***
Цуна оказывается такой же, какой он себе и представляет. Симпатичная, тоненькая, не умная, конечно, да и ее репутация лежит где-то около ядра Земли, если не в самом ядре. Ничего, говорит сам себе Реборн, и не из такого создавал шедевры. Цуна делает все, что он приказывает. Станцевать в виде мальчика на бальном вечере? Устроить драку с медведем в балетной пачке? Признаться в любви к идолу школы — Сасагаве Киоко? Да, да, да! Тысячу раз да! Цуна не ноет, когда он тренирует ее, не плачет от боли и унижения, не устраивает скандалы о загубленной жизни. Она спокойна, словно понимает, что не нужно пытаться сделать хоть что-нибудь из этого. Реборна не проймешь этим. Цуна не идеальная, она простая, как тумбочка, она искренне верит в настоящую дружбу и любовь, всегда готова помочь, протягивает руку всем, кто нуждается в ней. Цуна — обычный подросток, девочка тринадцати лет, и Реборн смеется про себя, когда видит ее наивность и глупость. И лишь когда она смотрит на него слишком внимательно, слишком по взрослому, слишком не так, слишком как Шахматноголовый, Реборн понимает, что что-то не так. Но Цуна переводит взгляд куда-то в сторону, и Реборн сразу же забывает обо всех своих подозрениях. Следующим же вечером Цуна ломает руку какой-то девчонке в школьном туалете и, схватив ее за волосы, бьет лицом о белую раковину. Кровь повсюду: на полу, на зеркалах, на стенах, на раковинах, на дверях, на самой Цуне. Девчонка кричит и молит, захлебывается собственными слезами и словами, просит отпустить ее, шепчет, что никто не узнает, что она ничего не скажет. Цуна приподнимает ее за волосы, ласково гладит по щеке, а потом дает пощечину. Реборн закрывает глаза шляпой и уходит домой. Дома он смотрит на Цуну в чистой одежде, с аккуратно заплетенными волосами в длинные косы, и недоумевает: где же кровь? Цуна оставляет ранец в коридоре, моет руки и идет на кухню. Реборн за ней по пятам. Разглядывает ее, словно впервые видит, а потом садится за стол с белой скатертью и ждет. Она заваривает чай по каким-то традициям Японии, ставит на стол печенья и конфеты, режет хлеб. Ничего в ней не выдает ту сумасшедшую, что была в том туалете. Реборн начинает без предисловий. — Я видел сегодня, как ты избила какую-то девчонку в школьном туалете, — он даже не встает; все также сидит, смотрит прямо на нее, обжигает злым взглядом. Цуна даже не вздрагивает: убирает в сторону заварку, выключает вскипевший чайник, спокойно поворачивается к нему лицом. — Что? — ее лицо не меняется. Реборн не повторяет свои слова, лишь смотрит так, что легче самому утопиться, чем это сделает он. Цуна не пугается, и Реборн некстати вспоминает про тренировки — никакого страха и отчаяния. Одно желание выжить и победить. Цуна отворачивается от него, словно ничего не случилось (в голове что-то звенит на этой мысли, но быстро затихает), заваривает чай, качая глупой своей головой в такт какой-то песенке, а потом протягивает ему горячий напиток. Реборн берет чашку чая от Цуны и делает глоток.***
Никчемная Цуна встречает его яростным взглядом, полукриком-полувизгом. — Я не стану Боссом Вонголы! Никчемная Цуна ничего не умеет и не хочет уметь. Она громко ругается, режет волосы, да настолько, что кажется мальчиком, а не девчонкой, прогуливает половину уроков и заваривает просто отличный чай. Реборн терпеть не мог эту пародию на человека. — Да чего тебе надо от меня? — Цуна смотрит на него обжигающе-злыми золотистыми глазами, сжимая руки в кулаки. Не дай бог отпустит себя. Реборн сломает ей руку. Или ногу. Или шею. — Ты станешь Дечимо Вонгола, и, — Реборн позволяет себе улыбнуться, — это не обсуждается. — Идите со своей Вонголой знаете куда!.. — она кривится так некрасиво, превращается из смазливого мальчишки в какого-то загнанного зверя. Крыса. Крыса, готовая переубивать всех, впиться в шею, загрызть, слизывая кровь и съедая мягкое и нежное мясо. Настоящая крыса, загнанная в угол. Как скоро она попытается выбраться оттуда? — Вонгола твоя, а не моя. Цуна кидает на пол чашку; чашка разбивается на мелкие острые осколки, а чай проливается на пол некрасивым пятном. — Налей мне чай. И не так, как этот. Цуна щерится, и в ее чертах лица ясно видится крысиная злость. Но молчит и наливает чай, даже без яда. Даже вкусно. Реборн берет чашку чая от Цуны и делает глоток.***
Савада Цунаеши, тринадцать лет, пламя Неба, будущая Вонгола Дечимо. Реборн смотрит на эту малявку перед ним и заново читает текст. Малявка смотрит на него в ответ золотыми глазами настойчиво и как-то то ли нервничая, то ли смеясь. Непонятно, в общем. — Цуна, верно? — Реборн мнет бумагу и выкидывает ее. — Верно, — она улыбается. — Чаю? Реборн берет чашку чая от Цуны и делает глоток.***
Цуне на вид лет восемь-девять, но слова Емицу «Тринадцать лет» не дают обмануться. Цуна учит какой-то странный стих, совсем не рифму, не обращая на него никакого внимания. Будто бы присутствие странного мужчины с пистолетом это совершенно нормально. — Эй, ты, — невежливо зовет ее Реборн. Она молниеносно убирает книжку со стихами, поворачивается к нему лицом; глаза ее — золотые шарики. Смотрит спокойно, без волнения. Почти что без чувств. Маленькая куколка, игрушка, марионетка. — Меня зовут Реборн и я буду здесь всю твою жизнь. — Приятно познакомиться, — она улыбается и делает низкий поклон. — Я — Савада Цунаеши. В доме ненавязчиво играет какая-то мелодия, и Цуна, качая ей головой в такт, заваривает на кухне чай. Реборн, сидя за столом с белой скатертью, рассматривает ее, словно в первый раз видит. Длинные волосы с глупой заколкой, розовое платьице, белые носочки. Ну точно дорогая куколка, красиво улыбающаяся и умеющая говорить лишь несколько фраз. Реборн хмурится и осматривает ее еще раз. Почему кукла? Длинные волосы? Цуна поворачивается к нему лицом, на губах — красивая улыбочка, в руках поднос с чаем и сладостями. Мелодия, играющая в доме, становится тише, но никто же не убирал громкость?.. Реборн берет чашку чая от Цуны и делает глоток.***
Цунаеши болтает ногами и громко смеется. — Тебе это нравится? — Кавахира приподнимает брови, смотря на свою ученицу настойчивым взглядом золотых глаз. — Это весело! — Цунаеши подается к нему лицом, задевает чашку чая; чай проливается на пол некрасивым пятном. Кавахира щелкает пальцами — пятно пропадает, чашка восстанавливается. — Он ничего, совсем ничего, не понимает! — Он, как и многие, всего лишь человек, — пожимает плечами древний Шаман. — А люди любят обманываться. Не нужно даже пламя. — Но это делает игру веселее, — она улыбается ярче; волосы ее горят золотистыми искрами. — Не так ли? — Их предсказуемость уничтожает все веселье, — отвечает ей он. — Но ты пока еще молода и можешь играть столько, сколько захочешь. Люди тебе еще не приелись. — Они что, угощение, чтобы приедаться? — Цунаеши подсаживается поближе к учителю, словно примерная ученица, готовая запоминать новую информацию. — А ты думала каннибалы просто так появились? — говорит он, и она удивленно распахивает золотые глаза. — На вкус они были так себе, поверь мне. — Вот это да! — восхищенно восклицает Цунаеши, а потом лукаво щурится. — Как думаешь, он сгодится еще на игру? Кавахира вспоминает гордого Аркобалено Солнца и усмехается. — Иногда даже сломанные игрушки могут доставить удовольствие. Цунаеши смотрит на него, не мигая, минуты две-три, а потом громко хохочет, болтая босыми ногами. Шаман улыбается ей, тая и растворяясь, словно радуга после дождя, и она знает, что он ушел поиграться тоже. Добро на игру ей дали. Она еще молодая Шаманка, а потому играть с людьми будет еще очень долго.