Блэр

Холодный воздух цепляется за лёгкие, оставляя глубокие сияющие царапины, возвращение Белой Колдуньи, вечная зима не за горами, пусть весна и пытается скрасить эту перспективу. Вот и угораздило родителей на каникулы в горы тащиться. Нет, Адам любит горы, но восьмичасовое восхождение - это слишком. К тому же, упрямое игнорирование протоптанных троп не делает его легче. - А вот и обещанная в том замечательном городе, Ниода вроде, горная деревня. - отец привычным с буйной молодости жестом поправил волосы. - Там и остановимся! Сказать, что Адам был благодарен - ничего не сказать. Он был действительно очень счастлив. «Вот найдем гостиницу, я приму душ, раздобуду горячего пряного глинтвейна, залезу под одеяло и буду читать. “Звездную пыль” Геймана…» - блаженно думал парень, вслед за родителями идя к деревне. Из-под подошв тяжелых горных ботинок сыпался щебень. На тонких бледных губах Адама играла легкая улыбка, острые, инопланетянские даже, скулы тронуты милым румянцем. Адам был некрасив, но очарователен, такого полюбишь за мелочи, за светлое сияние голубых глаз, обрамленных пышными ресницами, за пшеничные завитки волос на висках и затылке. Парень ступил на тропу. Ну наконец. Деревня оказалась больше, чем ожидалось, но при этом словно с открытки в книжном магазине, смелая мечтательная иллюстрация. Константин, отец Адама, решил что сначала непременно нужно зайти в какое-нибудь кафе. Нашлось оно довольно быстро. Замшелая вывеска под античную бронзу «Закат». Красная черепица на крыше, стены выкрашены в персиково-розовый цвет, лиловые ставни на окнах, всего два этажа. Парень вошёл во внутрь вслед за родителями. Круглые столики, на каждом букет белого вереска в глиняных амфорах, мягкие нежно-розовые, клубника со сливками, кресла, а от вида стен и потолка захватывает дух. Словно и правда закат вокруг, со всех сторон. Адам сел за один из столов, родители присоединились через пару минут, принеся горячий шоколад в персиковых картонных стаканах. - Хозяин этого милого заведения сказал, что стены расписывала местная одинокая художница. Жутко замкнутая, даже домашних животных нет. - сказала Аманда сыну. Она заметила, как он восхищённо вздохнул, войдя в кафе. - Безумно, - выдохнул Адам, попробовав шоколад, и добавил, поймав недоуменный взгляд матери. - Вкусно. И роспись потрясающая. Я бы так не смог. Парень врал сам себе. Смог конечно. В теории, на практике же - боролся с ледяной пустыней внутри, оттого и в горы с родителями пошёл, развеяться немного, что-ли. Времени в кафе они провели совсем немного, к великому сожалению Адама. Тут было слишком уютно. Но Константин почти сразу расспросил хозяина “Заката” о местных гостиницах и узнал, что тут есть замечательный хостел, который работал круглый год, в отличие от туристического отеля для случайных горнолыжников и сноубордистов, но заселяли туда в основном музыкантов, художников и прочих творческих людей из Ниоды. «Вы замечательные люди, - говорил хозяин с лёгким и певучим акцентом. - И у вас очень красивый сын. Скажите, что вы от Матти и он за вас ручается. Думаю, Рон не откажет мне в услуге заселить славных людей.» « Никогда на месте не сидится. » - устало думал Адам, плетясь за матерью и отцом через всю деревню. Солнце уже садилось, воздух тихо подрагивал и словно сиял. - А вот и он! - отец остановился у трехэтажного здания. Черепица цвета кофе с молоком покрыта мягким изумрудным мхом, потертая вывеска чуть поскрипывает и очаровывает своим видом. Престарелый хозяин хостела приветливо улыбался, солнце в каждой морщинке. Константин, как ему было велено, сказал, что от Матти, и Рон, а это был именно он, без колебаний дал родителям ключ от небольшого двухместного номера на втором этаже. На вопросительный взгляд Адама только подмигнул и вызвался проводить до комнаты сам. Низкая кровать с клетчатым покрывалом, круглое окошко, дубовый стол с лампой в резном абажуре. - Слишком для хостела... - Это бывшая комната моего сына. - сказал Рон с тем же певучим акцентом, что и хозяин "Заката". - Много лет тут никого не было. Не спрашивай ничего. Мне просто захотелось поселить тебя здесь. Рон ещё раз оглядел комнату и, мягко закрыв за собой дверь, ушёл, больше ничего не сказав. Некая растерянность окунула Адама в омут с головой, он просто не знал, что делать дальше. Постоял ещё пару мгновений, пытаясь поймать хоть одну мысль-пчелу в своей голове, но очень быстро сдался, позволив им и дальше броуновски кружить. Кинул портфель на пол, решил, что перво-наперво надо осмотреть комнату. Они здесь всего на одну ночь, но Адам любил изучать обстановки. Комнаты много говорили о людях. И комната сына Рона говорила, что они с Адамом жутко похожи. Широкий стол около окна, узкая кровать, всего один шкаф для одежды и вся стена занята полками с книгами. От наивной фэнтези-фантастики до философских трактатов. И среди всех этих книг, ухоженных, будто только вчера купили каждую, темным пятном выделялся тоненький бархатный синий блокнот. Чуть потрёпанный, чуть облезший. Видимо, его слишком часто держали в руках. Не уверенный, что поступает правильно, Адам достал блокнот. На нём черным теснением было выведено "И так только жить". Подчерком витиеватым, французские вензеля и расписные купола готических храмов, прочитать можно лишь хорошенько вглядевшись. « Никогда не вёл дневник. Но должен поделиться. Я влюблён. Её зовут Блэр. Каждый шаг рядом с ней - полёт. Каждый вздох - глоток крепкого вина, безумно красного. От взгляда бросает в дрожь. Люблю. Познакомились смешно. Сидел в парке. Считал звёзды вслух. Подсела она. На пятьдесят третьей звезде. Счастливое число. Показал ей реку. Моё место. Тут вереск. Белый. Это странно. В таких местах он обычно не растёт. А здесь есть. Она спела мне. “Вересковый мёд”. Грустно и окрыляет. Глаза у Блэр зеленые. Летние. Мы пили горячий шоколад. В кафе «Закат». Оно на отшибе нашей деревни. На западе. Блэр принесла котёнка. Серого. Назвали Том. Как в мультике. Банально, но Блэр понравилось. Был у Блэр дома. Всё чёрное. “Звёздная ночь” на всю стену. У неё смешные красные кружки. Со слониками. Не вписываются. Устроили пикник. Взяли Тома с собой. Я поцеловал Блэр. У неё вкусные губы. Перечная мята. Я заболел. Ангина. Приходила Блэр. Принесла книжку. “Сто лет одиночества”. Смеялась, что если не поправлюсь - влюбится в другого. Не хочу её терять. Страшно. Я здоров. Блэр рада. Том вырос. Он теперь большой кот. Так быстро. Всего одно лето. Сентябрь. Блэр нужно уезжать. Учиться в Англию. Зачем? Лучше бы осталась. Открыли бы чайную лавку. В чёрных тонах. Блэр хочет поговорить. Испуган. Что-то серьёзное. Иду к реке. В увядающий вереск. Она уже там. Она хочет расстаться. Не любит. Мне больно. Душа умирает. Леденеет. Октябрь. Блэр уехала. Поцеловала в лоб и уехала. Хочу обнять. Блэр. Блэр. Блэр. Не выхожу из дома. Поцелуи Блэр ещё горят у меня на губах. Стараюсь стереть лезвием по коже запястий. Не выходит. Том утонул в реке. Я похоронил его в увядшем вереске. Мне снятся Блэр и Том. Скучаю. Люблю. Блэр стала мне писать. Я расцветаю надеждой. Всё-таки любит? Написал о Томе. Плакал. Ходил на могилу Тома. Река холодная. Ноябрь. Том спит теперь под одеялом из палой листвы. Получил письмо от Блэр. Ей плевать на смерть Тома. Она нашла парня. Богатого и красивого. Изменилась. Сильно. Я одинок. Одинок. Одинок. Блэр продолжает слать мне письма. Рассказывает о парне. Вкладывает в конверт фото. Больно. Снова был у реки. У могилы Тома. Вспоминал Блэр. Везде вспоминаю о ней. Она забрала с собой моё сердце. Сделала из него чернила и пишет письма. Выпал снег. Я улыбался. Впервые с отъезда Блэр. Снежинки падали на лицо. Таяли. Я будто плакал. И улыбался. Странно. Декабрь. Тому теперь спать теплее. Много снега. У нас в деревне туристы. Познакомился с Ханной. Милая. Пустая. Встречаюсь с Ханной. Думаю о Блэр. Не пишет. Что-то случилось? Волнуюсь. Ханна уехала. От Блэр нет вестей. От тревоги не нахожу себе места. Опять режусь. Был в больнице. Задел вену. Приезжала Блэр. Изменилась. Но это моя Блэр. Кричала на меня. Ненавидит. Люблю. Встретились с Блэр у могилы Тома. Пошли в кафе. “Закат”. Потом к ней. Переспали. Она курит. Блэр уехала не попрощавшись. Даже не предупредив. Оставила записку. “Не надейся”. Мама умерла. Сорвалась со скалы. Подвела страховка. На похороны не пошёл. Пил дома горячий шоколад. Из смешной красной кружки со слониками. Не вписываюсь. Отец пытается взбодрить. Надоело. Я ухожу. В реке будет холодно. Но я потерплю. Хочу остаться рядом с Томом. Я сломан. Устал. » Адам закрыл дневник, чувство странного опустошения, вызванное этими витиеватыми строками, поселилось где-то в глубине самого его естества. И вроде написано было мало, вроде похоже не на дневник даже, а на нечто неказистое. Парень потёр виски, всё ещё чувствуя кончиками пальцев бархатистую обложку и ломкие страницы. Ведомый неведомым, он встал с кровати, чуть покачиваясь, как после бешеной поездки на американских горках, двинулся к выходу из комнаты, к лестнице, на улицу и дальше, дальше. Сам не заметил, как добрел до окраины деревни, очень маленькая она всё-таки. Сам не заметил, как ботинки зашуршали по пожухлой траве, а потом и приминали неосторожно увядающий вереск. Из ступора вывело только журчание реки да тихое пение, не особо мелодичное, но до одури грустное. На берегу реки, рядом с двумя деревянными крестами, сидела женщина с умопомрачительными зелено-летними глазами, рисовала реку и увядший вереск. Заслышав Адама, она подняла голову, посмотрела на парня, улыбнулась грустно. Неспешно встала, будто специально забыв в вереске блокнот, сказала что-то свистящим шёпотом - захочешь не разберёшь - и пошла в сторону деревни всё так же не мелодично и грустно напевая.