Гидрофобия

Мне, в отличие от тебя, никогда не казалось замечательным это комковатое небо в вечерних тучках. Есть в нём недоброе, неспокойное. Как это море — чёрное, подёрнутое волнением. В него взглянешь ненароком — и всегда видишь своё отражение: дёрганое, тревожное существо, в независимости от того, возвращают ли тёмные блики твой подлинный портрет. Я измучена — и таково это чёрное море. Вечереет, уже давно вечереет. Вечером становится слишком ветрено, неуютно. А почему, собственно, неуютно? Не потому ли, что страшно, что всюду чудятся преследователи и недоброжелатели? Или не чудятся? Кто может знать, что реально, а что — лишь глупый домысел! Я спасалась от неуютности позднего времени суток в свете лампы и в страницах книги; кажется, одно от другого неотъемлемо. Книга, правда, надо признаться, на этот раз была совершенно особенная. Даже уместно ли называть её книгой? Ведь это были твои записки, Мари, зарисовки о нашем с тобой путешествии. Я и не знала, что ты делаешь дневниковые записи, пока сегодня днём, за обедом, ты немного смущённо не протянула мне толстую тетрадь и не спросила моего мнения — заметки носили полухудожественный характер. На вопрос о том, как эта романтическая привычка ускользнула от моего внимания, ты пояснила, что стала вести дневник только тогда, когда покинула Джозефа, в тот самый вечер. В тот самый вечер, когда приехала ко мне с вещами, сказала, что «Джо, конечно, взбешён случившимся», и мы, напуганные, уехали из нашего родного городка на первом попавшемся ночном поезде. Я тогда задремала, то ли, видимо, от утомительного избытка чувств, то ли под размеренный стук колёс, а тебе, дорогая моя Мари, не спалось, и ты стала излагать свои переживания нескольких суматошных дней. Сейчас я листаю эти заметки с невозможным удивлением. Подумать не могла, что наше путешествие длится уже столько времени! Казалось бы, совсем недавно мы размышляли о том, что делать нам, сошедшим с поезда в неизвестном городе, с нашими весьма скромными сбережениями. А теперь… В последнее время дела идут даже неплохо, но от этого на душе не становится спокойнее. Думаю, понимаешь почему. Разве о такой жизни мы мечтали, когда я убеждала тебя, что стоит покинуть этого двуличного Джозефа? Разве то, как мы обеспечиваем себе существование, — это то, как должно благородным людям? Не знаю, сколько мы сможем лгать окружающим о том, что мы сёстры. Да, конечно, тебе, дорогая, больше не приходится днями мыть посуду, в швейной мастерской и платят лучше, и работы меньше, хотя что бы мы делали без знакомства с милейшим Кейси — ума не приложу. Ты, Мари, сама прекрасно понимаешь, что он от тебя, мягко говоря, без ума, и мы обязаны ему всем, что у нас есть — твоей работой, крышей над головой, этим, как ты говоришь, «чудесным» видом на море с балкона. Вот и сейчас ты любуешься опасной, беспокойной водой. Но что мы будем делать, когда Кейси явится в эту комнатку и с жаром начнёт просить твоей руки? Водой уж не налюбуешься — о втором Джо ты ведь не грезишь, правда?.. Нет, дорогая, нам самим надо вставать на ноги. Надеюсь, что если мои статьи начнут публиковать, у нас появится немного больше денег, чем сейчас, и мы сможем себе позволить самостоятельно снять примерно такую же комнатку. Конечно, не совсем такую же, поскромнее, зато независимо от Кейси или других молодых людей, которых ты так неосторожно подпускаешь к себе. Какая же ты у меня наивная! И какая же ты у меня красавица… Правда, не знаю совершенно, опубликуют или нет. На днях я отправила текст в «Вестника», под псевдонимом — конечно, мужским — но не знаю, почувствуют ли подвох в редакции. Из «Известий» пришёл отказ; не имею ни малейшего предположения, как они отгадали, что «Питер Ридер» — не тот, за кого себя выдаёт… Улыбчивая, ты покидаешь полюбившийся балкон и направляешься мне навстречу. Приходится отложить твои заметки. — Ну как тебе?.. — спрашиваешь ты, садясь ко мне на колени. Я немного задумываюсь. — Никогда бы не подумала, что мою жизнь можно описать так увлекательно. — Нашу жизнь, — поправляешь ты. Твои волосы волшебно переливаются в свете лампы. — Так и быть, нашу, — соглашаюсь я. С тобой нельзя не соглашаться. Но я имела в виду именно «мою»: ведь она становилась увлекательной именно как составляющая «нашей». Ты целуешь меня и спрашиваешь: — Пойдём спать? Я киваю и указываю рукой в сторону балкона: — Только отгороди меня, пожалуйста, от этого ненастного моря. Ты смеёшься моим страхам и тревогам, но покорно прикрываешь дверцы. Так-то лучше. Твоя нежность, помноженная на успокоительное сна, делает своё дело.