Dumbass // Придурок

Злоба клокотала внутри Эдди разъярённым, взъерошенным зверем. Пелена ярости закрыла ему обзор багровым одеялом, стучала в голове неутомимым колоколом, истерично звенящим оглушительным набатом. Сбежать было некуда – и Эдди терялся в словах, спотыкался, как неуклюжий ребёнок в новых сапогах, пытаясь найти описание обжигающим чувствам, наполнившим его нутро пламенно-рыжей кусачей лавой, – так и не находя подходящих. Зверь с огненной шкурой кусал его за пальцы (они заходились неумолимым тремором) и дышал в лицо близко-близко (его вонючее, кислое дыхание вызывало слёзы), и Ричи не помогал ни разу – одним своим видом доказывал, что всё это: душащая ярость, забившееся нездорово быстрым ритмом сердце, тупая фантомная боль под рёбрами и заходящиеся трясучкой пальцы – всё это было настоящим, навалилось на Эдди многотонной плитой и не собиралось уходить. Картинка крепко отпечаталась в мозгу, давила изнутри на глазные яблоки (или это нервы давали о себе знать проетицирующимися больными фантазиями ипохондрика; не будь Эдди так взинчен на друга, трижды бы успел запаниковать из-за взвалившегося на виски и переносицу давления) и горячей тяжёлой рукой – на плечи: Ричи, его беспощадно безрассудный и беспомощно безмозглый Ричи открыл рот на Бауэрса. Рука Ричи показалась Эдди холодной в его собственной горячей хватке. Ему не нужно было быть доктором, чтобы знать, как выглядели у людей сломанные кости; Ричи обошёлся ушибами (краснеющие участки на коже обещали вот-вот покрыться синевой) и сбитыми в кровь костяшками – такими каждый второй пацан в школе хвастался на переменах своим друзьям, словно драка должна была тотчас сделать из него мужчину, как ритуал бар-мицвы сделал мужчиной Стэнли. Не факт, что из драки они выходили победителями. Стресс, густой и тяжёлый, ещё давал о себе знать, Эдди болезненно потрясывало, но он не мог не посмеяться при взгляде на красные руки Ричи, вспомнив выражение чистого шока на тупом лице Бауэрса, когда кулак прилетел ему куда-то в нос. Эдди надавил сильнее, чем планировал, на обрастающий синеватым ореолом синяк, и Ричи вздрогнул. – Ауч, Эдс, чел, осторожнее, – зашипел он сквозь стиснутые зубы. Фиолетовый на удивление шёл ему, и у Эдди кусаче сжало живот при мысли об этом (синяки не должны быть красивыми). – Заткнись, Ричи. Если бы у тебя в голове был хоть намёк на мозг, мы бы не оказались в этом положении изначально, – рявкнул Эдди. Ричи сидел у него на ванне, истинное олицетворение жалкого зрелища, прижимая к стремительно распухающему глазу упаковку замороженного горошка. Ватка в носу пропиталась старой кровью; десять минут назад кровотечение было таким сильным, что Эдди чуть не прикончил Ричи на месте, («ЗАПРОКИНЕШЬ ГОЛОВУ И Я КЛЯНУСЬ, Я УДУШУ ТЕБЯ К ЧЁРТОВОЙ МАТЕРИ ЗДЕСЬ И СЕЙЧАС, ЕБЛАН») когда истерично тараторил указания зажать нос и наклониться вперёд. – Это вот вообще не моя вина, – парировал Ричи, и звучало это в контексте ситуации так глупо, что Эдди даже позволил себе не разозлиться в следующую же секунду, а лишь приподнял бровь и наклонил голову. – Да ну? Значит, полагаю, Бауэрс растерял все остатки мозгов и решил ударить сам себя, а ты просто случайно оказался рядом в крови и синяках? У Ричи хватило наглости попытаться закатить глаза, но гримаса боли на короткое мгновение сковала ему лицо. Эдди лихорадочно подумал, как ему могло быть больно, и пламенная злость уступила место ворчливому волнению, перестав крутить в когтистых лапах внутренности и вместо этого сбрасывая на сердце мучительную, ноющую тягость. – Заткнись, ты знаешь, что я имею в виду. – Честно, не знаю. Эдди отпустил его руку, чтобы иметь возможность встать и пройтись до шкафчика с лекарствами. Его матери не было дома, и Эдди не знал, какую сверхъестественную сущность стоило благодарить за это, (поэтому предпочитал признательно молчать) потому что они не могли позволить себе риск вновь ограбить аптеку, и Эдди мог бы легко мог вытрясти из своей поясной сумки все свои бинты и кулл-паки, но их бы в любом случае не хватило, чтобы склеить Ричи обратно. – Уверен, что нам не надо отвести тебя в больницу? – спросил Эдди на обратном пути. Он аккуратно положил сбоку от них бинты и перекись. – Не, всё окей, я вверяю вам свою жизнь, Доктор Кей. Эдди невольно прыснул со смеху. Он взял руку Ричи в свою – с пережатым от волнения горлом, намного аккуратнее, чем до этого. К тому моменту злость оставила от себя только воспоминания и, может быть, немного трясущиеся пальцы. – Но серьёзно, он назвал тебя... – Я знаю, как он меня назвал. – ...и ты чуть не заплакал, и... – Ничего подобного. – ...и я ничего не мог поделать, меня так задолбало видеть тебя расстроенным, и я просто – блять! – Ричи зашипел и инстинктивно попытался отдёрнуть руку, стоило Эдди прикоснуться к алеющим ранам ватой, пропитанной перекисью. – Прости, Ричи. Знаю, что болит, но придётся потерпеть. Ричи стоически кивнул и послушно сел, не шевелясь (или очень-очень стараясь), пока Эдди очищал кожу от засохшей крови. – Знаю-знаю. Может, у меня шок, или типа того. – Я пытался тебя отвлечь, но, видимо, вышло так себе. – Сомневаюсь, что кого-то возможно достаточно отвлечь, когда заходит речь об этой дьявольской херне. – Ты разве ещё не привык? Не напомнишь, сколько я тебе промывал разбитые коленки, когда ты учился кататься на скейте? – Да замолчи ты, – Ричи рассмеялся. Эдди поднял взгляд на его улыбку и почувствовал, как заходятся неумолимым жаром щёки и уши; он мог легко представить, каким красным выглядел. – Ты ведь в курсе, что являешься причиной, почему я ношу две поясных сумки, да? – Ричи шутливо пихнул его в ответ, глухо, но добро смеясь себе под нос. – Какой же ты придурок. – А теперь-то за что? – Да за всё. Эдди вернулся к рукам Ричи, чувствуя, как собственные вновь начинает потрясывать, – и в этот раз к ревущей злости это отношения не имело. – Это даже не ответ, – съязвил Ричи. Он дёрнулся ещё пару раз, хватаясь за запястье Эдди крепкой хваткой, и Эдди изо всех сил попытался не подать виду. – Как раз таки самый настоящий. – Я не могу быть придурком за всё. – Конечно, можешь; справляешься ведь. Ричи шумно вздохнул и опустил упаковку замороженного горошка. Мимо взгляда Эдди это не прошло. – Эй, кретин, – рявкнул он, прожигая Ричи взглядом, – верни грёбанный горох на место, если не хочешь наутро выглядеть так, будто по тебе проехался грузовик. – Он уже растаял. И у меня болит рука. – Мне нет дела. – Харе давить, я тут жертва. – Ты первый нанёс удар, ёбанный Эйнштейн, что, ты думал, должно было произойти? Бауэрс бы рассмеялся, похвалил тебя за твой правый хук и ушёл восвояси? Ричи рассмеялся и пожал плечами. – Было бы неплохо с его стороны, хоть не так больно было бы, – Эдди посмотрел на несчастную улыбку проигравшего на лице Ричи и не смог удержать в себе порыв нахмуриться. – Без очков ты похож на одну большую кляксу, но я даже так могу сказать, что что-то не так. Чего ты? – Да я просто... – Эдди попытался не думать о том, как тупо жмёт в груди, и переключил внимание на запёкшуюся кровь. Он выкинул испорченную ватку и взял новую. – Я просто ненавижу, когда тебе больно. – Аналогично. – Так нахрена быть таким дебилом и лезть туда, где ты стопроцентно огребёшь? – Я не про себя говорил, а про то, что ненавижу, когда больно тебе, – Ричи мазнул большим пальцем Эдди по аккуратному, худому запястью. – Ненавижу, когда ты расстраиваешься. И у меня крышу рвёт, когда кто-нибудь зовёт тебя так, это ужасно. – Не в первый раз. – Но я хочу, чтобы в последний. Жар облизал щёки Эдди вновь. Он избавился от ваты и достал бинты; коже на запястье сделалось непривычно холодно, стоило Ричи убрать руку. Эдди не впервые сталкивался с гомофобными высказываниями в свою сторону, нередко становился жертвой местного задиры. Но никто – никто никогда не выказывал столь рьяного желания получить кулаком по лицу в защиту его чести, и Эдди от этого становилось одновременно хорошо и плохо. Дрожащими пальцами он молча перемотал Ричи руку, проигрывая в голове его слова, как запись на старой заевшей пластинке, и бабочки в животе своими диковинными крылышками с каждой секундой начинали щекотать внутренности всё сильнее. Он пытался не встречаться глазами с Ричи, понимая, как отчаянно горел его взгляд, но попытки оказывались тщетны. Взгляд Ричи был по-настоящему нежным и тёплым. Эдди, с горячим, красным, как наливной помидор, лицом, молился, чтобы Ричи без очков не увидел, как он выглядел (даже если сейчас его лицо ощущалось столь пылко, что в голове на полном серьёзе зародилась мысль: его можно было смело использовать вместо запрещающего сигнала в светофоре). – Готово, – Эдди отрезал остаток бинта и надёжно закрепил перевязку. – Будь с ней поосторожнее, кретин. – И что я, по-твоему, сделаю? Пойду снова его ударю? – насмешливо хмыкнул Ричи. Эдди закатил глаза. – Господи помилуй, какой же ты идиот, – Эдди хотел придать строгости взгляду и голосу, но не мог перестать улыбаться при виде того, как Ричи взял его руку в свою перебинтованную. – Я не шучу. Самый огромный идиот на свете. – Может, я попадаю в передряги, чтобы потом вы могли меня залатать, Док. – Нашёлся мне тут мазохист. Я больше предпочту залечивать твои разбитые локти из-за того, что ты не можешь пяти минут на ногах ровно простоять, чем смотреть на разбитый нос, потому что тебе вмазали по лицу. Свободную руку Эдди аккуратно положил Ричи на щёку – разумеется, чтобы оценить масштабы урона, нанесённого Бауэрсом, а не подарить себе блаженные секунды наслаждения красивым лицом Ричи вблизи. Синяк под глазом шёл ему – мысль была нездоровая, но донельзя правдивая. – Состояние просто кошмарное. – Ты ранишь меня в самое сердце. Атмосфера переменилась, словно по молчаливому приказу невидимого режиссёра. Воздух загустел и застрекотал электричеством. На весь мир словно опустили огромный, плотный занавес, и не осталось ничего, кроме голоса Ричи, упавшего до интимного шёпота, и приятной тяжести сладостного предвкушения в груди, отдающейся в глухо бьющееся сердце. Всего вдруг стало слишком много, и Эдди с трудом запечатлел момент, когда Ричи приблизился к нему, и – и они собирались поцеловаться? – Эм, Ричи, – невнятно пробормотал Эдди, не зная, чем ещё, кроме разговора, заглушить сковавшую тело нервозность. И не произнёс больше ни слова, потому что желание и совершенно нелепая, но прекрасная, детская радость наполнили его до краёв. Сердце грозилось проломить Эдди грудную клетку, (бум-бум-БУМБУМБУМ) горячее дыхание Ричи мимолётно коснулось его губ. Расстояние, отделявшее их, было смешным... Дверь распахнулась, и Эдди почувствовал, как у него в груди застрял крик. Опьяняющая радость быстро сменилась цепким, гадостным раздражением, неприятно колющим под кожей. – Р-ребят, я п-п-принёс ещё льда... Эм... – Какого хера, Билл? – вскрикнул Эдди, делая шаг в сторону от Ричи. Вместе с раскрытой дверью упал и занавес; холодный воздух прогнал возникшее в воздухе интимное напряжение. – Тебя мать стучаться не учила? Билл держал в руках ещё одну упаковку замороженных овощей. Он переводил взгляд с одного на другого, выглядя при этом до неприличия недоумевающим для человека, прервавшего чужой личный момент. – Чего? Бев с-сказала... – Да всралось мне, что Бев сказала! Спорим, Бев бы не стала заходить, не постучавшись, – Эдди почувствовал нестерпимое желание сложить руки на груди в истеричном жесте, но обнаружил, что за это время Ричи его так и не отпустил. Он сжал кулаки. – Поздравляю, настрой испорчен. – Чего?! – Эдди поймал на себе две пары глаз. Билл продолжал изображать из себя непонимающего дурачка; выражение лица Ричи выглядело душераздирающе потерянным и несчастным. – Настрой. Испорчен, – Эдди вырвал упаковку из рук Билла. – Из-за каких-то сраных овощей и друга, который не познал искусство стучаться, – с прежней резкостью он пихнул её Ричи в свободную руку. – На, мудила, прижми к лицу. – Почему я мудила? Это Билл виноват! – Просто заткнись. – Я всё ещё могу тебя поцеловать. – Настрой испорчен, я не собираюсь этого делать. Ричи весь поник и вжал голову в плечи, как нашкодивший щенок. Он непроизвольно дёрнулся, когда приложил холодный компресс к побитому лицу. – Ч-что т-тут вообще п-произошло? – Билл медленно отступил. – Произошло то, что ты ввалился в комнату без стука, – хмуро пробормотал Ричи. Эдди кинул короткий взгляд в его сторону; Ричи надул щёки от обиды. – И всё испортил. Чувак, ну какого хрена? – М-мне ж-жаль. – Надеюсь на это, – буркнул Ричи в ответ. Пальцами он продолжал держаться за руку Эдди, но ни на первого, ни на второго не смотрел, предпочитая рассматривать пол под ногами. Никто не решался первым сдвинуться с места, и с каждой секундой атмосфера в комнате густела, наваливаясь на плечи, как очень плотный туман. Билл топтался в дверном проёме, не зная, позволяла ли ситуация ему уйти. Эдди не мог смириться с мыслью, что почти поцеловал свою подростковую любовь, но был так жестоко обломан Биллом в последний момент. Его взгляд, горящий и злой, как у дикого зверька, должно быть, Билл понял лучше всяких слов. Он пробормотал что-то про то, что ему нужно было проверить, не нужен ли был он кому снизу, и скрылся из поля зрения, захлопнув за собой дверь. Напряжение не покинуло комнату вместе с ним: осталось стекать по стенам, как вязкая слизь. Эдди, запертый наедине со стыдливой неловкостью, чувствовал себя неудобно. – Наверное, нам бы тоже не помешало... – Эдди, – прервал его Ричи на полуслове. Его пальцы сжались немного сильнее – непроизвольная реакция, – ты правду говорил? – Какую? – не понял Эдди. Он перевёл взгляд на Ричи, и у того ресницы потемнели и слиплись от наполнивших глаза жирных слёз. – Когда сказал, что хотел поцеловать меня только из-за настроя? – Когда я такое сказал? – Когда крикнул, что настрой испорчен и ты больше не хочешь меня целовать. Неловкость и смятение пробрались Эдди под кожу, и он почувствовал, как неумолимо жжёт на щеках кожу и горят фонарями уши. – Соврал. Но, не знаю... Всё было так хорошо, а потом завалился Билл и всё испортил, и... – Ричи оборвал его на полуслове вновь, но Эдди не подумал возмущаться. Прикосновение губ Ричи к его было столь робким и мимолётным, что на задворках сознания Эдди задумался, был ли поцелуй на самом деле. Обветренные и обкусанные губы Ричи оказались неожиданно мягкими; ватка в носу щекотала ему щёку, холод от компресса облизал кожу морозным дыханием, но момент был столь идеальным, что Эдди пришлось подавить в себе стыдливый порыв заскулить, когда они отстранились друг от друга. – Ого, – голос Ричи был тихим. Он поднял взгляд на Эдди. – Я так боялся, что полностью промахнусь, а то ты всё ещё выглядишь, как клякса. – Великолепно, Ричи. Ты целуешь меня так, будто любишь меня, а потом оскорбляешь меня прямо в лицо, ну и кретин же ты. – Не оскорблял я тебя! – Ты меня кляксой назвал. – Я без очков сижу, любой сейчас выглядит для меня, как клякса! – Кретин, – Эдди закатил глаза. Он попытался убрать медикаменты обратно на свои места, но столкнулся с непреодолимым препятствием в лице Ричи, не желающего отпускать его руку. – Давай, дальше тебя латать уже некуда. Нам следует пойти вниз к остальным. Ричи встал на ноги, надел очки и проследовал за Эдди прочь из комнаты. Из гостиной доносились звонкие голоса их друзей. Ричи остановился в низу лестницы. – Эй, Эдс? – Бога ради, не зови меня так. Чего тебе? – Ничего не «будто». – А? – То, как я тебя поцеловал. Эдди понадобилось несколько секунд, чтобы сообразить, что имел в виду друг. Осознание пришло в голову неожиданно, («...целуешь меня так, будто любишь меня...») принесло с собой тепло и светлое чувство знания и комфорта. Улыбка нашла свой путь на лицо Эдди, осветила его и засверкала в глазах чудными искрами. – И я тебя, дурачина.