Вспышка

(Я просто оставлю тут ссылку на плейлист, а вы сделайте вид, что ничего не видели http://prostopleer.com/list12052681tsF)

Some men die under the mountain Just looking for gold Some die looking for a hand to hold Brand New “At the bottom”

Себастьян тащит Блейна в этот чёртов клуб, приговаривая, что ему нужно расслабиться. Он так и говорит: — Блейн, тебе нужно расслабиться. Блейн не хочет расслабляться. Блейн хочет спать и чтобы всё катилось к чёртовой матери. Себастьян обнимает его за плечи, скользя ладонью по лопаткам, и Блейну кажется, что на рубашке остаются прожженные пятна. Блейну интересно, прикоснись Себастьян к Библии, у него бы облезла кожа на руках? Блейн не знает, почему вообще об этом думает и как долго уже представляет Себастьяна, кричащего от невыносимой боли в горящих ладонях. Это даже забавно. Реальный Себастьян плывёт в море потных тел, покачиваясь и лапая незнакомых парней за задницы. Воображаемый Себастьян вопит от боли. На сцене череда дерьмовых подростковых групп с неизменно тощими патлатыми солистами в чёрных футболках с ликами мёртвых кумиров, и Блейн ищет место в этом гадюшнике, где можно было бы вздремнуть. — Вечер молодых исполнителей, — говорит Себастьян, появляясь за спиной Чеширским Котом. — Выбирают группу с самым ужасным исполнителем или с самым слезливым текстом? — спрашивает Блейн. Себастьян улыбается, поправляя воротник поло. — Ну-ну, — говорит Себастьян. В стакане Блейна гранатовый сок расползается по стенкам мутной жижей, и Блейн гипнотизирует любой деревянный объект, попадающийся в поле зрения. Блейн прислоняется затылком к холодной стене: ему кажется, что голова медленно разрывается на части, или что у него в мозге Чужой. Возможно, ему неудачно стёрли память Обливейтом. Может быть, он увидел летающий форд над академией или нашёл Кольцо Всевластия, или спас какого-нибудь арахнида, или обезвредил Пожирателя Смерти, или что угодно, что не его жизнь. Блейну нравится думать о том, кем он никогда не станет. Он не будет врачом, социологом, супергероем-трансвеститом, учеником Хогвартса и ещё тысячей всевозможных вариантов развития событий. Парень на сцене говорит: — Привет, я Курт, — и подворачивает манжеты наглухо застёгнутой фиолетовой рубашки, поправляет галстук-удавку и его волосы блестят розовыми прядями в залаченой чёлке. — На самом деле, — говорит Курт, — мы — отстой, но мой брат, который выше и сильнее меня, забрал у меня паспорт и заставляет петь, так что мы тут. Курт привлекает внимание, улыбается и закатывает глаза. — Ладно, — бормочет Курт, надевая на шею ремень акустической гитары. — Возможно, я просто пытаюсь отвлечь внимание от того, что практически забыл текст песни. Блейн не успевает запомнить очередное нелепое название группы. Что-то вроде «Шины и смазки» или «Восемьдесят пять христианских младенцев», или «Магия дружбы». Курт начинает петь, и ему подпевает тот парень с ирокезом, вторит, чуть хрипя, и Блейн задыхается. И задыхается. И задыхается. Свет над сценой распадается на тысячи осколков, и Курт прикрывает глаза, почти касаясь носом микрофона, перебирая струны. И Курт поёт про людей, умирающих у подножия гор в поисках золота или руки, за которую можно было бы удержаться. И Блейн сбегает на втором повторе куплета, когда ему начинает казаться, что Курт смотрит ему в глаза. Блейн набирает полный рот воды и задерживает дыхание. Все творческие порывы Блейна совершенно бескорыстны: он поёт, поёт, поёт, задыхается в своих песнях, разрывается на части и оживает на каждой пятой или через раз в особо удачные дни. — Я просто хочу жить здесь, творить искусство и помогать людям, — говорит Блейн своему отражению. — Тогда почему у меня ничего не выходит? Слюна ярко-красная от гранатового сока, и Блейну кажется, что у него началось внутренне кровотечение, или это излишки драматизма идут кровью из носа, или он слишком туго затянул галстук-бабочку на шее и теперь его талант к пению режет горло изнутри. Блейн выходит из обшарпанного туалета: прекрасный, спокойный, уверенный в себе и с галстуком-бабочкой. На сцене вместе Курта стоит очередной патлатый гитарист, и Блейн ловит отблески клёпок от кожаной куртки Курта на потолке. — Привези меня сюда через неделю, — говорит Блейн, прислонившись лбом к плечу Себастьяна. Блейн не хочет расслабляться. Он хочет спать, Курта и чтобы всё было нормально. Себастьян ведёт ладонью между лопаток Блейна, и Блейн продолжает повторять про себя: Курт Курт Курт Курт Курт Курт Курт Курт Курт Курт Курт — Что? — спрашивает Себастьян. — Ничего, — говорит Блейн. — Абсолютно ничего. * В очередном собственном отражении в зеркале Блейн пытается поймать хоть намёк на Курта и вычёркивает из календаря дни до вторника, поёт ещё раз про подростковые мечты, а потом ещё раз, и ещё раз, и ещё раз, и ещё раз. Действия замыкаются уроборосом. На третьей неделе подряд Блейн немного отчаивается, высматривая в толпе очередного гитариста или шлюху с веками, подведёнными так ярко, что у всех окружающих начинаются эпилептические приступы. Бармен шутит про зависимость от гранатового сока как раз в тот момент, когда Блейн десятый раз мысленно посылает его к чёрту. У Блейна не получается найти Курта, но, возможно, он не слишком-то и пытается. Он разрывается между малодушным желанием оставить Курта нелепой вспышкой в уголках глаз, таким же в памяти, каким он был на сцене, вытягивая третий куплет подряд, не удостоверяться в его реальности и не возвращаться к этому больше никогда в жизни. Точнее, возвращаться к этому раз за разом до конца жизни. С другой же стороны, Блейн уже думает о том, как он, словно диснеевский принц, смог бы увезти Курта так далеко, как это возможно, оградить от всего и всех. Он мог бы увезти Курта в Исландию, в Ирландию, в Южную Корею (если только Курт не ненавидит Исландию, Ирландию и Южную Корею, но даже в этом случае он найдёт другие варианты). И Блейн понимает, что испытывать такие чувства к кому-то, с кем ты не знаком, точнее, к кому-то, кого ты видел единственный раз в жизни поющим на сцене в свете чахлого прожектора, ненормально и немного странно, но Блейн испытывает, и это лучшее, что у него когда-либо было. Потому что даже если возможно привязаться к кому-то, кто из всех тысяч комбинаций слов успел сказать тебе только три куплета песни, то так тому и быть. Блейн готов нести это тяжкое бремя. Блейн не думает ни о какой возможности потенциального разочарования в Курте: он не идеализировал его, не представлял до мельчайших подробностей его привычки и характер, он скорее остановился на стадии «Я буду перемалывать тысячный раз один и тот же образ». Это не так уж и плохо. И Себастьян спрашивает: — Почему мы продолжаем сюда ходить? — Я кое-что потерял, — бормочет Блейн в свой стакан. — Что ты тут потерял? — Себастьян в очередной раз поправляет воротник поло и пристально смотрит на Блейна. И Блейн должен был сказать: «Остатки здравого смысла, восемьдесят песен на повторе, около семидесяти часов собственной жизни и парня по имени Курт, которого я видел один раз в жизни, а он меня не видел вовсе», но зачем-то отвечает: — Я пока ещё не совсем понял, что именно. Себастьян устало опускает голову. — Вряд ли найдёшь это тут, — говорит Себастьян. Блейн почему-то уверен, что найдёт это только тут. * Наверное, думает Блейн, это больше похоже на восхищение двенадцатилетней девочки своим кумиром, почившим писателем, группой, которая распалась десятилетия назад, но вот только Блейн не чувствует ничего такого. Никакой любви к плакатам ни в одном из смыслов выражения. Блейн бы даже не назвал это «любовью», для себя он давно обозначил весь этот комок нервов, судорожно колотящийся вместо сердца и съедающий, разъедающий всё то, что не Курт или не относится к Курту, просто привязанностью. На четвёртой неделе Блейн все-таки находит запись той песни. Ужасного качества, снятая в подвале (Блейн надеется, что не в этом же подвале снимали убийства из «Декстера», потому что выглядит он ужасно), Курт там напоминает смазанное аморфное пятно, но Блейн включает её и падает. То есть совсем. То есть окончательно. — Поздравляю тебя, — говорит Блейн зеркалу. — Ты главный идиот на этой планете. ID3 теги упорно выдают «Шины и смазки Хаммела» в графе «Исполнитель». Голос Курта дрожит под потолком комнаты, рассеиваясь вспышками на шторах и люстре, и Блейн закрывает глаза. Блейн не уверен, что Курт — это настоящее имя, но произносить его — каждый раз идеально. Возможно, Блейну просто нужен кто-то, кто потенциально смог бы помочь, вытащил бы его из всего этого, просто сказал, что он делает всё правильно. Собственное нытьё раздражает Блейна, потому что это не то, как он ведёт себя обычно и не то, как должен был себя вести, но он просто хочет чего-то настоящего. И Курт, даже со всей эфемерностью его образа и поставленным под сомнение самим фактом существования, самый настоящий из всех, что видел Блейн. — Курт Шрёдингера, — бормочет Блейн. — Курт Шрёдингера. * Себастьян, кажется, домогается до парня, стоящего в углу, и Блейн ждёт свой гранатовый сок. И парень на сцене говорит: — Привет, меня зовут Эрик. И Блейн бормочет: «Пошел к чёрту, Эрик», пробираясь к Себастьяну, чтобы вылить свой сок на грудь того бедного парня, к которому он пристаёт, дав ему возможность сбежать. И Блейн не был бы Блейном, если бы не пролил сок, столкнувшись с кем-то в толпе. Он успевает услышать только «Блядь» и оглянуться на затылок убегающего. Конечно, Блейн идёт за тем парнем. Он порядочный молодой человек, он отвечает за пролитый гранатовый сок. — Мне очень жаль, — говорит Блейн. И Курт поднимает голову. И Блейну кажется, что в его голове рассыпается упаковка конфетти. — О, — говорит Курт. — Ты тот парень. В смысле, который с Себастьяном. — Да, — отвечает Блейн. — Вроде того. Он мой друг. Мы учимся вместе. Курт улыбается и кивает. — Себастьян — мудак, — добавляет Курт, рассматривая красное пятно на своей рубашке. — Да, да, я знаю, — бормочет Блейн. Курт близко, Курт тут и он тысячу раз реальный, живой и прекрасный. — Я Курт, кстати, — Курт протягивает руку, и Блейн, отвечая на рукопожатие, молится, чтобы его рука так не тряслась. — Да, я знаю. Я Блейн. Курт-не-на-сцене, без микрофона и гитары, без отблесков на розовых прядях в чёлке, без фанаток у его ног, стоящий посреди мужского туалете в самом ужасном клубе на планете, смотрится странно и неестественно, как приклеенное картонное изображение. От Курта пахнет лаком для волос, на шее Курта несколько блёсток. И Блейн понятия не имеет, что он делает, но он просто не может взять и отпустить Курта сейчас. Продолжительность солнечной вспышки обычно не составляет более нескольких минут. Количество энергии, высвобождаемой за это время, достигает миллиардов мегатонн в тротиловом эквиваленте. — Я веду себя как идиот, — говорит Блейн. — И ты видишь меня в первый раз, но, чёрт, я не знаю. Выпьем кофе? Сходим вместе в книжный? Курт — мгновенная солнечная вспышка, охватывающая все слои солнечной атмосферы. Курт улыбается. Колко и ярко, чуть прикрывает глаза. — Я вижу тебя не в первый раз. Ты был тут недель пять назад, кажется. Я думал, ты придёшь ещё раз, но после не замечал тебя. Мы обычно выступаем тут по пятницам. Мне нужно будет выступить с ребятами, и я свободен. Так что, да, я с удовольствием выпью с тобой кофе, Блейн. Или схожу с тобой в книжный. — Блейн Андерсон. — Курт Хаммел. Курт надевает свою кожаную куртку на сцене, усеянную шипами и клёпками, и Блейн вязнет в голосе. И потом, глотая безвкусный кофе, Курт говорит: — Думаю, это просто способ защищаться. Всё, чем бы ни занимался человек, в итоге оправдывается самозащитой. Знаю, звучит глупо. Возможно, и является глупым, но я всё равно остаюсь при этом мнении. — Я просто хочу жить здесь, заниматься искусством и помогать людям, — говорит Блейн. — Ну и что я делаю неправильно? Курт берёт Блейна за руку, Курт выше Блейна, Курт просто есть, и всё это, вместе и по отдельности, ощущается идеально. — Ты всё делаешь правильно, — говорит Курт. И Блейн выдыхает. — Мы встретимся завтра, — говорит Курт, сжимая руку Блейна на прощание. Блейну интересно, сколько времени ему понадобится, чтобы увязнуть окончательно, сможет ли он отпустить в нужный момент или подойти ближе. Блейн улыбается и говорит: — До завтра, Курт. Блейну интересно, может ли кто-то полюбить Курта и после этого остаться тем, кем был прежде. **