мальчик, выбирай себе девочку по нутру, по уму, по плечу и по силам. потому что есть такие, которые тебя в порошок сотрут (хорошо - не сведут в могилу) (c)
Джиджи держит кисточку средним пальцем и большим, то и дело облизывает губы от напряжения и старается выводить карминно-красные линии акварелью на рисунке ровно, чтобы взмывающий ввысь силуэт небоскреба был похож на таковой. Получается, стоит сказать, не очень здорово, пальцы ее не слушаются, рисунок не рисунок вовсе, а каракули, но Артур все равно ее обычно хвалит, после того как рассматривает пристально и внимательно, не изображает заинтересованность – излучает ее. - Почему небоскребы у тебя красные, Джиджи? Девочка хмурится, склоняет голову на бок – Артур старательно прячет улыбку, бросает взгляд на часы, уговаривает время идти медленнее, в идеале остановиться вовсе, ему слишком дороги эти минуты, ему никогда не уместить в своей голове, как так вышло. Она пожимает плечами, забирает рисунок – надула щеки, почти обиделась, почти расстроилась, и подает голос только тогда, когда Артур уже готов рассыпаться в извинениях. - Я же их близко не видела. Они могут оказаться какими угодно, почему не красными? Он кивает, соглашается. Для жителей окраин Готэма небоскребы это что-то из другой реальности. Большинство за целую жизнь так и не выбирается дальше спутанных окраин рождается и умирает в итоге в них, город как огромное болото с червоточиной в центре, красуется на карте, дышит, а задыхаются те, кому меньше всех повезло. - Когда-нибудь увидишь, - обещает Артур, очень надеется, что это будет правдой, что хоть кому-то выпадет счастливая карта, возможность собрать победную комбинацию, а не в режиме нон-стоп собирать осколки своей рушащейся жизни семь раз в неделю, триста шестьдесят пять дней в году. Пальцами забирается в смешные волосы, перебирает россыпь темных пружинок. Улыбается. Входная дверь хлопает, бодрый стук каблуков разливается по прихожей, звенит колокольчиком, Артур прикрывает глаза.***
- Софи. Перед ним очередной психотерапевт – внимательный взгляд, неестественно прямые плечи, эмоций не больше, чем в капле воды – ему кажется, что их сменилась уже сотня, они не выдерживают общения с ним, он их пугает, он им отвратителен. Им всем интересно, что именно не так с его головой, но никто еще не приходил больше трех раз. «Не оставляйте пациентов одних» - универсальная инструкция на стене, но его оставляют раз за разом. Его рано или поздно оставляют все. Артур жмурится – от яркого света больно глазам, на лице врача тщательно скрываемый налет заинтересованности, мисс Кин бросает взгляд на диктофон, секунду смотрит на исправно вращающиеся мотки ленты, незаметно выдыхает, опускает застывшую в воздухе ручку в тетрадь. Думает, что нашла что-то интересное, думает, что ей наконец-то повезло, и ждет, а те, кто были до нее просто бездари от психиатрии – не она первая. - Софи… - тянет он и усмехается, подносит к губами бесчисленную сигарету, и в голосе нет ничего, ни сожаления, ни боли, одна вычищенная до блеска пустота, как эта комната, которую он ненавидит, даже можно почувствовать запах едкого дезинфицирующего порошка вперемешку с запахом дыма. Дамочка гипнотизирует его глазами, забыв о безопасности, подается вперед и дергается, моргает бестолково, как кукла, когда он в насмешку поднимает руки, заставляет звякнуть кольца наручников одно о другое – женщина сглатывает, изо всех сил давит внутри желание бежать отсюда со всех ног. Но стоит отдать должное – голос все еще ровный. - Расскажите мне о Софи, Артур? Его разум в секунды пролетает путь от нелепо произнесенного впервые ее имени до жалкого «пожалуйста», до бессильного шепота сорванным голосом, умоляющего, больного, с размаху врезается в стену, стекает по ней – неправильно работающие нейронные цепочки, кровяные сгустки, дробленая в пудру кость. Протяни руку, почини механизм, исправь все, но нет тут больше никакой возможности исправить, ни одному мозгоправу не дано. У Софи помада цветом вишни, те же смешные волосы-пружинки, что и у дочери, слишком открытая для этого города улыбка. Она - бешеная энергия, ураганный ветер, сбивающий с ног. Она просит его подождать, и он ждет, ногой подпирает готовые захлопнуться дверцы лифта, и это, пожалуй, худшее, что с ним случалось. Артур стоит, ни жив, ни мертв, позволяет себе смотреть лишь искоса и мечтает слиться со стеной целиком и полностью. - Ужасное здание, правда? - Мама, это здание такое ужасное, правда?.. Надо же, лифт тряхнуло, достаточно чтобы у некоторых впечатлительных сердце застучало у ключиц, а он даже и не заметил. Поворачивает голову, смотрит не понимающе – ужасно или нет может знать тот, кому есть с чем сравнивать, а он за целую жизнь нигде больше не был – и тускло улыбается, потому что нужно хоть как-то отреагировать, не каждый день с ним кто-то вообще говорит. Заказывал немного фантастики, Артур? Получи и распишись. Но все так реально, даже синяки под курткой с удвоенной силой болят. За три дня они здороваются дважды. За неделю пять раз. Софи смотрит заинтересованно, видит чудака с потеками грима на подбородке, видит забавного парня, пошутившего о том, что ограбить ее он зайдет позже, видит того, кому ей впервые за долгое время не сложно улыбнуться – не видит человека, которому на самом деле слишком плохо для того чтобы по доброй воле оказываться рядом с ним. Через неделю он просит ее прийти на его выступление, не спрашивает, а умоляет, голос не выдает, выдают глаза-провалы на лице, что от волнения бледнее обычного – «приходи, иначе в этом совсем не останется смысла». Софи кивает, ободряюще улыбается, прикасается к нему – впервые – совсем легко сжимает пальцами локоть. - Я приду, если потом ты пообещаешь мне свидание. Артур молчит. Он в действительности не знает, что на это ответить. А потом видит возле школы Джиджи. Совсем случайно. Маленькая фигурка в теплой куртке и маминых очках, за ними, в карих глазах, вся грусть мира. Он машинально бросает взгляд на часы – уроки закончились двадцать минут назад, через четыре часа у него выступление, но это вмиг становится не важным, не значащим абсолютно ничего. Рядом с девочкой курит ее учительница, нервно прохаживается вдоль лестницы, точно мечется, то и дело поглядывает на Джиджи, точно говорит ну и что мне теперь с тобой и твоей бестолковой вечно опаздывающей матерью делать? Артур точно знает, что Софи никогда не опаздывает больше чем на десять минут. Он подходит ближе, медленно, шаг за шагом, оглядывается через плечо, надеясь услышать знакомый торопливый стук каблуков, совершенно не понимает, что должен сделать – Джиджи решает все за него, бросается навстречу с улыбкой, увидев знакомое лицо. Артур опускается на корточки, прижимает ее к себе. В груди что-то предательски екает, когда тонкие детские руки обвивают шею – худшего момента для приступа смеха и вообразить нельзя, он готов сквозь землю провалиться, когда это происходит. Через силу выпрямляется, шарит по карманам в поисках карточки, а в идеале телепорта отсюда хоть куда-нибудь, хоть в ад, находит, протягивает девушке в темном брючном костюме. Та читает и все больше хмурится, оглядывает его с головы до ног, брезгливо поджимает губы. - Я не могу доверить вам ребенка. Артур призывает на помощь все свое самообладание, хватает губами воздух, восстанавливает дыхание. - Неужели? А у вас есть выбор? Она думает не долго, смотрит на часы, потом на девочку, бросает сухо «пока, Джиджи» и в считанные секунды скрывается за углом. С ним не прощается. На него больше не смотрит. Он думает – а что, если действительно было нельзя? Что если?.. Легко сжимает маленькую ладонь в своей. Джиджи смотрит на него снизу вверх. - Мама никогда так не опаздывала… - Я думаю, нужно просто позвонить ей, - он крутится на месте, вспоминая, где ближайший телефон, - не расстраивайся, малыш. У Софи в голосе облегчения и благодарности столько, что хватило бы на миллион спасающих мир героев, и сначала она даже связать и двух слов не может, только повторяет его имя в телефонной трубке раз за разом. - У меня неприятности. Босс собирался меня уволить, если не задержусь. Отправила к школе Кэти, но она сказала, что никого не нашла. - Извини, мне нужно было… - он не знает, что ему было нужно, - телефон далеко и… - Тебе не за что извиняться. Это моя вина. Артур протягивает трубку Джиджи: - Поговори с мамой.***
Тук-тук. Сердце гонит кровь по венам. Еще и еще. Чайник кипит, ложка звякает о стенку кружки с шапкой пара, похожего на сигаретный дым. Артур бы душу продал за сигарету сейчас, бестолково шарит в кармане, нащупывая пачку пальцами, и застывает восковым истуканом – ни за что на свете он не станет курить здесь и сейчас. Эта квартира – нечто святое, хотя и в двух шагах от его, у него четкое ощущение, что во вселенной что-то пошло не так. - Спасибо, - он забирает у Софи чашку с чаем, но не делает и глотка, ставит на стол, молчит. - Если не хочешь чай, зачем согласился? - Это было бы не вежливо. С какой планеты такое чудо? Софи опускает голову и тихо смеется. Артур тут же выпрямляется, моргает, как будто что-то внезапно вспомнил. Ее смех бьет наотмашь, от него больно - "не смейся надо мной, пожалуйста, только не ты", с ней наедине, от звука ее голоса и плохо, и снова больно, и невыносимо хорошо. Надежда на что-то теплое трогательно поднимает голову, тянется навстречу, распускается цветком у солнечного сплетения, а выше, под изломами ребер сердце по-птичьи бьется, часто и неровно, вместе с первозданным желанием остаться хоть в чем-нибудь живым. Даже неверно работающие шестеренки в его голове не мешают понять, насколько это нелепо, злобно шипят, шепчут ему, какой он беспросветный дурак. Тук-тук. Черт возьми. - Ты не пришел на свое же выступление из-за меня. У тебя будут неприятности. - Не думаю, что кто-то всерьез расстроится, - он деланно пожимает плечами, делает вид, что не расстроен сам и внезапно награждает бесконечно долгим взглядом в глаза, - кроме того, ты тоже не пришла, так что… Сердце глупой птичкой-колибри взмывает ввысь, когда Артур чувствует прикосновение теплых пальцев к своим щекам, дыхание на коже, изящные хрупкие плечи под своими ладонями. Тук-тук. Тук-тук. Тук-тук.***
У Софи помада цветом вишни, те же смешные волосы-пружинки, что и у дочери, слишком открытая для этого города улыбка. У нее кожа пахнет миндалем и жизнерадостным цитрусом, одно ее существование приводит в недоумение, один ее вид грозит не то, что с ног сбить, уничтожить, не оставить в живых, как не оставил бы несущийся на полной скорости грузовик – Готэм абсолютно точно не создан для таких, как она. Звезды в Готэме не сияют, небоскребы не созданы для них. Вот только…Артур обещал Джиджи, что она обязательно увидит небоскребы. - Хойт, пожалуйста, - он почти скулит в трубку и прислоняется горячим лбом к ледяному стеклу в телефонной будке, - я не могу потерять работу. Не сейчас, прошу. Тук-тук. Он все понимает – и то, что оружие нельзя приносить в больницу, и то, как глупо звучат его объяснения со стороны, не понимает только, как можно всю жизнь словно падать в бездонную пропасть и не знать, где она заканчивается. Все, что он чувствует - только все больше стучит в висках. По мере приближения…к чему? В трубке давно уже гудки. В сердце давно скважина, можно не вызывать врача, не поможет. В дневнике строчки набегают друг на друга. Тот, кто пишет правой, ведет диалог с тем, кто пишет левой. Артур не замечает разницы, он не знает, в ком из них больше его самого.***
- Что произошло? – Артур не говорит, а хрипит. Не спрашивает, ответ уже знает. Умоляет – можно я просто моргну и всего этого не будет, хотя бы один раз, хотя бы один чертов раз позволь мне спрятаться. Софи сбрасывает туфли у двери, с трудом расправляет плечи и поясницу, болезненно морщится и всю свою решимость собирает, чтобы посмотреть ему в глаза. - Сумку забрали, а там…знаешь, там вся моя зарплата, и… Артур прерывает ее лепет смехом, хохочет, пока легкие не начинают гореть, пока не сводит челюсти, пока не заканчивается дыхание. Пусть это будет правда смешно, пусть это будет шуткой. Он запишет ее в свой блокнот, когда-нибудь она ему пригодится, ну, давай же, пусть снова откроется дверь, пусть в нее войдет прежняя Софи, просто пусть войдет и улыбнется. «Эй, мэм, это полиция. Вашего сына сбила машина» «Эй, детка. Хочешь попробовать, как это на самом деле бывает, а не с твоим дружком-клоуном?..» У него слезы хлещут из глаз сплошным потоком, настоящий соленый водопад, боль выкручивает суставы, ее границы стираются, ей и края нет. Казалось, нашел что-то настоящее, получил свое персональное чудо, но нет, снова растоптали, выбросили, выпотрошили ради забавы. Не ее, Софи выстоит. Его. Он приваливается к ближайшей стене, хватает ртом воздух, больше не смеется, только шмыгает носом, всхлипывает. Начинает считать про себя, пытаясь успокоиться, но не в состоянии вспомнить, что идет после числа семь. Софи спотыкается, пытается пройти мимо, а он тянет за руку к себе, резко дергает молнию на куртке и прежде, чем она отшатывается, успевает увидеть в разорванном вороте блузки синяк у ключицы и край золотистого кружева. Щеку обжигает пощечина, в барабанные перепонки вколачивается окрик «не делай так!». Плевать. Он ее не слушает. Он смотрит. Впитывает. Не узнает. Запекшаяся кровь у края губы, ладони в ссадинах, малиновая юбка испачкана в грязи. Задорного урагана больше нет, вместо него бледная тень, жалкая картонная кукла вместо фарфоровой балерины. Что-то ноет в груди. Как же так. Артур смотрит не на нее, а сквозь - Софи стоит напротив, крошечная, босая, в изорванной одежде, покачивается, пытается заставить себя сказать хоть что-то, но только обнимает себя руками и тихо, на одной ноте, скулит. - Что мне сделать? – тускло спрашивает Артур. Она замолкает. Смотрит так, словно впервые видит. Тут уже не сделаешь ничего. - Я уеду завтра утром. Я больше не могу. Этот город… - ее снова трясет, язык не слушается, - этот город… Артур рисует кривой смайлик сигаретным окурком прямо на стене, а Софи рыдает уже в голос и не двигается с места, зажимает себе рот рукой, совсем как это делает он, когда безудержно смеется. Не остается сил уговаривать, убеждать, просить. Только выдохнуть «пожалуйста», не оборачиваясь, и не увидеть, как Софи качает головой. Тебя никто не слышит. Никто не станет тебя слушать. Это сотое пожалуйста за последний месяц. Миллионное за всю жизнь. И оно не сработает, как и прежние, но он упрямо повторяет, как мантру - пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста. Пожалуйста, Софи.***
У девушки в вагоне красивое лицо. Тонкие черты, высокие скулы, спокойный прямой взгляд. Ее голос взмывает вверх, бьется подбитой птицей в стекло, когда вместо «нет, спасибо» с губ срывается «пожалуйста, хватит». Тонкий шлейф духов, пальто кофейного цвета едва задевает его колени, когда она не походит, пролетает мимо. Девочка, какого черта тебя такую занесло в метро так поздно? Какого черта тебя вообще в этот мир занесло?.. От ощущения дежавю сводит пальцы, перед глазами простирается красно-карминный туман. Она смотрит на него, как на прокаженного, его смех будет преследовать ее в кошмарах, пока однажды до нее не дойдет – этот смех ее спас. После этого ничего не будет прежним. После этого Готэм превратится в огромный костер под открытым небом, но до этого еще далеко. В вагоне холодно. Яркий свет то вспыхивает, то гаснет, бьет по воспаленным глазам. Что становится для чего-то концом, также станет и началом, ведь так? Должно же хоть что-то в жизни происходить по справедливости, ведь должно. Мысль пульсирует – не выронить револьвер, только не выронить – тебя сломают окончательно, если выронишь, сбросят на рельсы, будешь лежать там грудой костей и плоти и что тогда…что тогда? Хорошие парни, скажет сенатор Уэйн в интервью, образованные. Как будто это одно и то же. - Что смешного, урод? Ничего, пытается сказать Артур. Ему давно уже не смешно, если вообще когда-то было. Он каким-то чудом сохраняет разум даже не холодным, а ледяным, руки взмокли, липкие, но рукоятку оружия держат крепко, взгляд прошивает пространство двумя арктическими ледниками, вворачиваются в плоть как два грохочущих выстрела – тук, тук. Ярость, чистейшая, клацает зубами, электрическим разрядом бежит по напряженным до предела нервам. Артур знает, что после этой точки возврата не будет, а он в жизни не принимал таких решений, он не знает, как это – руку с револьвером к виску тянет и на курок не нажимает только потому что палец соскальзывает. Стоит, хватает воздух губами, едва не падает, когда поезд тормозит у станции. Клоун смеялся секунду назад, а теперь заходится болезненным стоном, слепо шарит в воздухе рукой, надеясь найти опору, хоть что-то, за что можно зацепиться, устоять на ногах. Можно ли назвать неудачником человека, благодаря которому хоть кто-то в этом проклятом городе получил по заслугам, что скажете, мистер Уэйн? Вам что, нечего сказать? - Черт возьми, - роняет Артур, когда до него доходит весь смысл произошедшего, когда тошнота накрывает вместе с паникой, налетает рокочущей волной, - вот же черт...***
Комната белоснежная, вакуумное пространство без намека на жизнь. Не оставляйте пациентов наедине с самими собой. Не оставайтесь с ними наедине, если не хотите разнообразить белый интерьер карминно-красным. Руки слепо шарят по пустой стене в ее квартире – никаких знакомых рисунков там нет. Почему бы небоскребам в этом город действительно не быть красными, если кроваво-красное все вокруг?.. - Вы ведь Артур, верно? Вы живете в конце коридора. Под солнечным сплетением взрывается бомба, кости вокруг торчат причудливым каркасом – ему нечего больше держать, он без надобности. Тело легче перышка, такому не сдержать сбившийся с траектории разум на поводке. Не в этот раз. - Артур, ну так что? Расскажите мне о Софи? Он смеется ей в лицо. Сердце бьется в груди – тук-тук, тук-тук. Тук-тук.