Часть 1
9 октября 2019 г. в 16:11
Харли в отличие от Питера быстро меняет комиксы на классическую литературу, вечерами листает Достоевского и делает суперумное лицо, если спрашивают о механике. Он тщательно гладит рубашки, недолюбливает терпкие парфюмы и вообще относится к стажировке так, словно она залог его будущего. Мистер-мальчик-с-иголочки.
Питер с такого подхода поначалу даже смеется. Ему это очень забавным кажется: Харли носится со своими реакторами и деталями как с писаными торбами в то время, как он сам спасает мир, и без раздумий меняет шумные вечеринки на уединенные часы в мастерской. Впрочем, сам Харли тоже забавный. Прямо как чертик из табакерки — яркий, улыбчивый, с горящими глазами. Откуда только мистер Старк его выкопал?
Харли — диссонанс на диссонансе.
У Питера от него в первые же полгода голова начинает идти кругом. Харли непоследовательный, но гениальный. Усидчивость мирится в нем с крайней степенью вспыльчивости, открытость — с последней стадией замкнутости. Кинер живет недосказанностью, и, о да, определенно он — не тип Питера. Но почему же тогда от него вяжет язык, и холодом тянет внутри, между ребрами? Почему поджимаются пальцы, и жилка волнительно бьется в виске?
Почему?..
Харли — перевертыш.
Питер за сменой его настроений просто не успевает, с непониманием косится на улыбку, следующую за расстроенной гримасой. Харли кружится по мастерской будто прорва снежинок, скомкавшихся в одно большое нечто, и от него противоречиво пахнет солнцем и снегом. Питера он настораживает, но он вынужден признать, что работать с Кинером одно удовольствие.
А вот уживаться — куда труднее.
— Эй, паучок.
— Что?
— Тебе спандекс не трет?
У Харли на носу созвездия едва заметных пятнышек, а щеки вечно перемазаны машинным маслом. Он меняет в мастерской аккуратные рубашки на потянутые драные майки, снимает бережно подаренные мистером Старком часы — и будто превращается в кого-то иного. А, может, это тоже он? Тоже Харли — просто несколько другой?
Харли — буря, природный катаклизм во плоти.
Питеру из-за него порой трудно дышать, и это не чертова аллегория. Это, блин, буквально: горло будто распухает, и в голове от недостатка кислорода клинит, мысли путаются. Он сминает обложку очередного комикса, чтобы справиться с чувствами. Но как, твою мать, подчинить неподчиняющееся?
А Харли — он ведь засранец. Харли прекрасно знает, как воздействует на Питера, и ничуть этого, кажется, не смущается. Просто постепенно, день изо дня, настойчиво подбирается все ближе, застигает как жертву в самых неожиданных местах. Стоп, это кто еще из них паук? Кто, черт тебя подери, прирожденный хищник?!
— Ты из научного интереса спрашиваешь?
Питер вскидывает брови, и, ох, это практически стыдно. Тетя Мэй обычно называла такое выражение его лица "щенячьей мордой", но вряд ли для Харли оно имеет значение. Если Харли что-то втемяшил себе в голову, то все, пиши пропало. Он своего добьется, и никакие мордочки щенят его не переубедят.
Но Питер хватается за любую тростинку.
Ведь Харли — король каламбуров.
Может, он пошутит сейчас как-нибудь по-особенному остро и отстанет? Может, все обойдется еще одним шагом по лезвию бритвы, а не падением за грань?
Паучье чутье вежливо, но резко сигналит: нет.
Харли запирает его в уголке мастерской своим телом. И да, это вовсе не преграда при питеровых-то способностях, но... Харли умеет обезоруживать одним взглядом. У Питера против него со дня их знакомства не было никаких шансов.
Пора это признать, верно? Как там... лучше поздно, чем никогда?
— Не сказал бы.
— Что "не сказал бы"?
Харли закатывает глаза. Он весь словно из маленьких молний соткан, и первое же прикосновение отдается в позвонках прошивающим зарядом. Питер боится и тянется навстречу одновременно. И это фол. Господи боже, это же фол.
Харли улыбается.
— Для дурачков напомню: мы говорили о моих интересах насчет спандекса, — его сильные руки с мозолями от работы у пальцев ложатся Питеру на колени. — И нет, он привлекает меня не с научной точки зрения.
Питер сглатывает. Смотрит вниз. Картина перед глазами — взрыв красного: красная ткань костюма на его икрах, красная обложка комикса, красный кусок тряпки, выглядывающий из-за пояса джинсов Харли. Красное-красное-красное.
В мозгу отчаянно коротит, и пересыхает горло. Он силится что-то сказать, но распухший язык перекрывает выход словам, и единственное что остается — сипло дышать. Мистер Старк, мистер Старк, ну зачем вы притащили к нам Кинера?
Миру хватало и других бед.
Питеру хватало и других бед.
— А... а с какой? — Питер роняет комиксы на пол, вцепляется руками в чужие руки, будто это — последний рубеж.
Боже, да кого он обманывает? Он сдал все свои бастионы, только познакомившись с новым стажером Старка.
Об улыбку Харли порезаться можно. Хочется. У Питера от страха сводит желудок, но еще что-то противно и настойчиво полыхает внутри, и это так странно, так странно.
Харли — сумбур.
К Харли лучше никогда не прикасаться. И все же Питер рвется вперед, наседает подбородком на острые плечи и считает это абсолютной формой отчаяния. А Харли поднимает его голову, ведет ногтем по тонкой неприкрытой шее.
— Расслабься, Паркер, никто не увидит.
Интересно, он такое у Достоевского своего вычитал? Раскольников бабке-процентщице тоже перед смертью на ухо нашептывал: "rasslab'sya, Alena Ivanovna"? Никто же не увидит...
Сердце сжимается птичкой в запертой клетке, Питер охает. И рот приоткрывает навстречу. И все силится, силится что-то сказать, но в мастерской слишком темно, слишком тесно, и гулко собственный пульс отдается в ушах, заглушает ход мыслей.
Харли как коршун клюет его в нос, а потом губы своими накрывает. Питер пронзительно в его плечи цепляется.
И лишь когда Кинер в поцелуе обворожительно скалится, следом оставляя укус на ключицах за воротом распущенного костюма, Питер вдруг четко осознает, в чем дело.
Его не пугает перспектива, что их кто-то увидит.
Ему бы просто не скончаться от переизбытка чувств на месте.
Ведь Харли — ходячая катастрофа.
Питер в нем по уши.