По инерции

      Люди из следственного управления ФСБ, подчиняющиеся генералу Костенко, пристально наблюдают за ним с того самого дня, когда небезызвестный владелец Глобал Кинтек исчезает с радаров спецслужб и официально начинает считаться без вести пропавшим, а у его верных юристов внезапно обнаруживаются документы, согласно которым детище всей жизни Киняева переходит в руки никому не известному мальчишке, появившемуся на этой большой арене словно из ниоткуда.       И зачем он только свалился в коллекцию к прочим проблемам генерала? У Сергея было стойкое ощущение того, что его обычную головную боль под названием «Киняевские планы по захвату мира» запаковали в подарочную коробку, красиво перевязали праздничной лентой и переименовали в «загадочный Паша Вершинин».       Согласно отчётам оперативников, у этого мальчишки — а по-другому и не скажешь, ведь ему гребаных 19 лет — охренительно скучная жизнь, в которой не происходит ровным счётом ничего интересного. Видимо, единственным выдающимся (и вообще хоть каким-то достоверным) фактом его биографии было то, что неведомым образом менее года назад ему оставили огромную компанию, да ещё и походу с инструкцией по её управлению в комплекте, потому что, надо сказать, справлялся он неплохо.       «Да небось сынок Киняевский или племянник», скучно отмахивается Олег, вместе с генералом просматривая материалы по этому делу.       Сергей не идиот. Он проверял и перепроверял по новой всё вдоль и поперёк, ища банальную семейную драму. Но драмой даже не пахло. Никаких, даже самых неправдоподобных и сомнительных подтверждений родства не обнаруживалось.       «Ну тогда любовник, всё понятно, смазливый», смеётся Олег, и Сергея передёргивает. Нет. Этот точно не похож. Было что-то другое, что кануло в Лету и не хотело всплывать даже в жёлтой прессе вездесущих СМИ. Профессиональное чутьё вторило генералу, что в этой истории вообще нет ничего банального.       Если на Киняева имелись хоть какие-то улики и косвенные доказательства, с которыми можно было работать (Костенко бесконечно жалел, что вовремя не подсуетился с выдвижением обвинения в его адрес), то Паша Вершинин — чистый лист. Единственная тень в его стороне — это невозможность отрыть на него никакой информации о детстве и ранних годах его жизни. ФСБ не имеет никаких данных ни о месте рождения, ни об образовании, ни о месте прописки мальчишки. Всё, что попадает в руки органов госбезопасности — это чудом добытый скан паспорта парня, недавно восстановленного якобы по утере. Паспорт ничем не помогает: Костенко не верит ни единому слову, что в нём написано, даже имени. Паша — никто. Человек-призрак.       Дело об убитых детях в 95-м году только усугубляет ситуацию. Костенко не сомневается, что это был заказ Киняева. Костенко не понимает, как и почему спустя столько лет на фоне Глобал Кинтек под боком у Киняева появляется этот мальчишка, подходящий по возрасту, если хотя бы один из тех младенцев выжил, и представляется именем одного из них. Костенко начинает казаться, что настолько загадочного дерьма за все годы службы он ещё не встречал.       Сергей ставит обратный отсчёт на наручных часах: ровно через двое суток и 14 часов Павлу Вершинину стукнет 24 года, и согласно завещанию по-прежнему без вести пропавшего (и предположительно уже давно мёртвого) Киняева все права на Глобал Кинтек окончательно закрепятся за ним. Костенко не знает, как к этому относится. Он просто ждёт этого часа как вердикта.       Сергей обречённо вздыхает, когда на него разом наваливается груда самых разных дел. А тут ещё и этот международный форум по атомной энергетике прямо в центре Москвы. Как назло вовремя. По заявлениям организаторов, от Глобал Кинтек — без преувеличений акулы в своей сфере — обещает приехать сам владелец. Паша.       Костенко хочется смеяться, когда он представляет себе, как этот всё-ещё-мальчишка-двадцати-трёх-лет будет на полном серьёзе выступать на этом форуме перед толпой бизнесменов, магнатов и учёных по атомной энергетике. Паша Вершинин не ассоциируется у генерала ни с чем, что может содержать в названии слово «атомный», и вообще не ассоциируется ни с чем серьёзным. Потому что несколько раз за эти годы Сергей видел Пашу собственными глазами, вживую, а не как обычно на присылаемых ему фотографиях от агентов. Паша не выглядит важным, или умным, или ответственным перед атомной промышленностью. Паша это Паша. Ещё ребёнок, которому при необходимости суют на подпись важные бумаги его юристы и управленцы, оставшиеся ещё с Киняевских времён.       Костенко не собирается появляться на форуме лично — слишком много чести. У него и без этого мальчишки хватает других не менее важных дел, требующих его присутствия здесь, в Управлении. На форум он по привычке отправит своих людей и больше даже думать о нём не станет. О форуме. И о Паше. Сергею правда жаль, что важность его службы и ответственность не позволяют ему просто поехать и насладиться видом этого чуда, которое как обычно в окружении телохранителей будет улыбаться на камеры журналистов и отказываться от комментариев, когда ему начнут задавать личные вопросы. Сергей не может не признать, что Вершинин обаятельно улыбается.       Когда в кабинет влетает запыхавшийся секретарь и тараторит что-то о теракте на форуме, Костенко чувствует, как земля уходит из-под ног. Он не помнит, что отвечает секретарю, не помнит, как оказывается в броневике с Олегом и другими бойцами, не помнит, как проскакивая все светофоры автомобиль мчится на место трагедии. Он помнит море крови, белый шум в ушах, запах гари и копоть, куски стекла, металла на земле, развороченный взрывом центральный вестибюль, рискующий обрушиться, крики людей, огни карет скорой помощи, снующих вокруг военных, криминалистов, врачей, толпы зевак за оцепленной зоной и журналистов, дерущихся за лучшие кадры.       Сергей медлит перед тем, как зайти внутрь. Сергею страшно. Страшно найти среди убитых взрывом Пашу. Пашу Вершинина. Того мальчишку. Нет. Это будет слишком неправильно. Так не должно быть.       Когда Сергею дают списки экстренно госпитализированных пострадавших, он чувствует, как к нему возвращается жизнь. Теперь он снова может дышать. Теперь он точно знает, что Паша жив. Генерал бросает всю работу на месте, спешно перекладывает её на других и сломя голову несётся в больницу.       Костенко едва сдерживается, когда охранник даже после удостоверения настойчиво требует Сергея надеть медицинский халат. Наскоро набрасывая халат на плечи, генерал торопится по длинному белому коридору. Его люди уже здесь, на карауле перед дверьми палаты, и от их вида на душе становится легче. Паша в безопасности. Его, как и прочих пострадавших, будут охранять как предполагаемую цель покушения. Но это уже неважно, потому что теперь Костенко лично будет оберегать мальчишку. Денно и нощно. Он клянётся сам себе.       Главврач говорит, что Вершинину повезло, что через неделю тот будет как новенький. Пашу почти не задело в сравнении с теми, кому повезло меньше. У него лёгкий сотряс, несколько ожогов и рубцов, но всё это легко поправимо под должным вниманием персонала больницы. Паша в сознании, и главврач разрешает генералу войти с условием, что никакие вопросы потерпевшему задаваться не будут. Костенко и не намеревался. Вместе с этим главврачом, заведующим, караульными и с дополнительно прибывшей охраной Глобал Кинтек он готов отгонять от Паши всех назойливых журналистов и даже конторских следователей. Это забавно. Приоритеты меняются в таких чрезвычайных ситуациях. В таких личных ситуациях.       Паша на больничной койке. Руки по локоть в бинтах, на шее повязка. Некоторые участки марли окрашены алым. Исхудавшее лицо иссечено мелкими порезами от осколков. «Главное, что глаза целы», отмечает про себя Костенко. Могло быть и хуже. Намного хуже.       Генерал тихо проходит, присаживается на край кровати, боясь задеть Пашины ноги, наверняка такие же перебинтованные под простынёй.       Костенко медлит. Он знает, что нужно сказать в такой ситуации. Любому человеку. Но не Паше.       Паша в сознании. Чувствует, как кровать проминается под весом чужого тела, и ведёт головой в сторону вошедшего. Он смотрит на генерала уставшими тускло-серыми глазами под тяжёлыми полупрозрачными веками. Словно смотрит насквозь.       — Сергей.       Полушёпот, но Костенко слышит. Пересохшими обескровленными губами называют его имя.       Наверно, не лучшее место и время, но Сергей не удержится от этого вопроса:       — Знаешь меня?       Тонкая улыбка в ответ:       — Нельзя не знать человека, который столько лет следит за тобой.       Бьёт по живому, не мешкая. Сергею словно разом становится стыдно за всё, что он делал в своей жизни. Стыдно перед Пашей. Костенко не знает, откуда берётся этот стыд. Может из глубин сознания, где он всегда понимал, что Пашу подозревать не в чем, и слежку можно было смело снимать всё тогда, шесть лет назад. Но продолжал следить дальше. По инерции. За столько словно вместе прожитых лет, отпустить было уже невозможно.       Костенко не может думать о том, что мог потерять этого мальчишку. Мог больше никогда не получать от агентов отчёты с фотографиями, на которых Паша смеётся, пьет кофе, неспешно прогуливается по мостовой. Мог так больше и не увидеть его обаятельную улыбку перед журналистскими камерами. Мог никогда больше не встретить вживую эти красивые глаза.       Сергей протягивает руку и нежно обхватывает тонкую бледную кисть. Он помнит, что поклялся.       На наручных часах мигает таймер, дошедший до нуля.