***
СССР… Я благодарна ему за всё то, что он мне сделал. Единственный кто поверил и помог мне. Жаль, что он развалился, надеюсь меня не постигнет та же участь. Все его дети — республики входишие в его состав — с трудом переносили это «испытание».***
— КНДР. — подал голос СССР, посмотрев в окно, а потом кинул короткий взгляд на выросшую воспитанницу, стоящую у двери его кабинета. — Да, товарищ СССР? — Север повернулась на каблуках военных сапог, посмотрев на отца, который снова устремил свой взгляд в окно. — Когда меня не станет… — Небольшая пауза. Он подбирал слова. — постарайся позаботиться о моих республиках. — Народно-Демократическая Республика удивлённо посмотрела на него. — В каком смысле «когда не станет»? — Корея, не глупи. Хоть сейчас этого не видно, но я чувствую, что скоро развалюсь. Внутри все сжалось. Сердце словно сжали в раскаленных тисках. КНДР знала, что это должно было произойти. Но… знать — это одно… строить догадки, размышлять, представлять у себя в голове и… надеяться, что этого никогда не произойдет. Но когда он говорит это тебе сам, лично — это совсем другое! Как? Почему это произошло так скоро?.. Неужели… неужели СССР тоже бросит ее? Он… он ведь дал ей надежду на новое начало, на новую семью… Он заменил ей родного отца! А теперь он втопчет эту надежду в грязь. Закопает глубоко под землёй, даст лопату, заставит саму кореянку рыть ей могилу! Какое чудовище на такое способно? Каким чёрствым надо быть, чтобы совершить такое преступление против морали? Насколько жестоким надо быть, чтобы поступить так?.. Насколько эгоистичной нужно быть, чтобы попытаться оттянуть момент? Какую наглость надо иметь, чтобы заставить слабого, старого человека остаться на земле и не дать ему обрести вечный покой? — Я… Я постараюсь. — сказала северокореянка, выйдя из кабинета.***
СССР, как и говорил, развалился через пару лет. Я хотела и пыталась, как и обещала, помочь его детям, но… Они отказывались, говорили, что смогут сделать всё сами. Я… не стала настаивать. Да и вряд ли они бы меня послушали.***
Здесь я нахожусь уже на протяжении четырёх с половиной месяцев. Откуда я знаю? Над дверью висят часы. Лучше бы их не было. За всё это время меня так никто не нашёл. Хотя я не удивлена, отношения со всеми у меня отвратительные. Половина стран записана в список потенциальной угрозы, а другие уже давно там находятся. Хотя нет, есть одно государство, с которым у меня более, чем товарищеские отношения. Россия… Только этот парень может вызвать у меня улыбку или даже смех.***
— У тебя чудесная улыбка. Не скрывай её. — Не буду. Буду улыбаться лишь для тебя. — обе страны покраснели отвели взгляд. — Зачем я это сказала? — пробубнила себе под нос девушка, прикрывая красное лицо руками. Парень посмотрел на неё и посмеялся.***
Ох, эта улыбка, бездонные синие глаза-озёра, так хочется тонуть в них, его шапка-ушанка, которую он вечно носит, не снимая. Это прекрасное тело… и наша с ним большая тайна.***
КНДР сидела на краю ванны, опустив голову вниз. На бортике раковины лежал тестер. Всё о чём она сейчас мечтала — это чтобы её догадка оказалась ошибочной. Ей всего 71, она слишком молода (по меркам стран) для всего этого. За дверью ванной стоял Россия и всё не решался зайти внутрь. Через пару минут северокореянка подняла голову и дрожащей рукой взяла тестер. Открыв свой единственный глаз, оставшийся после войны с братом, она посмотрела на результат. Две полоски. Девушка осела на пол, сжав в руке тестер, и закрыла лицо, пуская кристально чистые слёзы и тихо всхлипывая. — Сев, ты как? Всё нормально? — через деревянную дверь спросил парень. Девушка вытерла слёзы, которые так и не переставали течь. — Я захожу. Русский аккуратно открыл дверь и увидел, сидящую на полу дрожащую и плачущую, Корею, что-то сжимавшую в руках. — Эй, что такое? Что показал тест? — Северная молча протянута тестер Федерации. Тот посмотрел на результат и лучезарно улыбнулся. — Ты ж моя хорошая. Это же просто прекрасно! Но… Почему ты плачешь? — Я… Я п-просто по-подумала… — Дурочка ты моя любимая. Это же чудо. Наше с тобой чудо. — прошептал Росс прямо в губы Северу, поглаживая её ещё плоский животик.***
Когда Южная Корея похитил меня, начал морить голодом. Это сильно сказалось на моём состоянии. Живот ужасно болел, не переставая. Через пять дней он избил меня в первый раз. Бил прямо по животу. Я потеряла своего ребёнка… Навсегда… Его я больше не смогу вернуть… Моего наследника… Нашего… Нашего с Россией малыша. Он убил моего ребенка! Я мигом возненавидела его за это. Пуще прежнего. И в первые дни кричала, отбивалась как только могла. Мною управляла ненависть, заполняла сознание. Петлей затягивалась на шее, не давая вдохнуть и капли этого гребаного спертого воздуха, которым мои лёгкие заполнены навсегда. Но ничего не могла сделать… я была слишком слаба. Я просто злила его и понимала это. Но мне было все равно. Я должна была… должна была сделать хоть что-то! Должна была хоть как-то отомстить… Бессильная злоба была сильнее ненависти. Она стеной встала между рассудком и здравым смыслом. Мне было все равно — злило это Республику Корею или нет. Руки, казалось, сами поднимались на него только, чтобы он вновь и вновь заламывал их, обездвиживая и бросал на пол. Пинал, бил… мне было плевать. Я ведь ещё жива, да? Я ведь ещё способна на что-либо, на хоть какие-то действия? А это самое главное… Я вытерла подступившие слёзы и огляделась в поиске хоть какого-то спасения. Ничего. Эти дурацкие серые стены! Этот чёртов потолок! Как же это всё достало! Я ударила пару раз по стене, вызывая очередную порцию боли. Я осела рядом со старым матрасом, который «брат» положил мне, чтобы я не сдохла от холода этом чёртовом подвале! Почему это происходит именно со мной?! Я ведь могу попытаться всё прекратить. С последнего избиения остались осколки стекла. Корея собрал почти всё, но я стащила один кусок. Сунув руку под матрас, я достала припрятанное стекло. Вот и настал его час. Извини, Росс, я не смогла сдержать обещание.***
КНДР начала наносить достаточно глубокие порезы на левой руке. Кровь капала на холодный пол. Когда на руке не осталось места, Северная Корея, всё ещё находясь в сознании, намазала на пальцы здоровой конечности кровь и начала выводить буквы своего «послания». «Прощай, жестокий мир!» Оставив на стене пару кровавых клякс, девушка упала на колени, закрыв глаз. Кровь сильным ручьём текла из руки северокореянки, окрашивая в красный пол и куски одежды мученицы.***
Раздражённый Корея сидел напротив сестры и бинтовал её руку. Он не собирался прощаться со своей игрушкой, только не сейчас. Глаз той был просто стеклянным, пустым, немного приоткрытым. Жизнь давно умерла в нём, возможно, когда её только похитили. — Ты сдохнешь только от моих рук, так что даже не пытайся с собой что-либо делать… — Чуть ли не прорычал он ей. — А не то будет плохо. Ты ведь не хочешь так быстро прощаться со мной? — За что… — Тихо прошептала та себе под нос. Хотела крикнуть это корейцу в лицо, и в то же время, надеялась, что до его ушей никогда не дойдет. Она хочет выговорить ему все… но боится. Боится того, что с ней за это будет. Боится того, что он сделает. Боится его. Чувствует перед ним первобытный, животный страх. Такое чувствовала лишь жертва, которую хищник загнал в угол. Она знает, что через секунду клыки хищника вонзятся в ее плоть и будут отрывать кусочек за кусочком. Пока ее полностью не разорвут на части. — Что? — Тот резко прекратил перебинтовывать ее руку и посмотрел в ее мертвое, безжизненное, но в то же время живое лицо. Резко схватил за руки и повалил на матрас, нависая, доминируя, пока в глазах горел яростный огонь. — Что ты там вякнула, шлюшка?! — Почему ты продолжаешь это… делать… — Едва слышно, скорее про себя, произнесла та слабо, жалко, ничтожно. От голода, страха или ощущения собственной безнадёжности — не имеет значения. Уже ничего не имеет значения. Южная Корея цокнул языком. — «Почему»? — Он злостно усмехнулся. Но замолчал, словно пытался придумать причину. — А почему бы и нет? — Ослабил хватку, но продолжил удерживать девушку. — Это ведь так весело наблюдать, как медленно ты теряешь надежду и постепенно помираешь здесь, со мной. — Он наклонился к ней, к ее лицу, обжигая горячим дыханием. — А теперь слушай сюда… мне плевать, что ты скажешь или сделаешь. Прямо сейчас… я заставлю тебя забеременеть от меня, ясно? Мне плевать какими способами, хоть насиловать тебя 24/7, но я заставлю тебя родить от меня ребенка. И ты… ты сделаешь все, как я скажу. Ты родишь мне здорового наследника, понятно? — Он нервно усмехнулся, глядя, как лицо КНДР начинает искажать ужас. — Только попробуй что-то сделать. Только попробуй его убить, тварь! — Н-нет! — Северная Корея не знала, что на нее нашло. Она просто почувствовала, как кто-то вонзил в нее невидимый шприц и начал заливать в тело… что-то наподобие наркотика. Только этот «наркотик» придал ей силы, слепую надежду, новую волну ярости. Этот «наркотик» начал быстро растворяться в крови, бить в самые мозги. Инстинкты кричали отбиваться. Животные инстинкты. Она кричала, она пыталась пнуть его, освободить руки, рыдала — пыталась сделать хоть что-нибудь! Плевать, поможет это или нет. Просто… просто… Удар. Южная Корея выходил из себя. Хотелось рвать и метать, выплеснуть всю злобу. Да как эта сука смеет так себя вести?! Она не понимает, кто здесь главный? Кто хозяин? Хорошо. Республика Корея с радостью покажет этой дуре, кто здесь «папочка». Кто должен отдавать приказы, а кто подчиняться. Я! Я твой хозяин, слышишь, потаскуха?! Ты — ничто! Ты даже права на жизнь не имеешь без меня, ты поняла?! Ты жалкая, ничтожная, тупая крыса! А что делают с крысами? Их травят. Их дразнят — суют сладостный, ароматный кусочек сыра прямо перед носом, мол, «бери, да и ешь!»… только для того, чтобы потом сломать им шею твердым металлом. — Не реви, мразь! — Злобно бросил тот, прежде, чем вцепиться зубами в хрупкую, нежную шею «Чансон"¹. КНДР закричала. — Твой Москаль больше не поможет тебе. — с широким оскалом проговорил парень, продолжая кусать тонкую шею девушки. Он растягивает момент. Он издевается. Он в полной мере даёт ей осознать всю беспомощность, всю безнадежность ситуации. Грёбаный садист. КНДР уже просто бессильно лежала, прекратив попытки. Это не имеет значения — ничего не имеет значения! Что я могу сделать? Разве от меня что-то зависит? Придется плясать под дудочку. Придется послушно, как хорошая, выдрессированная собачонка, идти на поводу, выполнять приказы. Нет выбора, нет выхода — нет спасения, нет надежды или хотя бы крошечного намёка на это. Южная Корея никогда не любил церемониться, оттягивать моменты или заниматься подобной хернёй. А смысл, если ты все равно потом только трахнешь очередную проститутку и потом забудешь о ней? Смысл был как-то пытаться сблизиться, приластиться или приклеиться? Это обычная шлюха, у которой в день, наверное, десятки подобных мужиков. Ты же просто один из них — ей, наверное, уже нет дела. Она о тебе забудет и ты о ней забудь. Оба, как никак, получили желаемое: Ты удовольствие — она деньги. И всё. Никакой любви, никакой заботы, ни-че-го. А какая разница? Сейчас же… всё было по-другому. Все было совершенно другим. Не таким, к чему он привык. Это была не его комната, а сырой, холодный подвал. Здесь на было ни одного окошка, только давящие со всех сторон стены. Это была не какая-то куртизанка, а родная сестра. Она не забудет. Черт, да даже он вряд-ли сможет забыть! Она вечно будет носить этот шрам на душе и на теле, со стыдом, со страхом, с отвращением. Он же будет с гордостью вспоминать об этом. Не ясно, что из этого было более противным. Не важно, что из этого было более противным. Под тихие всхлипы, режущие эту напряжённую тишину ножом, было так приятно разрывать куски одежды девушки. Медленно открывать себе вид на ее худое, хрупкое, истощенное тело. Холодное и бледное, как у мертвеца. Республика Корея никогда не был некрофилом. Но, черт возьми, то, как от КНДР так и веет этой… мертвой аурой, словно перед ним не живой человек, а лишь тело без души, это… возбуждает. Он мгновенно возненавидил и взлюбил себя за такие мысли. Почувствовал, как совесть и мораль кричат ему, что это неправильно, неестественно, а извращённое сознание глушит их, перекрикивает. Это же родная кровь! Разве можно… вот так надругаться над её телом? Это же… это же собственная сестра! Это неправильно! Это аморально! Это… Это то, чего я давно хотел. И теперь никто… и теперь ничто не помешает мне насладиться моментом. Сейчас он рассматривал её, как скульптуру или картину, над которой трудился много-много лет. Пытался найти ошибки, или просто наслаждался результатом? Он не знает. Никто не знает. Хватка ослабла, пока руки, сами, по своей воле, потянулись к девушки. Сначала касаясь талии, поднимаясь к верху, к груди, блуждали по ней. Он ощупывал картину. И это… была картина другого художника. Он начал уважать и в то же время, завидовать этому художнику. Его отец нарисовал этот рисунок — два рисунка, — они получились неважными. Пришли другие художники. Они забрали их, увидели в них толк, изюминку и «подправили». Стёрли, начали с нуля. Картины означали, казалось, одно, но стали совсем другими. Они стали лучше. Прекраснее. За них взялись настоящие профессионалы своего дела. Пришлось немало потрудиться, потратить несколько лет, но они закончили и вышли уже с гордо приподнятыми головами и совершенно другими рисунками. Ловко водили кисточкой, зарисовывали. А не получалось — выкидывали в мусор, брали другой холст! И так, пока не добьются идеала. Пока картина не станет совершенной, стоящей. Достойной внимания. Что ж, СССР хорошо потрудился. Он припустил свои штаны. Они только мешали. Он просто не может себя контролировать. Ему нужно прямо сейчас «войти» и вдолбить этот дышащий труп в матрас. О последствиях, о морали подумает потом. Она все равно не имеет никакого значения. В лоно словно вонзили расскаленный нож. Низ живота охватило огнём. КНДР закричала. Слезы брызнули из глаз с новой силой. Он двигался рвано, жёстко. Придавил девушку своим телом, не давая и двинуться. Чем больше та пыталась сопротивляться — тем сильнее была боль. Он не волновался о ее состоянии. Ему было все равно и она это знала. Оставалось только терпеть.***
Все… болит… Единственная мысль, на которую хватило сил. Чудом КНДР ещё была в сознании. Южная Корея давно вышел, оставляя ее одну, наедине со своими мыслями и… воспоминаниями. Голова раскалывалась, словно кто-то ударил по ней железным ломом, но на фоне горящего и разрывающегося на несколько частей тела это было едва ощутимо. Больше всего сейчас она хотела умереть. Неважно как. Она была готова к любым «испытаниям», если после них ее ждёт сладкая награда, в виде смерти, что встречает ее с распростёртыми объятиями у входа в потусторонний мир. Больше всего сейчас она хотела попасть в теплые объятия России. Но вместо этого попадет лишь в лапы самого дьявола. Безжалостного, жестокого, хладнокровного дьявола.