользнули вдоль мускулистых плеч, развеивая все нанесенные страхи как снаружи, так изнутри.       Сет хотел сказать что-то отдаленно напоминающее похвалу за эту ночь, но вместо этого увлекся созерцанием упругой мускулатуры, внезапно привлёкшей его к себе, как аромат ядовитых трав, заглушающих доводы разума. Пришлось прикусить губу, чтобы не сорваться, потому что для беспредельно расслабленного тела это было бы чересчур.       — Боги, когда же ты уймёшься? — прошептал он, но сам не понял, кому был адресован этот вопрос.       Сет от неожиданности отпрянул, когда его нижней губы коснулся большой палец, после чего тот нежно обвел подсохнувшую кожу, обведя им весь изгиб вспухшей губы.       — Зачем ты сейчас прикусываешь ее?       Вопрос застал Сета врасплох. Какое дело кому-либо до того, когда и при каких обстоятельствах он прикусывает свою губу? В конце концов, не один он на этом свете имеет дурную привычку цепляться пальцами за что попало, пока находится в раздумьях.       — Я это заметил, — произнес Гор, отчего-то загоревшись увлечением. — Ты кусаешь ее, когда возбужден или взволнован. Сейчас это то или другое?       Недолго думая, Сет ответил:       — Это привычка. Не более. Тебе не стоит заботиться о таких мелочных вещах.       — Но она часто кровоточит, — возразил Гор.       И это было правдой. В весьма точном представлении недавних постельных утех Гор вспоминал стальной привкус крови при поцелуях, которыми одаривал его Сет, но тогда для него это не представляло ни единого повода отвлечься.       В свою очередь Сет в раздражении прищурил правый глаз.       — Но почему тебя это интересует?       — Меня интересует все, что связано с тобой.       Это было в третий… или в четвертый раз, когда Гор говорил то, что велело ему сердце, и убивал этим наповал.       Сет в который раз почувствовал за собой невероятное усилие, чтобы воспротивиться тому, чтобы сделать нечто на себя непохожее. Пока он не знал что́ бы сделал, но сейчас ему нестерпимо захотелось поцеловать тонкие перед собой губы.       — Это всего лишь привычка, Гор, — тихо ответил Сет, смотря прямо ему в глаза. — Всего лишь действие, чтобы занять себя чем-то, пока размышляешь.       Гор, будто неразумное дитя, почувствовал в себе потребность задать как можно больше вопросов, пока возлюбленный теплится в уютной обстановке, настроенный отвечать на каждое существующее недоумение с воистину уникальным терпением.       — О чем ты сейчас размышляешь? — спросил Гор.       — О тебе.       Такого ответа ожидать можно было только через призму своих мечтаний. Гор приготовился к тому, чтобы в следующую секунду услышать откровение, невероятное по своей красоте и искренности, но его постигло немалое разочарование.       — О том, какой ты медлительный, — добавил Сет, — беспокойный, неопытный, чувствительный… — искренность все же была отличительной чертой этих слов, но лицо Гора все же заметно похолодело в этот миг. Сет замолк, увидев весьма странную гамму чувств на чужом лице, после чего язык, готовый продолжать тираду, внезапно связался в узел, не имея на это возможности. Тогда он будто бы повернулся в обратном направлении, и с него сорвались уже другие слова в продолжение к предыдущим: — ласковый, внимательный, смелый и весьма и весьма горячий.       Эти слова ударили в Гора струей горячительного воздуха, от которого заалели уши. Он решительно прервал потоки лестных слов, поцеловав журчащие смешками губы так, будто хотел перекрыть Сету доступ к кислороду. Их поцелуй становился более требовательным с самой первой секунды; Сет любил властвовать, а Гор не мог так просто ему её отдать. Они боролись друг с другом, не телами — языками, купались и облизывались, смыкая губы во влажных разнузданных поцелуях.              Они походили на пару двух смертельного уставших после грязных ночных игр любовников. Впрочем, все было именно так.       Вокруг них скопилось множество складок одеяла и простыни, которые они неосознанно раскурочили во время своих любовных состязаний; от подушки осталось невесть что — только перья, и те занимали собой половину кровати и малую часть пола, и никто из них не вспоминал: то ли это они в порыве безумия порвали их на части своей божественной силой, то ли сами тонкие наволочки и слои шелковой ткани не выдержали подобного зрелища, будто обладали разумом и просто-напросто убились от стыда.       Самое любопытное в том, что подушки, одеяло или даже перина действительно могли порваться сами собой.       Дело обстояло в том, что во время настоящего страстного соития двух обладающих неимоверной силой Богов, никто не может ручаться за то, чтобы эта сила контролировала себя в тот момент, когда даже тела контролировать себя не в состоянии. Так и могло случиться, что в момент их единения, в котором почти две ночи слышались неутихающие звуки убийственного наслаждения, могло случиться все, что угодно — от землетрясений и нежданного дождя до песчаных бурь и ураганов.       В любом случае, никто из них даже и не думал о том, чтобы позаботиться об испорченных ими вещах.       В центре «арены» на спине, раскинувшись, будто огромный красный пентас, возлежал Сет, Бог Пустыни. Его окроплённая мелкими красными пятнами грудь тяжело вздымалась, правая рука покоилась в небольшом ворохе перьев, почти скрываясь в нем, другая же безвольно свисала с постели вниз, а на его твердом рельефном прессе почти перпендикулярно лежал Гор, Бог Неба и Солнца. Точнее, только его голова, большая часть тела умещалась на остывшей постели. Оба были нагие и донельзя уставшие. Но румянец на их щеках, все еще гладкие от пота тела, умиротворение на их лицах говорили лишь о том, насколько им было хорошо друг с другом в эту короткую бессонную ночь.       Не моргая и сфокусировано глядя в потолок, Сет слегка охрипшим голосом произнес:       — Гор?       — М?       — Что на потолке делает эта тварь?       Гор поднял вверх глаза, но лишь на то мгновение, чтобы зацепить взглядом изящный прямой подбородок.       — Это не «тварь», — ответил он бесстрастно, — а паук.       — Я так и сказал, — отозвался Сет.       Та самая трещина с тем самым пауком отчего-то сумели задеть в Сете такие чувства, от которых ему хотелось разбить этот потолок на маленькие щепки вместе с животными, затаившимися в нем. Хуже всего было то, что он не мог. Не мог сделать этого сейчас, не мог поднять ладонь, даже если бы очень сильно пожелал. Гор приятно окутывал теплом его грудь, прямо в том месте, где мягко и спокойно билось сердце, давно исчерпавшее себя в нежности и любовном увековечении.       Несмотря на то, что яркое проявление любви успокаивает любую разбушевавшуюся душу, Сет не привык к тому, чтобы так просто отказываться от небольшой истерики, и потому воззрился на паука еще более ненавидящим взглядом.       Гор вновь прикрыл глаза, не обращая внимания ни на что вокруг, кроме гладкой кожи под своей щекой.       — Он там давно, — тихо ответил он, погружаясь в сонливость.       — Почему ты не прихлопнешь его?       — Я не задумывался об этом, — Гор негромко вздохнул.       — Я предлагаю тебе ко всему прочему прихлопнуть еще и тех слуг, которые занимаются уборкой твоей комнаты. Понимаю твое благодушие, но где их глаза?       — Пожалуйста, — прервал его Гор, настойчиво… повторяя контур вспухшего левого соска, поняв, что уделял им совершенно мало времени, — не вспоминай ни о чем ином, пока мы занимаемся любовью.       При этом Гор все же приложился губами к манящей выпуклости, ощутив во рту едва ощутимый привкус горечи. Соски Сета были мягкими и удобно умещались между губ, так что вызывало миллион мурашек обыкновенное их подсасывание.       Пососав одну бусинку какое-то время, Гор перешел к другой, думая, отличается ли та хоть чем-то или, что скорее всего, ему просто нетерпелось испробовать их обе. Совершивший свое собственное открытие Гор с особым оттенком одержимости присасывался то к одному соску, то к другому, не слушая тихих вздохов и мягкого поглаживания по своему плечу чужой руки; Гор несколько раз прикусил нежные бусинки, но вынужден был это прекратить, так как для Сета это было ощутимо болезненно.       Темно-бордовая бровь Сета изогнулась в дугу, а Гору это до дрожи нравилось, потому что лицо Сета, глаза Сета, длинные прямые брови Сета были бесподобны.       — А мы занимаемся любовью? Что, прямо сейчас?       Ответом ему послужило абсолютное молчание.       Вместо этого Гор неохотно оторвался от правого соска и стал поцелуями спускаться вниз. Ощущая по всему телу томную усталость, Гор мягко приложился губами к выпирающей тазовой косточке под белой кожей. Мышцы сладко растягивались после изнурительного марафона в постели, в ванной, со многими разговорами, шепотом и бесконечными звуками удовольствия, но все же Гору нетерпелось сделать что-то из ряда вон выходящее, на что его натолкнул пленительно-тихий голос Сета, отчего-то уставившегося в потолок, будто вскрытый саркофаг — с такой враждебностью, что впору было кричать обыкновенному пауку предупреждающие фразы.       После Гор опустился ниже, поцеловал округлое бедро и обвел кончиками пальцев выступающие тазовые косточки. Сет почти не обращал на это внимание, потому как за все их игры привык к чему-то подобному с той лишь разницей, что от поцелуев Гора от самых точек соприкосновения распадались искры, превращая кусочки льда в теплые капли.       Гор подхватил ладонью его под правой коленкой и поднял вверх всю ногу, продолжая выцеловывать область рядом с ней, но не приближаясь к паху. Сета это не то, чтобы огорчало, скорее не утруждало смотреть вниз, чтобы проследить за тем, как Гор широко открывает рот и…       — Мн-н-н…       Гор дарил превосходные ласки, не скупясь ни на признания, ни на просьбы, и прямо сейчас, закинув на свою шею сильную длинную ногу Сета, лизал самое эрогенное, плавно переходя от левой ягодицы к нежному местечку между ними, затем к правой и обратно.       Ощущая над собой садистское удовольствие, Сет потянул зубами собственную нижнюю губу и изогнулся будто дикий белый лебедь, стремящийся достать до собственной спины. В таком положении, в которое его устроил Гор, он чувствовал себя будто под взглядом каких-то врачевателей, как тех, кто осматривает женщин в период беременности. Если бы так оно и было, Сет от стыда и унижения разнес бы половину дворца, а самим «наблюдателям» прижег бы глаза раскаленным клеймом.       Как бы то ни было, одно чувство давно смирилось с другим, и Гору он не собирался прижигать глаза, да и после всего Сет даже почти не чувствовал стыда, не говоря уже о каком-либо унижении. По правде говоря, с Гором невозможно было чувствовать унижение, если ты не являешься его врагом.       Кому бы в голову пришла такая постыдная вещь: что молчаливый и рассудительный Бог Неба не стесняется в постели ни единой самой кричащей и самой стыдливой вещи?       Боги, пусть и обладали весьма завидной для людей способностью рассуждать о разврате как о чем-то обыденном, будто для них существовали дополнительные часы обеда, чтобы вдоволь посплетничать о способностях других Богов, но все же, смотря на непроницательное смуглое лицо своего правителя, в котором за всю его жизнь не прослеживалось ни капли разврата, не считая всей его мускулатуры и манеры делать все беспринципно совершенно, они не могли с той же ясностью представить Бога Гора с кем-то в постели. Что было воистину удивительным фактов, потому что Боги не могли не найти чего-то постыдного в каждом существующем божестве.       Гор выделялся отовсюду, чем приковывал к себе взгляды абсолютно всех, включая самого Сета. И Сет знал о нем все, стоило лишь им провести одну ночь вдвоем, не скупясь ни на какие желания.       Чем-то напоминающий ребенка, крупный и слегка бездейственный Гор удивлял тем, что, стоило развести в его душе костерок размером с куль сухого асклепиаса, и слегка разбавить его маслом, как костерок этот вспыхивал во всю величину божественного роста и горел так до тех пор, пока его не гасила изнутри изъеденная пища. Несколько часов наедине с этим мужчиной, и можно опознать в нем несколько самых невероятных черт, которые всегда были заложены в его существе: жадность до ласк, коим не было конца, и властность, проявляемая только в крайне важных случаях, а таких для Сета представилось немало. Но Гор был к тому же до окоченения нежным, утомительно любящим и настолько внимательным, что Сет иной раз не мог сопротивляться изучающему взгляду, коим Гор одаривал не только его тело и считывал всякие эмоции, но и даже только то место между ног, которое, уже не стесняя, мог таранить в течение нескольких часов.       Сет выкрикнул особенно громко и смято, будто неожиданно прикусил язык:       — Н-н-н… А-а-ах!.       Гор доводил Сета до исступления, сладкого и тягучего, никуда не торопясь. Его язык все так же следовал одному пути, только иногда поднимался выше к мошонке, чтобы слегка прикусить тонкую кожицу между поджатыми яичками.       — М-м-м… Ты набрался опыта, племянничек… — Сет порывисто выдохнул, его рот на мгновение изогнулся в блаженной улыбке. — Но это еще не занятие любовью…       Почувствовав смутное желание прикусить тонкую кожицу на ягодице, Гор… сделал именно то, о чем и подумал. С той лишь разницей, что в порывах необузданной страсти мог забыть соизмерить свою силу и прикусить Сета так, что тот мог замахнуться на него хопе́шем.       — А-ах! Ай! Гор! — в ярости завопил он, не забыв при этом пнуть племянника пяткой прямо над печенью.       Гор содрогнулся, но, подобно его терпеливой натуре, всего лишь в качестве крайнего сожаления вернулся к прерванному делу.              Еще трижды этой ночью состоявшиеся любовники прибегали к нежным покусываниям, стонам и весьма неординарным способам искоренить неожиданные вспышки пожара в чреве. Чего только стоило им несколько раз претерпеть то, что терпеть было практически невозможно, лежа вплотную друг к другу и ощущая тепло горячих привлекательных тел, как будто за эту ночь они сумели познать гораздо большие части друг друга.       Их соединенные влажные тела, покачивающиеся в томном изнуренном единении, встретило необычайно радостное солнце, выглянувшее из-за балкона с такой неожиданной быстротой, будто оно всю ночь стояло под их балконом и ждало своего часа, чтобы явиться и взглянуть на все своими глазами.       Без сомнений, если бы само Солнце являлось Оком Богини Ра, а не его воплощением, та бы, не изменяя привычному озорству прямо сейчас и являлась тем, кто с высоты своего полета сладко посмеивалась над двумя Богами, наделавшими ей столько проблем, что впору было их считать одиннадцатым бедствием египетским[1].       Спустя еще несколько часов после пробуждения солнца, двое, завернутые в кокон собственных тел, едва ощутимо шевельнулись. На самом деле палящие лучи почти под прямым углом падали Сету прямо между лопаток, после чего в одну мгновение создали невероятно ощутимый толчок к его пробуждению. Кожу будто обожгло тавром, всего несколько секунд назад раскаленном в открытой печи. Сет приподнялся, чтобы ладонью потереть лицо, кожа которого, казалось утолщилась сразу на несколько сантиметров, а под ним, сияющим бодрым взглядом его окидывали два больших ребячьих глаза с явным интересом.       На самом деле, Гор почти всю ночь не отрывал от него глаз, но сейчас Сету это казалось таким забавным, что он глухо рассмеялся.       — Что? — спросил Гор охрипшим после сна голосом, плавно перекатывая руку по стройной талии.       Сет лишь покачал головой, присаживаясь на раскуроченной постели. Удивительно освежающий воздух приник к его лицу и обласкал точно так же, как ласкал его поцелуями Гор несколькими часами ранее, и вместо привычного уничтожающего душу опустошения Сет, наконец, ощутил плавно перетекающий по позвоночнику дух чистого оглушающего умиротворения. Настолько удушающим для него показался этот ни с чем несравнимый аромат, что Сет задумался на какое-то время, полностью огородив себя от Гора и от всего, что его окружало. Теперь свобода протекала по его венам здоровой кровью, легкие расправились, будто крылья огромного сокола, и захотелось распрямить позвоночник и вылететь в окно легкой птицей и звонко рассмеяться, на огорчение всех Богов.       Гор смотрел снизу-вверх расфокусированным взглядом, впитывая каждую эмоцию необычайно счастливого лица Бога Пустыни, после чего, не сдержав порыва, любовно поцеловал в открытый живот, сумев дотянуться лишь до него.       На самом деле, не чувствуй Бог Гор сейчас невероятного утомления во всем теле, происходящего всякий раз при довольно интимных обстоятельствах, он тотчас бы обхватил Сета поперек его гибкого тела и расцеловал во все, до чего мог дотянуться, не исключая того, что совершенные ночью прелюбодеяния плавно перешли бы в насыщенный день до самого вечера…

Человек, который столь самоотверженно тебя защищает, невольно сводит с ума…

[1]Речь идет о десяти египетских бедствиях, описанных в Библии, которые были насланы Богом в качестве наказания за отказ египетского фараона освободить порабощённых сынов Израилевых.