Очевидцы и пленники тайн глубины

Свою отраду и гибель он находил в своей же стихии. Она как прятала, когда окружающий мир невыносимо давил со всех сторон своей невозможностью. Она так и манила стать наконец единым целым, а не отдельным мнимым повелителем. Стоит всего лишь немного отпустить контроль — и себя — и вот уже размыты границы собственноручно выстроенной темницы, его не удержать, не ухватить и не запереть вновь. Волнение не будет сковывать грудь, а в теоретическом сознании останется лишь вечный штиль... Каждый в мыслях один, но зато невредим, Исступлённо молчим. Ойкава Тоору болтливый и капризный мальчик, который искренне и по-настоящему жалуется шёпотом лишь безразлично-холодным звёздам, с озорством подмигивающим его печали. Они не дадут нужного совета, да и до судьбы людей и Вечных им разницы особой нет, свои сроки жизни и проблемы дороже этих мимолётных моментов земной слабости. Да и он особо не ищет утешения, лишь на мгновение возможность перестать копить в себе и выплеснуть хоть частичку в бесформенную пустоту и резвящееся «никуда», чтобы при свете солнца жаловать на жару, преподавателей и слишком сурового тренера. Гораздо проще удается капризный изгиб губ, чарующие речи и беспечный смех, пока тихий шёпот царапает лёгкие изнутри. Этим не поделиться с самым близким, то ли из нежелания добавлять груза и незаживающих ран чужой душе, то из страха быть отвергнутым и непонятым. Пересчитывая столетия одно за другим теряется более-менее надёжный ориентир и даже на самого себя положиться страшнее всего. Поэтому самые важные слова молчанием виснут в прохладном вечере, скользят натянутой струной от одного к другому, но вслух так и не звучат, прикрывшись почти фальшью повседневных проблем. Стоит только шагнуть, о тропинке забыв, Будет странных эмоций безудержный взрыв. Чувствовать себя обычным человеком до безумного странно и надломано, словно кто-то исступленно шепчет на ухо о том, что это не твоё, быстротечно и скоро сотрётся в пыль, теряясь в вечности. Года для Вечности становятся минутами. Слишком дорогими, слишком хрупкими, способными рассыпаться в один миг от неаккуратного движения. Их бы спрятать за стекло прекрасной бабочкой, стирать порой пыль и самозабвенно любоваться… Эти мысли клокочут в иллюзорной грудной клетке, держатся там в заточение. Им непозволительно скользнуть в ребяческую улыбку или высокомерный взгляд, не исказить заигрывающий тон, не отравить... Пока он твёрдо следует выбранному пути, держит строго самого себя за горло, не позволяя сделать лишний шаг, лишний взгляд в сторону "не должен". Слишком часто вместо ночного неба раскидывается перед глазами мерцающее полотно возможностей, где взрываются одна за другой сверхновые. Обычно в такие моменты он вздрагивает и мотает головой, не давая взрывам полностью поглотить себя и выстраивая линию обороны очередных запретов. Когда-нибудь это всё треснет, дамба разрушиться и его с ног собьёт бешенный поток, в истерии бьющийся в данный момент о стены своей тюрьмы. Где-то там сворачивается в клубок нечто тёмное, неподконтрольное, грозится вырасти и поглотить полностью своей неизвестностью. Мы наблюдаем, стоя в темной нише. Чужие сны не делают нас ближе. Так мы втянуты в вечность. И вместе, и врозь, Накануне и впредь. Вечные обычно стоят в стороне и наблюдают за ходом истории, вмешиваясь каждый в урочный час. Они безмолвные стражи хрупкого течения времени, присматривают за Судьбой и соблюдают ряд каких-то правил, придуманный не ими и не для них, возможно, но всем кажется, что так будет намного проще. И есть чем занять мчащуюся вперед бесконечность, найдя в ней собственное иллюзорное место. Все верят в высшее предназначение, но не всем оно даётся извне и приходится предназначить себя чему-то самому. Они отстранённые, друг с другом практически не общаются, только если не нужно передать задание или отправиться на то вместе. Подобное сближало бы людей, вот только между Вечностями словно пролегает каждый раз новая стена, её не пробить и не сделать тоньше. Общие секреты и тайны, чужие разделённые судьбы как камень преткновения, а не объединяющая их нить. Никто не хочется обжечься и быть обожённым, каждый делает вид, что дорожит своей осточертевшей бесконечностью. Мы не сможем уснуть, мы не сможем забыть. Ойкава, смотря на потолок, по которому разбросаны флуоресцентные звёзды, думает, что может поведать о ходе истории с самого её зарождения; хотел бы, но только его кто слушать пожелает. Для Вечных тысячелетие словно затянувшийся трёхчасовой фильм: мучительно долгий, пока его смотришь, и такой короткий, совершенно не насыщенный событиями, стоит попытаться его вспомнить после. Хотелось бы выкинуть из памяти, словно вырванный из тетради испорченный листок, и никогда не вспоминать, но свои и чужие деяния выжжены на обратной стороне век и сетчатке глаз, навсегда сохранены мыслями в мельчайших подробностях, ярких красках и чужих криках радости или отчаяния. Даже прикрыв глаза, он слышит шторм и крики моряков, как ломается дерево под напором стихии и ликуют морские чудища в ожидании пира. Как по крышам проходится дождь, приветливо скользит по окнам и зонтам, становясь свидетелем тысячи, миллионов историй, некоторые из которых так и остаются нерассказанными. Шёпот ветра над озером, возле которого собираются семьи, резвятся с домашними животными дети. Даже стараясь впасть в безвременье и бессознательное, он наполнен чужими тайнами и жизнями, оно шумит где-то внутри, не даёт сбежать и взять небольшой перерыв, постоянно напоминая о себе бесконечным и хрипло-надломанным, царапаясь изнутри и лукаво шепча на ухо. Стоит всего лишь немного отпустить контроль — и себя — и вот уже размыты границы собственноручно выстроенной темницы, его не удержать, не ухватить и не запереть вновь. Волнение не будет сковывать грудь, а в теоретическом сознании останется лишь вечный штиль…