Гномики в Большом

Как-то раз, директриса, решив, что мы уже дети взрослые, достала жутко эксклюзивные билеты на оперу в Большом. «Евгений Онегин» называлось сие произведение. Мы его прошли еще в 9-м, но повторение — мать ученья. Так сказала наша классная, а по совместительству, наша учительница литературы, и билеты приняла, потирая руки в предвкушении культурного просвещения интернетных детей постсоветского пространства. Родители на такую новость отреагировали по-разному. Кто-то порадовался, что каникулы пройдут за монитором не полностью, кто-то огорчился, что взрослых не берут, а чей-то папаня предложил альтернативу — мол, чего культуру-то сразу такими большими кусками хватать, давайте начнем с кукольного. Но Наталь Алексенна была непреклонна. И вот настал день икс. До театра мы добирались по пробкам. С утра лил дождь, поэтому настроение в целом было хмурое и противное, и очень хотелось спать. У меня, вдобавок, еще и голос сел так, что его не было совсем. Все, что оставалось — меланхолично провожать взглядом стекающие по стеклу капли и иногда вставлять с помощью телефона свои реплики в общий разговор. Еще на подъезде мне сообщили, что мой друг Саша, недавно бывший Колобком, Ангелок Вовчик и веселая, но умеющая быстро собираться в кучу Алина порешили взять меня с собой на ложу. За эти места была жесточайшая борьба, но друзья обо мне позаботились. Поэтому скучать в тот вечер мне было явно не дано. Наша ложа располагалась аккурат над оркестровой ямой, и сидели мы поэтому почти на сцене под строгим взором директрисы на пару с классной из ложи напротив. Впрочем, веселью это не мешало. Поначалу Вова, усиленно нагоняя на себя сосредоточенный вид, и правда собирался просвещаться, но ему это быстро наскучило. Саша внимательно изучал брошюрку, купленную мной на входе по просьбе мамы. Алина знаками переговаривалась с кем-то на другом конце зала. С кем, понять было сложно, потому как разом таким же макаром ей отвечало человек десять. Я исподтишка фоткала все, что попадалось под объектив — декорации, лепнину, музыкантов, люстру — и отсылала маме. Та в ответ восхищалась и обещала заставить папу сюда сходить. Мне было его уже заранее жаль. Вконец измаявшись сорокаминутным ожиданием, мы уже почти уснули, когда внезапно погас свет. По-русски говоря, «Онегина» наизусть мы уже не помнили, особенно после затянувшегося нового года. Но опера — есть опера, поэтому слова мы понимали смутно. Спас программу Саня-Колобок. Добрая матушка отдала неподозревающего крамольной подставы шестилетнего Сашу в классический класс музыкальной школы. Поэтому всю оперу он знал назубок, хоть ночью разбуди, транслируя нам слова всех героев, едва те откроют рот. Кроме того, он умудрялся время от времени перегибаться через бортик ложи. Там Саша зорко наблюдал за музыкантами и рассказывал нам, чего они делают. Не то, чтобы мы не догадывались, но принимали заботу друга о нашем просвещении. Заскучавший было Вова, пророчивший себе карьеру дизайнера, с выходом Ленского, завернутого в раритетную шубу и смутно напоминающего нам Баскова, о чем поделилась Алина, нашел себе занятие и принялся изучать изыски местной костюмерной. Но на беду у нашего Ангелочка — это прозвище прилипло к нему намертво — постоянно звонил телефон. Причем так настойчиво, будто друга разыскивали как минимум ФБР. Как максимум — бабушка, наверняка забывшая о поездке в театр. Телефон он перевел на беззвучный, но в тишине Большого он перекрывал даже громкого Ленского, вмешиваясь в его реплики лаконичным и узнаваемым:  — Бз, бзззз…  — Как будто маленький гномик в штанах бреется, — неожиданно выдала Алина, заставляя нас тихохонько захрюкать от смеха. — Бреется и светится сквозь штаны от счастья, — поддержала я, и ложа вновь покачнулась. А так как ноги у Вована длинные, и он закинул их на бортик ложи, то гномика видел весь зал. А у Вовы рождалось новое прозвище. В семи метрах от носков Вовиных кроссовок на пеньке грустил Ленский. Дело шло к дуэли, поэтому он и грустил. А нас же больше завлекал куст. То ли кто из актеров использовал декорацию как переодевалку, то ли внутри него действительно кто-то был. Но только всякий раз, как Владимир умолкал, и музыканты опускались по нотам вниз, куст начинал дрожать, как осинка на ветру. Причем из множества кустов на сцене он дрожал в гордом одиночестве. Как Ленский на пеньке. Он грустил тоже в одиночестве. Почти весь спектакль мы с Алиной хранили напряженное молчание. Мне произношение звуков просто давалось физически сложно, а Алина боялась разогнать всю атмосферу и важность светского раута. Но все же, иногда, девушка подавала признаки жизни:  — Ольга страшная! — Внезапно тыкнет пальцем в сторону забившейся почему-то в угол сцены девицы и опять молчит. Ольга, как почуявшая косяк, вывернула из полутемков, и запела, стараясь показать всю мощь своего вокала. Слов мы не поняли, но старания оценили. Вообще, взгляд режиссера постановки был весьма интересным. Ленский, представший перед нами крупным светловолосым мужчиной, в свете прожекторов иногда перекрашивался в темный и походил на Баскова в парике Галкина. Но если с цветом волос, хоть и периодически, но все же было какое-то соответствие, то почему Онегин оказался на голову ниже Ленского, мы понять не могли. Ведь по сценарию, Евгений был на пяток лет старше друга. — Но, надо заметить, актерской игрой он берет, — с видом знатока и почему-то присвистыванием Лещенко сообщил Колобок. — Кто он? — Поинтересовался с другого конца ложи Вова-Гномик-Ангелок, приняв героическое решение отключить телефон нафиг. — Да… Оба, — пожал плечами Саня. А тем временем, речь зашла о дуэли. Евгений, громкостью до того не отличавшийся, внезапно активизировался, как будто дрожащий куст укусил его за попу. А Владимир на пеньке от недоверия друга погрустнел еще больше. И мы уже даже прониклись духом, прильнув к ограде, с которой Гномик-Вован даже ноги снял по такому случаю, и открыв рты. Но тут… антракт. — Вот так всегда, — надулась Алина. — Это как на контрольных по истории. Только во вкус войдешь, а тут — конец урока. Директриса с классной поманили нас пальцами, и мы со вздохом, но все ж вышли в прохладный коридорчик. — Ну как? — Спросила Наталья Алексеевна. Горло начало болеть сильнее, поэтому я просто показала большой палец. Алина, Вова и Саша отозвались хором: — Весело! — Увлекательно! — Специфично! — Ну и молодцы! — Директриса ободряюще улыбнулась нам. Попив в буфете чайку, мы потянулись обратно. Одноклассники были в восторге от открывающихся перспектив постановки «Евгения» у нас в школе, знанием о которой наша Екатерина (Васильевна, клаассный руководитель) осчастливила нас на выходе из буфета. — Ну, у нас же есть опыт после нового года, — развела руками ответственная за сценарий Лера. — Ага, то-то Ирина Алексеевна обрадуется, — кивнул идущий рядом Влад-бывший-дед-Мороз. По возвращении в зал нас ждало что-то несусветное. Оказалось, что дальше партии шли на французском. Часть наших, классе в третьем, учили французский язык, поэтому внимали с видом знатоков. Алина, думавшая после школы поступать в филологический, слушала это безобразие со странным искривленным лицом. Вован, за время антракта урегулировавший вопрос с бабушкой, гуглил перевод. Я включила диктофон — на память — и старалась не создавать динамику помехи. А наш Колобок, наверняка знавший об этом, просто наслаждался происходящим. Екатерина и директриса в ложе напротив, судя по лицам, наслаждались тоже. Спустя почти 2 часа, Наталья Алексеевна, собрав нас, как наседка своих цыплят, пересчитала и упаковала в автобус. Дело было к ночи, и дети, утомившись и насытившись впечатлениями, особо не буйствовали. Парни, сидевшие сзади нас с Алиой, тоже притихли. Я обернулась — они спали. Алина на моем плече сопела тоже. Автобус мчался по свободным дорогам; фонари, отражаясь на мокром асфальте, сливались в одну рыжую полоску, казавшуюся бесконечной. Я, прикрыв глаза, вспоминала сегодняшний день. После французской части, когда актеры наконец перешли на русский, Ленского все же пристрелили. До самого конца он лежал за кустом, который, кстати говоря, после антракта трястись перестал. Татьяна вышла замуж. После ее последнего письма к Евгению и продолжительных аплодисментов, зажегся свет. Парни помогли мне растолкать уснувшую уже Алину, чтобы довести ее хоть до автобуса. Едва мы примостились, девушка отрубилась вновь. Я вспоминала яркие полотна декораций, тот загадочный куст, шубу Ленского, платье Татьяны. Скручивала в трубочку брошюрку в своих руках, поправляла голову Алины, чтобы подруге было удобнее. Жаль, что она так и не узнала, что Ленского играл все-таки Басков.