Нож

Люди ходят кругом по сложнопредугадываемым, беспорядочным траекториям. От них много шума: топот, гомон, крики, визгливый смех. Многие курят, в воздухе висит плотная горькая кисея сигаретного дыма со сладким привкусом травы. За этой завесой своих не видно, только полузнакомые и незнакомые лица, раскрасневшиеся и искаженные. Тилль сидит на обшарпанном диване, хмурым отрешенным видом отталкивая желающих пообщаться. Он устал. Кажется, нет ни одной части тела, которая бы шевелилась и жила без дополнительного усилия. Болит горло и, если бы он захотел заговорить, он, наверное, мог бы издать только слабый писк и шипение, как сломанный приёмник. Бесполезная развалина. Ничего не хочется: не хочется говорить, не хочется сидеть. Даже есть и трахаться не хочется. Чего бы он хотел, так это выйти отсюда. Избавиться от этого всего, никогда не иметь дела со всеми этими людьми и проблемами. Покончить с этим навсегда. Если бы только были на это силы. Тилль всегда считал, что в таком случае, если уж дошло до дела, надо действовать наверняка. Закинуться таблетками или наркотиками плохая идея — всегда есть опасность не рассчитать дозировку. Всегда можно было бы найти потолочную балку понадежнее и накинуть на неё петлю, но Тиллю казалось, что верёвка не выдержит его тушу. Так что идеальным выходом казалось взять своё охотничье ружьё, засунуть терпко пахнущий смазкой ствол в рот, нажать на курок пальцем ноги. Главное направить ружьё точно в нёбо, и шансов не будет. Только вот своё ружьё он в тур, конечно, не взял. Досадное упущение. Тилль медленно обводит глазами комнату. Всегда можно найти возможность. Вот она — столик, чёрная глянцевая поверхность, заляпанная остатками белого порошка, на ней раскладной нож, торчащее острие направлено прямо на него. Конечно, обнадеживающе поблескивающее лезвие могло затупиться — неизвестно для чего его использовал нерадивый владелец, бросивший его здесь. Но в деле, задуманном Тиллем, он стал бы ему надёжным компаньоном. Тилль бы грузно поднялся с дивана, пошёл вразвалку, подталкивая мешающих ему пройти людей. Проходя рядом со столом, невзначай провел бы над ним рукой, и вот уже нож зажат у него в ладони, лезвие любовно прижимается к запястью. Если бы кабинка туалета была занята, со скучающим видом дождался бы, пока оттуда вывалится хихикающая парочка. Когда за ним закроется, громко скрипнув, дверь, и он повернёт один раз хлипкий замок, нужно будет действовать быстро и наверняка. Поперёк вены на руках резать не стоит: слишком просто остановить кровь обычной давящей повязкой, а потом сшить аккуратно разрезанные сосуды один к одному. Слишком медленно течёт кровь. Гремя пряжкой ремня, спустить джинсы, сесть на закрытую крышку унитаза. Сначала под коленями. Провести лезвием по старым операционным шрамам, хрустя рубцовой тканью, рассекая кожу и всё что под ней, так глубоко, насколько возможно. Он делал это, поэтому зайти чуть дальше не будет проблемой. Горячая, вишнёвого цвета кровь потечёт по ногам, марая белую плитку пола первыми густыми горячими каплями. Дальше надо разрезать в паху, справа и слева. Тилль не слишком хорошо знает человеческую анатомию, но, если повезёт, острие ножа вспорет бедренную артерию, и тогда счёт пойдёт на минуты — из раны быстрыми толчками польётся ярко алая кровь, заливая руку, держащую нож. Если после этого останутся силы, хотя, наверное, к тому времени пальцы уже начнут холодеть и неметь, нужно будет обхватить рукоять покрепче скользкими липкими пальцами и докончить начатое. Вдоль левого предплечья от локтя до запястья провести уверенную глубокую линию. Как можно больше таких линий. Сосуды, разрезанные вдоль, не сошьешь. К моменту, когда он закончит наносить беспорядочные раны на предплечье, он потеряет достаточно крови, вряд ли он сможет стоять или сидеть. Скорее, начнёт крениться вперёд, пока не рухнет в тошнотворную лужу собственной крови. Возможно, к этому моменту заметят его отсутствие и красную лужу, выползающую из-под двери туалета. В дверь начнут стучать, потом бить, но даже если хлипкий замок поддастся быстро, а спасателей вызовут немедленно, ему будет уже не помочь. Тилль представляет выломанный замок и дверь, не открывающуюся до конца из-за его тела, привалившегося к ней мёртвым грузом. Представляет, как в получившуюся щель пытается пролезть, оскальзываясь на крови, Рихард. Глаза выпучены, побелевшие губы сжаты. А сзади маячат растерянные парни из охраны, бледное лицо Шнайдера… Господи, как же он жалок. Даже в последний миг хочет, чтобы его пожалели, чтобы о нём горевали. Нет, этого не будет. Его отсутствие заметят, но через полчаса, и подумают, что он уехал в гостиницу или бог знает куда ещё, как будто кому-то есть дело. Дверь в туалет открыть не смогут, но подумают, что её заклинило. Кровь потеряется в темноте вечеринки. К пяти часам утра разойдутся самые упорные. К семи придут уборщицы. И вот тогда вызванный на подмогу технический рабочий обнаружит его окоченевшее тело, вымазанное в бурой свернувшейся крови. Бедняга. Весь день пойдёт насмарку. Да, так лучше, вот это больше похоже на правду. Тилль сидит и смотрит на нож. Хоть бы одну вспышку энергии. Много не надо, на пять минут для решительного рывка. Но тело огромное и неповоротливое, руки словно онемели, и усталость кажется такой сильной, будто он заснёт прямо сейчас. Сладкий обман, бессонница мучает его уже несколько месяцев. К столу, пошатываясь, подходит парень и хватает нож, ухмыльнувшись ему как старому знакомому. Прячет остриё в рукоять. Тилль провожает взглядом прощально тускло блеснувшее лезвие. Им не суждено быть вместе. Ничтожество. Ни на что не способен. Диван рядом слегка прогибается, булькает в наполовину пустой бутылке портвейн. От Флаке тянет крепленым вином, очевидно, ополовинил он эту бутылку без чьей либо помощи. Глаза за стёклами очков лихорадочно поблескивают, кончик длинного носа покраснел, на впалых щеках неровные пятна румянца. Половина волос выбилась из неряшливого хвоста. Какое-то время он барахтается, утопая в мягкой диванной подушке, балансируя бутылкой и двумя пластиковыми стаканчиками, острые колени поднялись почти выше головы. Тилль наблюдает за этим представлением, пытаясь понять, какие чувства он испытывает по этому поводу. Но странное онемение словно бы теперь и внутри. — А у меня тут спортвейн! — объявляет Флаке и начинает мелко хихикать над их давней общей шуткой. Тиллю бы тоже хотелось посмеяться, но даже улыбку изобразить не получается. Флаке, поняв, что его шутку не поддержали, грустнеет и начинает медленно моргать. Пытается сунуть Тиллю пластиковый стаканчик. Тот принимает его, хотя, кажется, что на это ушли почти все силы; рука словно бы весит тонну. Слегка трясущимися руками Флаке наполняет стаканчик вином почти до краёв, оно плещется в нём, густое, темно-вишнёвое, почти как… — Ты мрачный сегодня, — жалуется ему Кристиан, — и вчера, и вообще последнее время. Прячешься всё время, не развлекаешься со всеми. Тилль вздыхает. Тихо и сипло отвечает. Натруженные связки натужно дрожат. — Всё в порядке. Просто устал, — он неловко дёргает рукой со стаканом, тёплая густая жидкость льётся на руку, крупные капли приземляются на потертую обшивку дивана, — Очень от всего этого устал. Флаке нерешительно кладёт руку ему на плечо. Обычно сам Тилль инициирует дружеские контакты разной степени тяжести, и, когда требуется самому проявить инициативу, Флаке слегка теряется. — Скоро это всё закончится, — с сомнением говорит он, тянясь своим стаканом к стакану Тилля, показывая, что это был тост. Тилль прикасается своим стаканчиком к его, мягкий пластик неприятно прогибается. — Да, скоро всё закончится, — соглашается он.