Странные дела

Официально она Дэйгуну не дочь — между ними нет кровного родства, да и выросла она в доме Ретты, а что до тех обязательств, которые он на себя взял, так Нинсар до того и дела нет. Он никогда не называет её «дочкой» — хотя исправно навещает раз в несколько дней, помогая Ретте с хозяйством, принося продукты и деньги. Заботится о ней в меру своих возможностей, потому что дал обещание её покойной матери. — Не каждый отец о родных детях так печётся, как печётся о тебе Дэйгун, — каждый раз после его визита вздыхает непонятно о чём Ретта. «Он мне не отец». Среди односельчан он выделяется всем — Дэйгун и спустя годы, прожитые в Топях, чужак. Нинсар обучается у Тармаса и брата Мерринга, она жадно читает все книги, которые только может достать. Нинсар понимает однажды — никто здесь ей не ровня. Никто из тех, кого она зовёт друзьями — ни тихая мышка Эми, ни туповатый Бивил. Никто из тех, кто набивается ей в поклонники — Нинсар взрослеет, становясь если не красавицей, то всё же вполне симпатичной девушкой, хотя Ретта снова вздыхает — ах, жаль, что пошла не в мать, а в неведомого отца, а Эсмерель-то была красавицей. Да и Шайла, жена Дэйгуна... Нинсар каждый раз едва удерживается, чтобы не накричать на неё. Ретта ей не мать. У неё нет никого. Кроме шрама на груди. И кроме Дэйгуна. Она разглядывает себя в бочке с водой, переживая, понравилась бы Дэйгуну её изуродованная шрамом грудь. Он живёт один. Все эти годы. Соблюдая однажды заведённый порядок, коротая дни в одиночестве, не стремясь сблизиться с кем-либо. Но это и правильно — с кем тут сближаться? С этими тупицами, что пытаются затащить на сеновал, — ей? С недалёкими курицами — ему? В деревне есть только одна женщина, что подошла бы такому мужчине, как Дэйгун — и это она, Нинсар. Старый Тармас хранит у себя не только книги по магии — и эти, другие, книги Нинсар изучает так же тщательно. Разглядывает откровенные картинки, читает подробные описания, запоминает. Пробует всё, о чём прочитала, на каком-то заезжем певце на Праздник Жатвы. Ей не совсем это нравится, но она сделала так для того, чтобы получить опыт, не ударить в грязь лицом перед ним на следующем Празднике Жатвы. Официально он ей не отец. Проблема в том, что он считает себя им — хотя ни разу не назвал «дочка». Проходит год. Дэйгун подзывает её к себе. — Возьми этот лук. Продай Галену, купи себе что-нибудь. И удачи на состязаниях. Касается её плеча, кивает и уходит. Нинсар побеждает во всех состязаниях — этим ли куриным головам с ней равняться? И лучшей наградой ей служит сдержанная улыбка Дэйгуна. — Отец так рад! — сияет Ретта. «Он мне не отец!». На деньги от продажи лука — перед тем, как продать, она гладит дерево рукой: вот чему отданы дни и вечера Дэйгуна Фарлонга, вещам, не людям — она покупает белокурый парик, духи и одно зелье. — Шайла, — бормочет он, расстёгивая ряд пуговиц на её корсаже, а Нинсар нетерпеливо поводит плечами и одежда падает, наконец, на траву. Этот маскарад нипочём не сработал бы днём. Этот маскарад нипочём не сработал бы, будь Дэйгун трезв. А пока — он тянется к её губам, груди, впивается в ягодицы, прижимает к дереву. Нинсар стонет, обвив его руками и ногами. Однажды он обронил в доме Ретты батистовый лоскут, от которого пахло женскими духами. И она долго гадала, кому он принадлежал — её матери или его жене. У Галена нашлись точь-в-точь такие же духи. Не беда, что он называет её другим именем — на одну ночь она станет Шайлой. А потом будет слишком поздно что-то менять. Потом в его жизни будет не призрак Шайлы, а она, Нинсар — живая, настоящая. В его глазах она — дочь. В её — он ей не отец. — Дэйгун! — шепчет она. Забывшись, встряхивает головой и парик падает. Содрогаясь от удовольствия, она торжествует — не Шайла, не Эсмерель... — Нинсар? Его взгляд становится осмысленным. Дэйгун отшатывается от неё, как от змеи. — Нинсар... — Нинсар, — говорит она. На Дэйгуна страшно смотреть. Его пальцы тянутся к ней, скрюченные, как когти, и девушка с визгом убегает в ночь — ей кажется, сейчас он вполне мог бы её убить. Она прячется в топях до утра — боясь и торжествуя. А утром, крадучись, выходит к дому — и, конечно, видит возле него Дэйгуна. Он оборачивается. Его лицо непроницаемо, как и всегда. — Тебе надо покинуть Западную Гавань. — Почему? Мы могли бы... — Замолкни, — ужасающе ровным голосом говорит он. — И послушай. И она слушает о произошедшем ночью нападении, о том, что Бивил, Эми и некоторые из деревенских мертвы. О том, что ей предстоит сначала пойти за серебряным осколком в древние руины на болотах, а затем с ним же в Невервинтер. — Дальнейшее меня не касается, — подводит он итог. — Я надеюсь, что больше наши дороги не пересекутся. Он смотрит ей в глаза, и в его взгляде Нинсар видит не жажду убийства, как вчера, а полное и абсолютное равнодушие. Дэйгун Фарлонг поворачивается к ней спиной, давая понять, что больше её судьба его не волнует. Она собирает вещи и, не попрощавшись ни с кем, уходит в те самые руины. Злость, бушующая в ней, помогает справиться с ящерами и добыть осколок. Она вертит его, рассматривает — ничего особенного на первый взгляд. Конечно, она пойдёт в Невервинтер, как того желал её отец, и узнает, что это за вещь. Вот только закончит все свои дела тут. В её глазах — он ей не отец. Однако Нинсар не может не признать, что свои отцовские функции Дэйгун выполнял хорошо — и сейчас всё, чему он её учил, обернётся против него же. Ведь как всё могло бы быть! Злоба, чёрная и неистовая, захлёстывает её с головой. Он сам виноват. Она-то уйдёт в Невервинтер, а вот он... И Нинсар раздавливает ногой склянку с дурманящей смесью. И ждёт. Дэйгун Фарлонг спит на кровати полностью одетый и вооружённый. Нинсар стоит в дверях и смотрит на него, запоминая каждую мелочь, позволяя своей ненависти разрастись и захватить её без остатка. Ведь как всё могло бы быть... Словно рысь, она прыгает на него сверху и бьёт, бьёт ножом куда придётся — в горло, лицо, грудь. Кромсает его лицо — лицо самого лучшего и недоступного мужчины Западной Гавани. Она уйдёт в Невервинтер, как он того и хотел. А Дэйгун Фарлонг останется. Навсегда останется здесь.